– Я же говорю: твоя борода мне жить спокойно не давала. Честное слово, Юрка! Вот те крест! Но официальный повод моего появления – дела финансовые. Пора пришла рассчитываться с вашими мужиками и начинать отделку дома. Отделку я им не доверяю. Ну вот. Позавчера мы с прорабом Заколюжным отвезли в Генералово денежки и заперли в сейфе на почте. Он при сейфе остался ночевать. Вчера он должен был поутру с мужиками расплатиться, а я сейчас еду его забирать обратно в Тетерин, потому что легкомысленно пообещала забрать, забыв о том, что автобус ходит. Станислав Андреевич тут в Тетерине с фирмой договаривается.

– Понятно.

– Да, ничего непонятного и таинственного. Он мне вчера днем уже отзвонился, что денежки раздал, все довольны и счастливы. Вчера я за ним заехать не смогла, дооформляла всякие бумажки на собственность – это бесконечная процедура. Поэтому еду сейчас. Поехали со мной, что ли, прокатимся? Сегодня, я надеюсь, ты не сбежишь, как в прошлый раз, устыдившись своего дикого вида? К тому же я убедилась, что в вашей деревне мне нужен телохранитель. От Заколюжного толку мало: меня позавчера за задницу два раза ущипнули, когда я дом осматривала, а он сделал вид, что не заметил. Хоть бы кулаком обидчику погрозил, так нет! Совершенно необъяснимо. Так пойдешь ко мне в телохранители, Юрка?

– Мне утром на работу.

– Я тебя доставлю в лучшем виде.

– Хорошо, поехали.

Почему бы и не поехать, в самом деле? Очень уж не хотелось на тюремный матрас Юрию Алексеевичу. Чем позже состоится встреча с матрасом, тем лучше. И они покатили за город.

*

Пейзажи мелькали за окном не слишком богатые – поля, заброшенные, заросшие травой, диким овсом; перелесочки на пригорках, где все больше росла черемуха, теперь вся в черных ягодах, если не задушена паутиной. Петляла длинная речка Генераловка, и казалась она, там, где не заросла камышом, чистой и зеркальной и нежно-розовой под высоким закатным небом.

– Подышим, полюбуемся, – остановила машину Юлия Михайловна, не доезжая до окраинных домов поселка. – Мне редко доводится теперь любоваться закатом. На дачу – некогда, да и там все заборы, заборы теперь. Глухие. Ах! Дымком тянет. До чего приятно.

Она выбралась из машины, и Юрий Алексеевич вслед за нею. Стоял и думал, как спросить. Как спросить, почему такие тени вокруг глаз, почему губы подрагивают испуганно, почему небрежна прическа.

– Юля, – начал было он. – Почему…

– Что за вопли? – вздрогнула Юлия. – Бабы голосят? Да? Бабий бунт? Юрка, по-моему, что-то стряслось.

– Заколюжный бежит, – вгляделся в вечер Юрий. – А за ним бабы, вооруженные до зубов. Садись-ка ты за руль на всякий случай.

Бегать прораб Станислав Андреевич явно не умел. Вместо того чтобы нестись прямиком, он, похоже не на шутку перепуганный, петлял по дороге, раза в три удлиняя себе дистанцию забега. И бабы, вооруженные кто чем – вилами, граблями, кольями, поленьями, – неотвратимо настигали его.

– Он что же, кому-то под юбку полез? – удивилась Юлия. – Без обоюдного согласия? За что это его?

– Если бы под юбку полез, за ним бы сейчас мужик летел. Причем, обращаю твое внимание, не толпа мужиков, а один – выкуп требовать, то есть на бутылку за амортизацию его бабы. А тут… Садись в машину, говорят тебе. Он, видишь – заметил, машет. Быстрее, развернуться не успеем.

Развернуться они не успели. Запыхавшийся прораб упал на заднее сиденье и ловил ртом воздух подобно рыбе, и трясся, и махал рукою – поехали, мол, быстрее, ребята. Мол, не бабы это, а черти из преисподней.

– Юля, есть у тебя что-нибудь похожее на оружие? Хотя бы монтировка? – спросил Юрий.

– Откуда же я знаю про монтировку? – говорила Юлия, слегка сдавая назад, чтобы сохранить дистанцию между машиной и вооруженным бабьем. Она вертела головой, и машину водило из стороны в сторону. Далеко уехать таким образом было невозможно. – Монтировка! – нервно продолжала Юлия. – Машина наемная. Может, что и валяется в багажнике. А у меня из оружия вот – только мобильный телефон, неотъемлемый орган современного человека.

– Не болтай и давай сюда твой телефон, – безнадежным голосом потребовал Юрий. – Я попробую их задержать, а ты разворачивайся по-быстрому, пока они будут соображать, и дверь мне открой. Придется удирать, скорее всего. Не забудь про дверь, я тебя прошу.

Юрий Алексеевич вылез из машины, сжимая мобильник наподобие пистолета. В вечерних сумерках не разобрать было, что он там такое сжимает в обеих руках, слегка присев. Но кинобоевики-то тетки смотрели по телевизору и сразу узнали голливудскую стойку с пистолетом, и у них вполне хватило воображения, чтобы предположить, что им угрожают серьезным оружием. Потому ближе не подошли, а голосили с десяти шагов. Что голосили, понять было невозможно. Ругались и проклинали – это ясно. А дымом, заметил Юрий Алексеевич, тянуло все сильнее.

Юлия торопливо и неуклюже развернулась на узкой дороге и позвала его. Юрий Алексеевич, проявляя голливудскую прыть, влетел на переднее сиденье и прямо по-гагарин-ски возликовал: «Поехали!» – когда Юлия Михайловна, чуть не сорвав сцепление, погнала к шоссе. Вслед им полетел булыжник, и стекло пошло паутиной трещин. На заднем сиденье пыхтел Заколюжный.

– Ежа им в одно место, – пожелал он наконец и снова задышал, как запыхавшийся слон.

– И вам того же, Станислав Андреевич, – ехидно ответила Юлия. – Что ты там навертел, признавайся? Денег недодал?

– Ну коне-е-ечно! – разобиделся прораб и запыхтел снова. – Я себе враг, по-вашему? Именно что додал. И что, по-вашему, они с деньгами сделали? В кубышку положили или, как тот герой из телевизора, пошли женам шубы покупать или тур во Францию?

– Винище они пошли покупать и все смели и в ларьке, и в магазине, – догадался Юрий Алексеевич. – Плюс местный самогон, плюс спиртосодержащая парфюмерия. Так?

– Так, – уныло подтвердил прораб.

– И все равно не могли они спустить все деньги сразу. Слишком много. И попойка после зарплаты в порядке вещей. Так почему тебя бабы убивать решили, Станислав Андреевич?

– Ну, денег-то они еще и на деликатесные, с их точки зрения, закуски спустили предостаточно. Это на те, которые тут в магазинчике по три года хранятся. Да. Так вот, перепились вчера, ироды, всю ночь буянили, утром ползали, а кое-кто и ползать не мог, не встал. Потравились паленой дрянью, одеколонами и ядовитой закуской. А кое-кто и вовсе помер. Знаю, что местная рыжая пьянчужка преставилась, бомжиха, что ли? Она всегда вертелась там, где выпивка дармовая. И еще трое-четверо, что ли, мне точно выяснять недосуг было.

Рыжая пьянчужка… Людмила, понял Юрий Алексеевич. Жалко ее? Нет, уж много лет как не жалко. Похоронить бы только по-человечески. Мученица и мучительница Людмила, раба Божья.

– Так вот, – уныло продолжал Заколюжный. – Бабы на меня обозлились. Я, значит, виноват, что столько денег сразу дал. Надо было по частям, видите ли. Я виноват и еще, само собой, барыня московская, которая совсем без понятия. То у нее шампанское, то вообще содом. Сжечь барынин особняк. Вот. Сказал.

– Сожгли? – холодно спросила Юлия Михайловна.

– Подпалили, во всяком случае. Горел. Восстанавливать теперь… Сразу скажу – без меня, – поспешил заявить прораб.

– То-то дымком тянуло, – еще холоднее продолжила Юлия Михайловна. И неожиданно изрекла: – Черт с ним, с родовым гнездом! Одна морока. Но очередной порции жалованья от меня, Станислав Андреевич, не жди!

– А как же?.. – запыхтел было снова прораб.

– А так же. Будешь возникать, отдам тебя бабам на растерзание.

– Акула капитализма, – расстроенно вздохнул прораб. Юлия Михайловна захохотала. Немного нервно. Юрий молчал в недоумении.

Впереди сиял огнями мотель, и Юлия Михайловна, никого не спрашивая, остановилась на парковке. Мальчик с девочкой, что работали в кафетерии, ее узнали. Наушники плеера сию секунду полетели на стойку бара, только что раскуренная сигаретка придавлена была в пепельнице, блокнотик для заказов отыскался на этот раз моментально – и салфетка не понадобилась.