Двумя колоннами русские войска, невзирая на густую картечь, взошли на неприступные скалы с «решительностью, возможною только для русских воинов». Лористон, впрочем, не оставшись в долгу, тут же контратаковал, оттеснив ополченцев к самому краю обрыва. Но мощный натиск наших войск все же пересилил французов и не дал им возможности добить храброе митрополичье воинство. Скоро русские батальоны уже окончательно овладели вершиной Баргата, сбрасывая штыками с его круч последних французских солдат. Среди сражавшихся был и подпоручик Воейков. У него трижды прострелили шляпу, но подпоручик не унывал: – Велика ли беда, новую куплю!

Из воспоминаний офицера сенявинской эскадры: «Мы, смотря с кораблей, с которых место сражения было видно, не смели спустить глаз и в мучительном беспокойстве ожидали, чем кончится. Наконец, на вершине горы показались наши знамена, эхо повторило громкое «Ура!», и войско наше, подвинувшись вперед, скрылось в ущелиях…»

Со стороны моря наступавших поддерживали корабли. У самого берега в полосе прибоя стояли канонерка да гребной баркас лейтенантов Повалишина и Кузина. Оба состязались меж собой в отваге, засыпая отходивших французов вязаной картечью. Недалеко от берега, пугая противника мощью своих батарей, маневрировал «Уриил». Капитан 1-го ранга Быченский подводил свой корабль к самым отмелям, стремясь выйти на дистанцию залпа. Видя это, французы от берега шарахались, и наши могли сносить к воде раненых. Гребные суда «Уриила» во главе с храбрецом Кузиным захватили неприятельскую береговую батарею на мысе Порто-Коче. Первым с несколькими матросами на батарею ворвался мичман Григорий Мельников. Моряки атаковали со штыками наперевес, но батарея оказалась пуста. Французы бежали, побросав все пушки и запасы пороха.

– Пушки заклепать! Порох тащить к баркасу! – распорядился мичман.

На длинном шесте над батареей подняли шлюпочный Андреевский флаг.

– Сработано хорошо! – заулыбался Быченский, разглядев флаг в зрительную трубу. – Но во что это нам обошлось? – Какие потери? – запросили сигналом с «Уриила». – Никаких! – отвечал лейтенант Кузин.

Вскоре показались на горизонте многочисленные паруса, то был отряд капитан-командора Сорокина, спешащий для обстрела Дубровника. Сразу же стало легче. Умелый в десантных делах Сорокин (сколько высадил десантов еще в ушаковскую экспедицию!) сразу организовал непрерывную связь между судами и берегом. Туда на шлюпках и баркасах везли порох, снаряды, солдат и провизию. Оттуда раненых и пленных. Начальником переправы был определен опытный черноморец и уша-ковец капитан-лейтенант Сальти, из балаклавских греков. Видя это, французы скрежетали зубами, но ничего поделать не могли…

Войска переводили дух. Черногорцы выносили раненых из боя на плечах, не делая разницы между русскими и своими. Здесь же были и пришедшие жены, которые прямо на поле боя кормили уставших мужей и их боевых сотоварищей. Самые удачливые горцы возвращались в тыл, неся отрубленные головы врагов как доказательство своей доблести. Оказывалась помощь раненым. Черногорцы лечили так, как делали это их предки. Небольшие раны ловко залепляли паутиной и мхом, листами плюща и растертой головкой чеснока. К более тяжелым прикладывали траву иван-да-марья с солью, сжимая при этом раны двумя камнями.

Рядовой 13-го егерского полка Иван Ефимов в рукопашной схватке захватил французского солдата. Выбил у него из рук ружье, а убивать передумал, больно уж молод был солдат, почти мальчишка. Вместо этого потащил в тыл, чтобы сдать начальству, да нарвался на группу черногорцев. Те, увидев француза, оттолкнули егеря и повалили француза наземь, чтобы отрезать ему, по обыкновению, голову.

– Стойте! – закричал им Ефимов. – Вы же право славные! Неужто возьмете грех на душу! Берите лучше мои деньги, но отдайте мне француза! Черногорцы остановились в нерешительности.

– Если кто из вас посмеет убить солдата, то я лично насажу его на свой штык! А вы должны будете убить меня- Подумайте, какой это грех: убить своего брата! Митрополит вас всех проклянет!

– . Забирай своего язычника! – махнули рукой черногорцы. – Неужто ты думаешь, что мы могли бы поднять руку на русского?

Выбитые с гор, французы сумели все же удержаться на второй линии своей обороны между пушками, приводя все в порядок и спешно перестраиваясь. Бывшие в авангарде черногорцы, расстреляв свои патроны, убегали в тыл, где с мольбой просили у каждого встречного хотя бы несколько патронов. Получив их, снова с радостью бежали стрелять.

Князь Вяземский, соединясь с основными силами черногорцев и бокезцев, вновь атаковал неприятеля. Теперь, однако, ситуация коренным образом отличалась от той, которая была в начале боя. Теперь уже русские атаковали сверху, а французам приходилось отбиваться снизу. Развернув захваченные пушки, наши в упор били ядрами по густым рядам неприятеля, поражая людей десятками.

В колонне витебцев впереди всех был юнкер Аполлон Лермонтов, троюродный брат будущего великого поэта России. Витебцы шли прямо на пушки. Грянул очередной залп, и юнкер рухнул ничком на землю.

– Молодцом! – крякнул генерал Вяземский, наблюдавший издали за этой отчаянной атакой. – Представить к Анне. если выживет!

В это время контратаковали французы, и поручик остался на ничейной территории. Тяжелораненого офицера случайно заметил пробегавший мимо черногорец. Желая помочь русскому собрату так, как он это понимал, черногорец на ходу выхватил ятаган и подбежал к Лермонтову.

– Ты храбро дрался, брат, и не должен попасть в плен. Давай я лучше отрежу тебе голову! – прокричал он. – Быстро твори молитву и крестись!

– Не надо резать! – прошептал поручик, приподнявшись на локте из последних сил. – Лучите помоги добраться до своих!

– Дело твое, как пожелаешь! – развел руками черногорец и, взвалив офицера себе на плечи, побежал догонять отходивших сотоварищей.

Аполлон Лермонтов выжил и закончил свою военную карьеру майором Мариупольского гусарского полка в Париже в 1814 году.

А затем грянул и штыковой бой. Офицеры вели солдат за собой, и неприятель, не приняв удара, отступил. Размахивая саблями, впереди всех бежали батальонные командиры майоры Забелин с Езерским, ротный капитан князь Шихматов. Потому им были и первое ядро и первая пуля, но иначе офицеры российской армии никогда не поступали. Французы стали медленно отходить. Увидя спины врага, наши поднажали и ударили вдогон. Французы покатились все быстрее, уже не рискуя предпринимать что-либо серьезное.

Из воспоминаний участника сражения за гору Бар-гат: «Черногорцы соревновали нашим солдатам и с таким жаром бросились штурмовать первое укрепление, что редут с 10 пушками был немедленно взят открытою силою. Таким образом, преоборя укрепления, природою устроенные, и несмотря на картечи, коими искусственно хотели отразить хитрые храбрых, французы уступали одну за другою три свои линии и батареи, оные защищавшие. Тут генералы их старались показать свое искусство, обходили наши фланги, но ничто им не помогло, они везде были предупреждены. Русский штык и дерзость черногорцев повсюду торжествовали… Одержана достославная победа над неприятелем превосходным, предводимым искусным генералом Лори-стоном, и укрепленная неприступная гора Баргат над Рагу зою занята».

Вечером Сенявин набросал донесение Александру Первому: «Доказано… что для храбрых войск Вашего Императорского Величества нет мест неприступных, ибо они везде разбили неприятеля…»

Сражение за Рагузу случилось 5 июня 1806 года. Если бы только мог знать Сенявин, что происходило в эти самые дни в Петербурге и Париже! Но знать этого ему было не дано… А там вновь, как и раньше, в победную поступь русских воинов вмешалась высокая политика, и в какой уже раз просчеты кабинетных стратегов перечеркнули то, что было добыто кровью на полях брани!

Что же случилось в Европе в первых числах далекого от нас 1806 года? А случилось следующее… Наполеон, уязвленный «неуступчивостью» Австрии в отношении Бокко-ди-Катторо, выдвинул Вене ультиматум: или – или! Судьба империи Габсбургов повисла на волоске. Император Франц буквально заламывал руки перед послом Разумовским, умоляя того хоть как-то повлиять на упрямого Сенявина.