Портрет ребенка странен – не скажешь, мальчик или девочка. Худенькое личико, черные кудри до плеч, уложенные проволочными локонами, матросское платьице с синим бантом под воротником, белая шапочка-коробок, на шапочке красный помпон – на французский манер. И деревянный палашик в руке. Скорее мальчик. Напоминает кого-то. Кого-то…

Мужской портрет. А на нем не иначе сам генерал-черкес – черный с серебром. Плечи, усы, бакенбарды, орлиный взор. Усы, бакенбарды, смоль волос, красивая проседь, внимательный взгляд… Взгляд удался. Сердце перестукнуло не в такт и понеслось перебивчивым запаленным галопом…

– Любуетесь? – спросили сзади. Юрий Алексеевич не заметил, как подошел прораб. – Небезынтересная находка. Местный краеведческий музей бедноват. Там были бы рады этому добру. Если, конечно, хозяйка не пожелает оставить себе сии парсуны. Неудачно исполнены, прямо скажем. Жилья не украсят, а смех вызовут. Разве где в темном углу повесить из сентиментальных побуждений. Этакий семейный алтарь. М-да. Весьма бедная живопись, не повезло генералу с портретистом. Лучше бы на фото снялся. Фотографические портреты начала века были весьма и весьма хороши. В пленке полно серебра, долгая выдержка. Любое лицо выглядит благородным.

– Вы в живописи понимаете? – спросил Юрий Алексеевич, не отводя взгляда от генеральского портрета.

– Я, Юрий Алексеевич, Архитектурный институт окончил как-никак. Там полагалось и самому рисовать, и слушать курс теории и истории искусства, – пояснил Станислав Андреевич.

– Станислав Андреевич, – нерешительно начал Юрий Алексеевич, поворачивая портрет к свету, – слушай… А фамилия-то генералова какая, не знаешь? – И был уверен в ответе, еще не получив его.

– Так Мистулов же. Это ведь предок хозяйки. Дед, что ли? Или прадед нашей Юлии Михайловны?

– Кого? – ушам не поверил Юрий Алексеевич.

– Что ты удивился? Не знал, как хозяйку зовут?

– Откуда? Ты ведь ни разу не обмолвился. А мне и спрашивать ни к чему.

– А что это с тобой? Худо стало, что ли? – обеспокоился Заколюжный. – До дому проводить?

– Ничего, – пробормотал побледневший под загаром Юрий Алексеевич, – душно было в подвале. Пыли наглотался. Продышусь…

…Почему?! Почему?! Почему случилось так? Почему снова наказание? Что такого он сделал? Все забыто уже, так ведь нет, надо напомнить, устроить все самым подлым образом. И снова заронить надежду. Но не светлую, а такую, жутковатую, что бывает в предчувствии исцеляющей боли. Только не всегда она исцеляет, эта боль, уж как повезет. Как повезет…

Юрий Алексеевич мучился. Мучился неизбежностью встречи, потому что ожидалась на днях московская новорусская барыня, хозяйка особняка, в который они с мужиками все лето превращали школу. Барыня, как уверился Юрий Алексеевич, ему хорошо известная, от чего только неприятностей ждать и очередного душевного излома.

*

Юрия Алексеевича на почве переживаний посетила головная боль и бессонница, будто он нервная дамочка. От бессонницы даже водка не спасла: трезвым был, трезвым остался. Как стекло. Он злился на себя и оттого заснул лишь ранним утром. Метался, но проспал часов до двух, что мог себе позволить по причине воскресного дня. Спал бы и еще, но прилетела Людка, очень радостная. Оказывается, радость вызвана была предстоящим невиданным угощением – барыня приехала. У школы в саду покосили крапиву и созревшие зонтики сныти. Теперь сколачивают козлы, на них кладут доски – будут столы. Обещаны всякие вкусности и шампанское.

– Шампанское, Юрочка! – предвкушала Людка, давно забывшая о тонких напитках. – Всех, кто хочет, приглашают.

Идем со мной, что ли! Кавалером. Савка-то опохмелки перебрал с утра, и – все, в отрубе надолго. Угощение уже раньше бы подали, но там священник делал что-то такое положенное. Святил, бесов дымом гонял… Юрочка, пойдем!

– Нет, иди уж одна, Людмила. У меня сегодня выходной. Хочу побыть дома. Иди одна свое шампанское пить.

Юрий Алексеевич отказался наотрез, чем Людку не очень-то и обидел. Шампанское ждало ее, шампанское! Разливалось золотым морем и нежно шипело, возвращало, словно живая вода, все, что было загублено. Людка даже принарядилась в чистое, вымыла голову и порыжела еще больше, правда, седина мертвела в проборе и у висков, и сквозь дешевую пудру просвечивал свежий синяк на подбородке.

Что за ерундень – сельских пьяниц шампанским поить! Юлия Михайловна совсем не понимает жизни или впала в детство и решила устроить грандиозную шкоду? Юлька, Юлька, всё причуды твои, неугомонная моя… Все твои провокации. А ведь она замужем? Спросим даже: в который раз? Чтобы опять не раскиснуть сентиментальной кашей. Надо бы на кладбище, уж туда-то за ним никто не пойдет на пир звать. И Юрий Алексеевич пошел – через поле, через редкий лесок. Явился к Ирочке и бабушке Нине, над холмиками постоял и прилег на узкую скамеечку под бузиной, локтем заслонился от яркого неба. Сколько пролежал – бог весть. Пока не упала на него благоухающая парфюмерной свежестью тень.

– Вот ты где, Юрий Алексеевич, уважаемый бригадир. Никакого почтения барыне. И бородой оброс. Жуть. Но, в общем, ты правильно сбежал. Как-то легче встретиться наедине, чем на глазах у всех изображать… Не знаю, что изображать. Но разыскать тебя, однако же… Хорошо, этот ваш хитрован Ильич видел, куда ты стопы направил, посыпав голову пеплом.

– Ильич всегда видит больше, чем ему следует. Я совершенно не собирался с тобой встречаться. Ты попойку специально подстроила? Для них ведь шампанское – только дразнить. Чуть лучше лимонада. Там уже, наверное, что покрепче в ход пошло. Лучше б ты сразу ведро водки поставила, добрая барыня.

– Ладно тебе. Откуда я знала, что Заколюжный деревенских наймет, чтобы сэкономить на зарплате. Я ему сэкономлю в свой карман, жульбану! Я думала, здесь городская фирма работает. Современные материалы, технологии и все такое. А здесь, понимаешь, что нам стоит дом построить, нарисуем – будем жить! Да нет, это я так. На самом деле все добротно, насколько я понимаю. А уж когда пойдет отделка… Отделкой займутся профи.

– Ты изменилась. Или нет? Не пойму. Внешне – почти нет, но…

– Я ужасно деловая. Так жизнь повернулась, и пришлось балованной сударыне горы ворочать, чтобы не потерять себя. Я разбогатела. У меня своя сеть ресторанов и кондитерских в Москве и кое-какая недвижимость, которую арендуют. Вот. Юра, я не хвастаюсь, я собой горжусь по праву. И вовсе не хочу унизить твое достоинство.

– Ну, мне-то хвастаться нечем.

– Нечем. Но ты, по-моему, человеческий облик не совсем потерял, хотя и оброс бородой, и перегаром от тебя, извини…

– Что тебя сюда принесло? Хотела что-то мне доказать? – жестко спросил Юрий Алексеевич.

– Юра, – она словно увяла в секунду, – мне тебе доказывать нечего. Мама говорит: роковое стечение обстоятельств. Все случайно вышло. Я заказала кое-кому свое генеалогическое дерево. Это сейчас модно, да и вообще интересно. Выяснилось, что здесь было поместье моего деда, папиного отца. Я навела справки. Оказалось, что усадьба еще цела и ее можно выкупить, если хорошенько раскошелиться – в основном, на взятки местным чиновникам. Я вспомнила, конечно, что Генералово – твоя родная деревня, но я совершенно не ожидала, что ты живешь здесь.

– Почему это?

– На тебя непохоже – возвращаться в старую нору. Ты ведь перестал писать маме, как только освободился, и исчез. Она, между прочим, считает тебя неблагодарным. Одним словом, я думала, ты где-нибудь в Москве. Это твой город, твои камни. Помнишь, ты говорил? Но приезжаю я в эту разнесчастную деревню посмотреть все же на то, что я купила, и мне сообщают, что вот такой-сякой у нас хороший бригадир Юрий Алексеевич Мареев, во главе стола его посадить, и никого другого. А где он, спрашивается? А он на кладбище, доносят очевидцы. Барыню встречать брезгует.

– Я бы не смог устроиться в Москве. Я решил – к истокам. Глупость, да. Так здесь и остался. Учителем, пока ты школу не купила.