Я хотела бы взойти, как звезда, но я на западе. Ничего не поделаешь. Поэтому жду, что в ближайшие дни смогу пережить настоящий штурм или шторм, а взамен – всего лишь песчаная буря. И то, что пожирает транспорт, золотой транспорт, я не смогла бы, не смогла бы этого вместить: на танк 2 галлона в милю, в перерасчете это 450 литров на 100 километров. А теперь считайте сами. От Кувейта до Багдада около 400 км. Набегает прилично. Много транспорта и много опасностей. Как мне вырулить на этот поворот? Это самый важный поворот. Это не северный поворот кольца Нюрнберга, который в принципе всегда меня интересовал, хотя он давно уже мертвехонек, но и мертвые интересны, и не только на войне, нет, не сейчас, еще есть время, а наше время хорошо, мы находимся в границах нашего лимита времени, мы хотели сидеть здесь целыми днями и пожалуйста – застряли на много дней, ровно в 90 км от Багдада. Они дошли до Багдада. Ну да, почти. Возможно, мы тоже слишком торопились, нам не нужно было так торопиться, понятно, что теперь мы стоим. Что теперь нас остановили. Мы слишком торопились. На пенных вершинах морской равнины два наших милых ручных дельфина, да, с животными можно отдохнуть. Нужно лишь смотреть на них – и вот уже отдохнул от самого себя. Флиппер[5] – наш друг, всегда становится веселее, когда он появляется. Его трюки доставляют нам удовольствие, он дарует нам часы счастья, а если снова нашел мину, то и наши мины радостны, ох, я где-то уже говорила нечто подобное, но я всегда говорю одно и то же, и тогда он получает рыбку, Флиппер, два Флиппера, оп! Как он радуется! Как он прыгает! И не поверишь, что рыба может прыгать так высоко, хотя я уже не раз это видела. Я думаю, никто сейчас не может так радоваться, как он. Но это не значит, что мы можем быть в том уверены.

Тяжелый танк уже уносит добрые народы прочь, хотя вы наверняка хотели бы еще поговорить с ними. Минуточку, тогда вам нужно подождать пресс-конференции, которую дает Томми Фрэнкс[6], обычно он немного нам дает. И в этот раз тоже. Но у нас уже все есть. И ничего нового он нам не даст, лишь мираж, который его бог соткал в отечестве, со своими золотыми друзьями, да, именно мираж. Кто, будучи человеком, ускользнет от него. Но много лжи ускользает от него, и этому он, к сожалению, не может помешать. Многие умерли. Но и смертям он не может помешать. Сегодня их стало больше на пару сотен, завтра – на тысячи. Я избегаю поминать имя Господа и предпочитаю говорить «небо» и смотрю туда: с неба идет всякая всячина, пока не начинается песчаная буря, не в то время прибытия, не в том терминале, не в том рейсе, в самолете, который поднимается не на ту высоту. Прошу, не сталкивайтесь, неважно с чем, так не было задумано, когда вы поднимались по трапу! Он ведь этого не хотел, бог, который обычно требует великих дел, но не этого – он не требует от нас стольких смертей. О, я думаю, этого он, возможно, хотел, если вы спросите меня. Иначе, почему мы это делаем, если он от нас этого не требовал? Иначе мы не стали бы этого делать. Вот именно. Великие дела требуют, чтоб о них молчали или говорили возвышенно, то есть: невинно. Царство небесное в итоге под нами, и оно никогда не закрывается, оно всегда открыто, в нем нет обеденного перерыва, и именно туда нам и надо. Царство и величие в вечности. Оно не в нас. Прошу не ищите нас! Мы уже очень глубоко. Мы уже очень глубоко, стоит только взглянуть на самих себя.

Кто доверит проворным ногам уверенный прыжок к спасению? Кто? Это, видимо, придется сделать нам. Мы приносим смерть, и мы же приносим спасение, но, конечно, не все сразу, это и вы поймете. Всегда несем одно за другим, как приносит яйца пасхальный зайчик, но не на Рождество, а в нужное время. Ведь слишком ласково заманивает тебя ослепление в свою сеть, где висят пестрые гнезда бомб, высоко наверху от ее плетения они ускользают, ох, вот снова одна, и у ребенка теперь нет пол-лица, а того ребенка вовсе нет, как это могло произойти так быстро? Как? Ни одному смертному не удастся выскользнуть из этих гнезд, так хотя бы не нужно делать это раньше времени, иначе он не сможет стоять прямо, рядом с гнездом, где их не сберегли. Смертные. Которые как можно скорее хотят стать бессмертными. И вот вам прекрасная медаль за то, что вы погибли ради этой цели! Большое спасибо. С вами многое случится в гнезде, но оберегать вас там никто не будет. Это точно. Нет, теперь и это не точно.

Итак, я скажу: хоть и не будучи отпрыском рода автовладельцев, я все же в определенной мере интересуюсь нефтью, так, в целом. Поэтому теперь я закуталась в черное, и мое сердце разрывается от страха, что мы ее больше не получим. Или она станет для нас слишком дорогой, хотя уже и сейчас она такая дорогая. Или ее будет слишком мало. Или слишком много, и никто не сможет на этом заработать. Раз добыча нефти открыта, почему никто не добудет что-то для меня? Или я этого недостойна? Нет, я этого недостойна. У меня ведь даже нет машины. Чем нам питать огонь, на котором мы готовим? Слово «нефть» не связывается у меня с понятием «природа». Это природный продукт. Он принадлежит всем. Природа принадлежит всем, если, конечно, у вас нет собственного дома на Вёртер-Зее или на озере Тахо, неважно, или скоро будет неважно. Если у вас этого нет, то вам принадлежит на кrклочок меньше, это ясно. Но мы в любом случае за то, что она принадлежит нам, что вся – абсолютно вся – природа вручена нам, ведь мы – это все. Только те немногие избранные значат больше. Но меньше иногда лучше, не правда ли? У нас есть понятие цивилизации, и у нас есть полиция, которая правит нами, это правильно, но что делают эти песчаные негры, которые настолько оригинальны, что им больше не нужна культура, потому что она у них уже была, давным-давно? Они больше не хотят ее. Они уже знают ее, и уже не хотят. Кроме нас нет ничего. Это так много. Это вселяет в меня страх, но мы должны делать то, что делаем. Блаженны слышащие слово Господне и соблюдающие его. Лука, ты подумал о последствиях? Почему же ты написал это, когда никто этого не слышит? Не только слышать – соблюдать! О да. О ужас. Но мой страх, ваш страх, еще чей-нибудь страх – это дерьмо. Сама нефть, в принципе, не что иное, как дерьмо, но она не так хорошо сходит с рук, когда вы почистили свечи зажигания, я думаю, что сегодня этого больше не следует делать. Мы легко захлебываемся нефтью, этим жирным дерьмом. Такие и прочие вести приходят в город, но, в отличие от великих Суз, этот город не лишен мужчин. Эти вести – и клиенты – приходят охотно, потому что мы в последнее время так повысили точность инерциальной навигации, что и им хочется ее иметь. Она теперь может быть калибрирована с дифференциальной спутниковой навигационной системой (DPGS) на определенные расстояния с точными позиционными датами, и вот я снова сбилась с курса и возвращаюсь в город, если бы я только знала как. Одно я знаю точно: этот город переполнен людьми, прошу, не забывайте об этом. Я об этом знаю и потому могу забыть. А вы забывать не должны. Он полон, этот город. Лодка с едой тоже полна, но она должна подождать, пока смелый дельфин не проверит ее, только тогда она сможет прибыть. Только тогда она сможет войти в гавань и только тогда еды будет больше после того, как лодка вошла в гавань, но только после того. Нет, как жаль! Больше ничего нет. В ней больше ничего нет. Первый убивает второго, чтобы и ему что-нибудь досталось. Отец убивает сына, сосед убивает друга, соседка убивает соседского ребенка, чтобы он ничего не сожрал и было самой что пожрать. Несмотря на эти трагедии, пустыня наполняется пением, что наконец-то снова есть вода и еда. В это времявопит везде, где оно есть, ай-ай-ай – бабье, но бабы вопят всегда, неважно, что происходит, они не могут иначе, их толпа всегда воет и ревет. Ничего другого они не умеют. Они вопят плача и разрывают свои одежды в лохмотья, нет, этого они не делают, у них слишком мало платьев. Здесь я должна решительно возразить. Я бы тоже не стала рвать мои платья, будь я на их месте. Мои платья – это мое все. Мои платья – это моя вселенная. Ради бога, для кого-то всем может быть ребенок, но у меня нет ребенка. У меня есть только платья.