Я копия копии. Я копия как исключение. Поэтому, собственно, хватает и того, что я присутствую не только на фото, меня больше в наличии. Вы еще не слышали ничего подобного? Значит услышите. Если не хотите слушать меня, спокойно вслушайтесь в самих себя или, по крайней мере, вслушайтесь в тишину! Я ивовая дудочка, и я дышу! Взгляните на меня! Да. Эту иву можно в любой момент сорвать и сломать, как дикую розочку, она ведь не может дышать сама по себе, звук возникает, когда я в нее дую. Что вдуваешь в людей, то тебе из них и отзовется. And they took pictures of everything. А снимки носятся вокруг, как невоспитанные дети, которые опять не поупражнялись в игре на флейте, после обеда у них урок, а они к нему не готовы. Снимки носятся вокруг, не ведая стыда. Что до меня, то я стыжусь даже самого себя, меня тут подвесили нагишом для просушки. Но, по крайней мере, у меня прекрасный вид на реку, то есть у меня был бы этот вид, имей я голову на плечах, или безголовый не я, безголовы другие? Я снова и снова задаю этот вопрос, но ответа не получаю. Я думаю, один из моих пороков заключается в том, что я легкомысленно бросил вызов богу западной аферы, я хотел сказать, западной гемисферы, и теперь он шлет мне многостраничные уведомления о недостатках поставленного товара! В конце концов, он платит за меня, значит, и порочить меня вправе. Мог бы и прикрыть мою наготу, но, естественно, не станет этого делать. Он считает, будто я прикрыт естественным покровом, своей кожей, но ее-то он с меня и содрал! Да так, что мне понадобился бы целый список, захоти я определить, чего лишился. Этот Аполлон прибег к хитрости, он оказался хитрее меня, однажды он для разнообразия перевернул свою лютню задом наперед и продолжал играть. Я, к несчастью, со своим примитивным частным инструментом сделать этого не мог, у него дырка лишь с одного конца. Дырка с другого конца в счет не идет. Для этого мне недостает важной, я бы сказал, решающей части тела. Теперь я сам – одна сплошная дыра. Афина в своем олимпийском городе и Аполлон, этот Latin Lover, на своем возвышении, должен признать, без всякого стеснения ужасно мне отомстили за мой вызов, но погоди, скоро и ты станешь рекой, дорогая сучина-излучина, и ты, дорогой гад-водопад! Как и любой певец, бросающий вызов сперва одному богу, а затем и всем остальным, я рос в детской комнате и вскоре из нее вырос. Целые страны стали моими детскими комнатами, и везде я усердно наигрывал на флейте, но никто не хотел меня слушать, кроме парочки нимф в публичном доме, а ведь им тоже хочется что-то заработать. Если демократию приходится защищать, значит, это уже не демократия. Я должен был это понять. Но теперь уже поздно. Если бы меня вовремя защитили, я бы, возможно, стал другим. Я бы, разумеется, держал язык за зубами. Я бы не хватал флейту и не засовывал ее в задницу этому, позвольте представить, господину. Запрещено законом. Надуть кого-нибудь – это да, но не совать же постороннему человеку в задницу твердый предмет, причем как можно глубже, да еще и поворачивать его там, словно собираешься просунуть его до самой головы, выдуть из нее мозги, а потом раскрасить и раздарить яйца, это противоречит хорошему впечатлению, которое с самого начала хотелось произвести. И теперь мы подпеваем нашим инструментам вторым голосом. Нет, теперь пою я один. Но как вы можете петь, когда у вас во рту флейта, часто спрашивают меня. Когда поете, бросайте вызов своему богу (прошу, впишите его имя)! Я – моя собственная мера или химера, нет, все же мера. Я – моя собственная маленькая мера с множеством делений, прошу, берите их! Они ваши. Она, мера, к сожалению, нужна. Я показываю вам меру того, насколько бесчеловечными, бесцеремонными и аморальными могут быть люди, и позволяю обществу тихо отзвучать вместе со мной, но, будь на то моя воля, лучше бы оно изошло по мне и со мной криком. Громким, пронзительным криком! Видите, я могу кричать сквозь свою грудную клетку, сквозь свои продуваемые воздухом ребра, и, кроме того, я могу кричать сквозь эти мостовые перила. Возникающий при этом звук разбивается об острые грани перил и, таким образом, может артикулироваться и модулироваться напряжением губ. Нет, за модуляции надо платить особо. Вокруг столько звуков и криков, что мою бедную флейту совсем не слышно. Я для чего-то гожусь, чему-то служу, но чему – и сам не пойму. Чему-то служит и мое фото, хотя сам я давно закончил действительную службу в качестве морского инфанта, я хотел сказать, инфантериста, морского пехотинца, значит. То, что мне платили тогда за мою службу, ни в какое сравнение не идет с тем, что я получаю сейчас. Ах, да, это уже в прошлом. Бесповоротно ушло в небытие вместе с сегодняшним днем, когда с меня содрали кожу. Война – единственная стоящая игрушка, надо только уметь с ней обращаться. Камни в вавилонскую башню тоже складывались не сами по себе. Поверьте, я знаю толк в войне. На этой войне они построят себе дома и нефтяные министерства. Земля выдержит! Хоть и не все. Война – музыкальный инструмент, лучший из всех имеющихся, стильный подарок давних времен, когда еще что-то значил стиль и делались добровольные пожертвования. Он достался нам в наследство, этот западный стиль жизни, который все хотят усвоить, тихо, незаметно и тайно, главное, он теперь наш, снизошел, свалился на нас, а мы оказались не готовы его принять, мы не созрели для него, но и мы оказались не лыком шиты, скорее наоборот: пулями прошиты. И как быстро с меня содрали кожу! А ведь как плотно она прилегала к телу, я даже повернуться в ней не мог! Содрали в мгновение ока. Но к чему эти причитания о моей прекрасной коже, когда надо играть? Мне бы радоваться, что когда-то я так хорошо в ней играл и возносился духом, нет, скорее брюхом, и не возносился, а возводился. Или изводился? Кто-то меня возвел, а теперь меня сносят, разбирают по частям, меня, а не мое место. Лучше бы они забрали себе мое место, а не меня со всеми причиндалами. А сносом и разборкой занялись бы где-нибудь в другом месте. Им бы радоваться мне и моим успехам, я все дую и дую в дуду, а зачем, спрашивается? Богу и так не нравится моя игра, он не хочет признать, что я вырос и стал ему конкурентом. Я знаю, что говорю. Конкуренция оживляет бизнес, зато лишает иных деловых людей их дела. Я не говорю, что сокращаются рабочие места, каждый человек в принципе и есть свое собственное место, где же ему еще быть, но он не всегда на своем месте, я имею в виду место работы, иногда ему требуется еще одно, чтобы выжить. Чтобы не умереть с голоду. Но нет, дело не в месте, ведь есть еще и унитаз, в котором плавает то, что он ест. О том, чтобы устроиться в разные места и относиться к жизни по-разному, он, когда еще стоял на своих на двоих, даже и мечтать не смел. Теперь-то наш кроткий мечтатель завоевал себе место под солнцем, под шумящими кронами лип, у посвистывающих на ветру перил, которые я пытаюсь слегка пощипывать, но Аполлон уже не видит во мне настоящего конкурента, ну да ладно, ваше здоровье, желаю удачи, я устала и мелю чепуху, а с него, значит, как раз на этом месте сдерут кожу. Посмотрите на меня! Посмотрите!

Во-вторых, в-третьих или в-четвертых, давайте не будем заниматься подсчетами, а лучше еще раз суммируем сказанное, хоть вы и так все знаете наизусть: меня лишили всего, сначала жизни, потом кожи, которая из-за пожара вдруг стала слишком тесной. Между нами, мне не стоило выпендриваться и корчить из себя героя, а надо было просто сыграть для вас и Аполлона, здесь самое место для игры, правда, не я сделал его таким, но что есть то есть. Это место моей казни, моя исполнительная и законодательная власть, легислатива, кстати, where are my legs? Где комитет Международного Красного Креста, почему не идет мне на помощь? Где мой врач, где моя инструкция, я уже несколько часов громко зову обоих! Их зовут уже довольно давно. Когда тебе кто-нибудь нужен, его не дозовешься, кем бы он ни был. Нет, аптекарь тоже отсутствует. Как я ненавидел все эти комитеты, что сообщали о преступлениях против закона, а теперь переступаю через тонкую красную линию, это труднее, чем через закон, законами меня не остановишь. Кто же думал, что я вот так потеряюсь, ну да, кое-кто желал мне этого, но наверняка не до такой степени, разве нет? Боюсь, я так и не смогу понять, почему люди переходят определенные им границы! На кону моя жизнь! Может, взамен отдадите мне свою? Нет? Вы и впрямь не в состоянии понять человека, который бросил дерзкий вызов богу, правда, всего лишь своей игрой на флейте? Одной лишь игрой на флейте? А флейту этого пленного мы, разумеется, покажем крупным планом, это самое главное, что у него было, да, задница тоже важна, задниц тут много, мы уложим их одну на другую, и эту тоже, в конце концов мы тут снимаем не детское кино, мы снимаем фильмы, в которых широко разинутым, не закрывающимся ртам предлагается нечто такое, чего они никогда больше не увидят, давайте-ка задницу в кадр и все тут, здесь я приказываю, только не напирать, можно много задниц, чем больше, тем лучше, и задницу Мидаса с ушами, этого члена, члена жюри, эту задницу, но главный приз, уши, он потом сам и получит. Судья, который вынес неправый приговор, получит утешительный приз. Многим семьям этих задниц уже сейчас стыдно. Они говорят, что их близкие просто в отъезде, не признаваться же, что они снимают порнофильм. Что, если жена узнает мужа по заднице, тогда ему не поможет и капюшон, натянутый на голову! Но самое важное тут – его флейта! Ну да, с тех пор как вы видели ее в последний раз, она значительно уменьшилась в размерах, но так и бывает в подобных ситуациях, не правда ли? Нет, не смотрите туда, где должно быть лицо, лицо не выход, через него вы не выйдете, это из него что-то войдет в вас, вот, уже входит, нет, снова выходит, превратившись в звук, в несколько звуков, которые выплевывают, как выплевывают выбитые кулаком зубы. Лицо нам ни к чему, на него невозможно смотреть, поэтому мы сейчас на него что-нибудь натянем, вот этот капюшон, шикарно, отлично смотрится, у каждого второго пастуха есть такой, висит сзади, теперь-то он не станет блеять как Пан, этот полукозел. Кого это мы выловили под мостом? Бодливого упрямца, который соучаствует вопреки всему. Всегда и во всем. Он, как вечно пьяные силены, всегда на стороне сильнейшей партии! Если бы этот похожий на отца Пан знал, в чем теперь соучаствуют люди! Но сходство это чисто поверхностное. Изнутри он совсем другой. Не смотрите только на его внешность! Видите же вы мои внутренности, так загляните и в него! Ну да, пока он вне себя, там ничего не видно, это совершенно не заселенное пространство, возможно, раньше оно и было заселено, там теперь право пытается включить в себя даже свое собственное отсутствие, но кому же хочется быть включенным, нет, заключенным вместе с правом? Право всегда хочет остаться правым, так же, как каждый человек хочет остаться в живых, вот только о самосохранении люди часто не думают, им не хочется ни за что платить, это ужасно, они не хотят взять на себя даже часть издержек. Где же тогда правда об издержках? Впору включить в них самого себя, если они правы, поступить так, как я поступил со своим телом. И какая мне была от этого польза? Да никакой! То, что так некрасиво выбросили, было как раз моим телом, точнее, практически ничем. В огне оно, как бы это сказать, искривилось, испарилось, так как ему стало слишком тесно в собственной коже и оно не смогло своевременно зайти в H&M, чтобы купить себе новую, ее можно купить и в C&A, все зависит от возраста и уровня дохода. О другом, точнее, о других и говорить нечего, другие, те, что уложены друг на друга и красиво прикрыты драпом, крепкие молодые тела, и пожилые тоже, но еще вполне сохранившиеся, не такие ожиревшие, как наши, я бы предпочел, чтобы и меня вот так уложили, да, я хотел бы иметь такое великолепное тело.