– Ты что, укусил Руф Кински? – наконец-то улыбнулся Дольф.
Артемон энергично закивал.
– Да! Надоело на цепи сидеть.
– Я и говорю! Протестное мышление, возвращение к естеству! – продекларировал Горский. – Назад к природе! Жаль только, что уже почти все разошлись, но я видел. Впечатляющее зрелище!
– Маленький нюансик! – ядовитым голоском вмешался в разговор Зиновий Гейман. – Кински развернулась и с размаху заехала нашей собаке в нос. Ногой, кажется? Возник ужасный скандал с оскорблениями, при этом ее подруга, лысая фотографиня из Лос-Анджелеса, била Артемона резиновым фаллосом, который она носит вместо дубинки. Потасовку снимали для новостей. Такой вот «Protect action».
Артемон налил себе рюмочку, выпил и, пощупав раздувшийся нос, победно ухмыльнулся:
– Резиновым членом меня не испугаешь. Досадно, что мадам Кински не знает, что жизнь художника во всей ее красоте и мерзости и есть акт искусства, а все побочные проявления этой жизни – тоже произведения. Неважно, пью я вино, сплю, рисую, занимаюсь сексом или кусаюсь, как собака. Нужно понимать, а не ногой в рожу. Но я не в обиде, мы квиты. Пока алеет синяк на ее филейной части, она мой живой арт-объект, а я его автор!
– Ну, брат, хватил!
– А она-то знает?
– Плевать на нее. Художник – я! – заявил расхрабрившийся Артемон, искоса посматривая на реакцию Дольфа. – Даже если я иду посрать, это уже арт, и мое говно может быть выставлено в музее…
– Чудесно сказал, дай запишу, – шутливо засуетился Горский. – Просто гениальная мысль.
– Нет, каков, а?..
Поднялся настоящий вой одобрения. Присутствующие стали громко смеяться и хлопать в ладоши. Счастливый Артемон театрально раскланялся, плюхнулся на диванчик и уже собрался вновь налить себе водочки, как общее веселье прервал спокойный голос Тропинина:
– Продавать и выставлять в музеях твое говно, конечно, волнующая честь, но мы сегодня собрались обсудить совсем другую линию в нашей стратегии. Прошу общего внимания!
Встав из-за стола, Виктор вышел на середину зала:
– То, что произошло вчера на открытии, и то, что по непонятным причинам здесь тщательно замалчивается, окончательно укрепило меня в мысли о необходимости проецирования новых художественных задач в сферу бесконтрольных эмоций. Да, не удивляйтесь. Уверяю вас – перед нами безграничное поле невозделанных возможностей. Люди всегда извлекали пользу из внезапных вспышек гнева, приливов энтузиазма, слезных истерик, обид, ревности, тщеславных мук и больной гордости. Этот поток энергии всегда толкал человечество к непоправимому и рождал героев. На силе ненависти к врагу было выиграно множество неравных сражений. Бессчетное количество людей убивают по причинам ревности. Ослепление жаждой мщения приводит к параличу сознания, а радостная весть поднимает со смертного ложа. Горе, зависть и бесчестие водят человека, как нити кукловода, и должен вам признаться, я просто потрясен вчерашним перформансом. Девочку уже называют новой художественной величиной, открытием года и лицом галереи. Нашей галереи, заметьте! Нам повезло, что случайное недоразумение с ее картинами вызвало такую бешеную реакцию и бомба взорвалась прямо на стенде. Вялый, убогий и примитивный русский акционизм давно стагнирует и держится только на социальном гротеске и хулиганских выходках маргиналов. Не хватало таких людей, как Штейн, не хватало чистой энергии. Ведь что произошло? Художник выставил на общее обозрение не что-нибудь, а свою личную жизнь, без прикрас, как она есть. В виде объекта – кровать с мятым бельем и окурками в пепельнице, использованные презервативы. Что это, как не знак? Она недовольна своей жизнью, судьбой, возможно, неудавшейся любовью, она в ярости и показывает миру свою боль, она обнажается и открывает перед всеми подлинную причину своего творчества. При этом совершенно очевидно, что ничего из прошлого художнику уже не жаль, она разрушает свои картины и дает выход собственной ярости. Это очень современно. У подобного искусства есть будущее, потому что им управляют настоящие сильные эмоции. Объект уничтожен – не полностью, почти, но так даже лучше. Художница изгнана, опозорена, казалось бы, все против нее, но это тоже прекрасно. Представляете, мы сейчас говорим о ней, и еще тысячи людей говорят о ней! Так что же все это значит?
Тропинин снял темные очки и обвел присутствующих своим магическим взглядом.
– Это значит, что ее искусство победило! – веско заявил он. – Она выиграла схватку за зрительский интерес и, как следствие, перешла на другой уровень. И заметьте, без помощи наших многоумных кураторов и вообще без какого бы то ни было научного руководства. Просто сама взяла и сделала. Нарисовала картины, выстроила объект, а потом, придя в ярость от творческой неудовлетворенности, сама же все и уничтожила, объединив тем самым все предметы и действие в одно прекрасное и гармоничное целое. Лучше и не придумать, блеск! Теперь о нашем втором герое.
Широким жестом он указал на Артемона.
– Срать себе в ладошку, потом приклеивать дерьмо на лоб и выдавать за высокое искусство уже неактуально – подобным у нас Бренер занимается, тебе даже не стоит тратить время на то, чтобы с ним тягаться. Эта муха-засеря и так уже обгадила все музеи. Что же до сегодняшней акции, могу сказать – между твоими успешно проданными на этой ярмарке фотографиями и твоим перформансом стоит стена. Нет, конечно же, ты очень старался, громко лаял и пугал народ, но стену так и не разрушил. Совершенно очевидно, что сами фотографии для тебя много важнее, чем сопровождавшее их действие. Ведь «бешеная собака» сорвалась с цепи лишь тогда, когда почти все они были уже проданы? Не так ли?
Тропинин вопросительно уставился на Дольфа, и тому ничего не оставалось, как согласно кивнуть.
– Вот видишь. Заявленное тобой насилие денег над искусством – всего лишь неуклюжая уловка, и поверь мне, совсем неудачная, чтобы ею бахвалиться. Выходит, что твое собачье бешенство – всего лишь плохо продуманная самореклама, шалость любимца умиленной публики! Но так ли все мило на самом деле? Что это? Неумелое перетягивание зрительского внимания? Вульгарный казус или гениальная акция? Подозреваю, что какой-то другой, тщательно скрытый от публики хитроумный план. Совершенно очевидно, что ты хотел понравиться кому-то из зрителей, скорее всего, кому-то из американских кураторов. Сознайся, ведь ты затем и укусил американку, чтобы обратить на себя ее внимание? Не стесняйся, расскажи нам, как все было. В такой проекции твой замысел становится понятен и цинично точен в исполнении!
В ресторане повисла такая тишина, что стало слышно, как на кухне стучит нож повара. Виктор приблизился в растерявшему весь свой кураж Артемону и внимательно оглядел его.
– Если мы все очень постараемся, из тебя действительно выйдет художник – хороший художник. Лично мне нравится твой эгоцентризм и беспринципная расчетливость. Это поможет, но только при одном условии: тебе придется отдавать себя задуманному без остатка. Нигде нельзя работать вполсилы, особенно в искусстве. Нужно надорваться, покрыться потом, стереть в кровь ладони, умереть и заново родиться, понятно?
Артемон едва нашел в себе силы, чтобы кивнуть.
– А если понятно, тогда скажи, пожалуйста, – Тропинин неожиданно нагнулся и двумя пальцами брезгливо приподнял у Артемона штанину полотняных брюк, – почему на твоих коленях нет ни крови, ни царапин? Нет даже покраснений. Ты что, в строительных наколенниках ползал?
Вспыхнув краской, раздавленный Артемон прошептал:
– Я скотчем ноги обматывал и подкладывал поролон.
– Ну вот, поролон. Расчетливо продумано, аккуратно и безопасно. Здесь нет животных или каких-то иных нечеловеческих качеств, присущих изображаемой тобой «бешеной собаке искусства». А если в подобной акции нет ни капли крови, нет страдания, боли или страха, если нет ничего завораживающего – значит, нет настоящей энергии. Возможно, зрительский шок и был, но если приглядеться, то действо – костюм с блестками, хвостик пружинкой – скорее напоминает номер в мюзик-холле, а не надрыв души за актуальное искусство. Уж лучше бы ты разделся догола, как Штейн, и покрылся бы шрамами, а то вся эта костюмированная дурновкусица может потрясти только случайных зрителей, совершенно не знакомых с венским акционизмом. Однако к творчеству великих и ужасных австрийцев мы еще вернемся, а сейчас давай договорим про покусанную тобой задницу. Надо понимать, что от Кубы до Аляски Руф Кински самый влиятельный американский галерист и, набросившись на нее, ты, безусловно, вступил с ней в связь, но в зубы получил не потому, что она не знает, кто такой художник, а потому, что все это уже было. Ей семьдесят лет, пятьдесят из которых она дружит и работает с известнейшими художниками, и – уважаемый Андрей Андреевич не даст мне соврать – лучшие из них ползали, кусались и срали краской на холсты в давно прошедших семидесятых. Она заехала тебе сапогом в лицо потому, что ей стало скучно. Твоя выходка – не новая линия о возврате человеческих способностей к естественному началу, и даже не адвокатирование всего животного, а всего лишь незамысловатая апроприация старого известного перформанса, попросту говоря, плагиат, а с этим нужно быть очень осторожным, потому что, как сказал Флобер: «Даже в искусстве популярность бывает постыдной».
