– Потому что на этот раз может выйти по-другому.

– А ты в этом уверен?

– Я так думаю.

– Что ж, значит, у тебя больше самоуверенности, чем у меня.

– Нет, – печально сказал он. – Просто мне хочется этого больше, чем тебе, в этом все и дело.

Чувствуя себя отвергнутым и полагая, что единственным выходом из создавшегося положения, если Пейдж его не любит, будет бегство из Таккера в Санта-Фе, он оставил Пейдж в одиночестве и пошел на кухню.

Пейдж совершенно не представляла, что ей теперь делать. Противоречивые мысли, одна другой удивительнее, витали у нее в голове. И этот сумбур, возникший в ее душе, не позволил ей сомкнуть глаз чуть ли не всю ночь. Любовь к Ноа была совершенно новым для нее чувством. Если бы он не был столь настойчивым, она могла бы обдумать его предложение в более спокойной обстановке и взвесить все «за» и «против». Но Ноа такой возможности ей предоставить не желал.

Он требовал от нее немедленного решения, к которому она пока не была готова.

На следующий день, после того как она завершила привычный круг ежедневных обязанностей, раздался звонок из агентства по усыновлению от Джоан Феликс, повергший ее в еще большее раздумье и поставивший чрезвычайно важный вопрос, требовавший немедленного разрешения.

– Я думаю, мы нашли то, что надо, – сказала Джоан. Поначалу Пейдж не поняла, о чем речь.

– Что это вы нашли? – с удивлением спросила она.

– Семью. Для Сами. Есть муж и жена, у которых четверо собственных детей, но они хотят еще одного ребеночка – пятого. Они только что переехали в Вермонт из Среднего Запада, и мы успели провести с ними предварительную встречу в прошлую пятницу. На поверку, так сказать, при первом знакомстве они произвели впечатление весьма порядочных людей. Но должен пройти месяц, прежде чем мы досконально узнаем это семейство и проверим все документы. Вы тоже прошли через это и знаете, что к чему.

Пейдж расслышала едва ли половину того, что ей говорила Джоан. Буря, поднявшаяся у нее внутри, мешала ей дослушать агента до конца. Та говорила какие-то слова о семье, в которой четверо детей и которая хочет прибрать к рукам и ее крошку; но единственный яркий образ, который предстал перед ее глазами, было зрелище комнаты Сами в ее доме, вдруг ставшей пустой и холодной.

– Пейдж? Вы меня слушаете?

– Да.

– На минуту я подумала, что телефонная станция нас разъединила.

– Извините. – Пейдж прижала руку к груди. – Повторите, пожалуйста, что вы сейчас сказали. Вы, значит, нашли для Сами семью?

На этот раз она старалась слушать внимательнее, но, как только Джоан закончила разговор и повесила трубку, Пейдж почувствовала, что у нее кружится голова. Еще одно испытание свалилось на ее голову. Она едва добралась до кухни и уселась там, открыв банку имбирного пива. Она сидела, потягивая его, в ожидании, что скоро успокоится и сможет обдумать происшедшее, когда к ней неожиданно заявилась Энджи.

Она ничего не сказала, просто облокотилась о косяк кухонной двери и стояла так, пытаясь понять, что происходит с Пейдж.

Пейдж не понравился ее взгляд. Энджи совершенно не походила на ту прежнюю, всезнающую и уверенную в себе женщину.

– Насколько я понимаю, с тобой что-то произошло? – сказала она устало.

– Мы с Беном наконец-то решились, – сообщила ей Энджи.

Пейдж постаралась осознать смысл слов, но на всякий случай изобразила на лице оживление.

– Прекрасно, Энджи, – только и сказала она, все еще не понимая, куда та клонит. Если речь шла о радостном событии, то на Энджи это не отразилось. Она выглядела скорее нервной, нежели радостно возбужденной.

– Возможно, нам придется отсюда уехать.

– Уехать?

– Да, назад в Нью-Йорк.

– Господи, Энджи!

Энджи взяла запястья Пейдж руками и чуть ли не беспомощно произнесла:

– Я просто разрываюсь на части, Пейдж! На меня столько всего сейчас навалилось! Если бы речь шла обо мне одной, я бы и думать не стала. Мне нравится Таккер. Я очень люблю тебя и твою семью. Но речь идет не только обо мне, как бы я ни старалась себя обмануть, а ведь я именно это и делала все последние годы. Главная причина – Бен. Так уж вышло, что ему необходимо жить в большом городе. Здесь его замучила скука.

Пейдж не знала, что и сказать. Она не могла представить себе будущее без Энджи. С самого первого дня, когда их практика только начиналась, она играла одну из главных ролей в деле.

– Но… – неуверенно начала Пейдж, – что же ты думаешь делать?

– Я позвонила приятелю, который живет в Манхэттене. Он знает два неплохих местечка, где можно пристроиться педиатру – они оба в пригороде, но и до самого города оттуда несложно добраться. Возможно, мне придется туда съездить и все разузнать самой. – Она замолчала, желая услышать мнение Пейдж. – Ну, что ты думаешь по этому поводу?

Пейдж было весьма непросто сосредоточиться на проблемах Энджи, поскольку у нее хватало и собственных, но она старалась изо всех сил.

– Мне кажется… нет, я просто уверена, что тебе никак нельзя уезжать. Как мы будем здесь без тебя? Но если тебе очень надо для того, чтобы сохранить семью, тогда что ж, поезжай. Видимо, необходимо уехать. – Что же происходит? – думала она тем временем. Энджи уезжает? Какие-то незнакомцы собираются удочерить ее маленькую Сами?

Пейдж чувствовала, что у нее внутри все сжалось.

– Да нет, пока ничего определенного, не волнуйся, – сказала Энджи. – В конце концов, те два местечка могут мне просто не понравиться, а Бен, возможно, решит, что ему не следует ехать в Нью-Йорк, и найдет себе работу в Монпелье или Ганновере. Станет преподавать в художественном колледже… Вероятно, он просто будет ездить время от времени в любимый им Нью-Йорк. Но уж если он на самом деле решит переезжать, мне нечего будет ему возразить. Он и так уже в течение десяти лет покорно выполнял то, что решала я, и мы обе знаем, что из этого вышло. Теперь же я стараюсь прислушиваться к его мнению. Он, знаешь ли, весьма умный мужчина и хорошо понимает нашего сына. Дуги всего только четырнадцать, но он отлично чувствует себя в Маунт-Корте. Так что он может продолжить свою учебу здесь или перейти в другую школу, если мы все-таки решимся на переезд. Правда, это вовсе не значит, что я буду счастлива, если он останется в Маунт-Корте, как мне до сих пор претит сама мысль, что наш сын живет и учится в закрытом пансионе. Мое сердце до сих пор восстает против этого, хотя умом я понимаю, что для него это полезно. Дуги необходима определенная доза свободы. Если те моральные принципы, которые я пыталась втолковать ему в течение четырнадцати лет, не позабыты им, то они не будут забыты никогда. – Энджи перевела дух. – Я стараюсь смотреть на будущее без иллюзий, а ведь раньше иллюзии составляли основу моего существования. – Она внимательно всматривалась в лицо Пейдж. – Ну, теперь ты скажи хоть что-нибудь.

– Что мне сказать? Ты всегда очень хорошо знала, что следует делать.

– Нет. Я же говорю – мне просто это казалось. Я всегда думала, что то, что хорошо для меня, автоматически подходит Бену и Дуги, но, как выяснилось, я ошибалась. Они индивидуумы, и у них есть собственные нужды. Если я не в состоянии им помочь в осуществлении их желаний, то вся моя суета становится бессмысленной. Мое личное счастье напрямую связано с их благополучием, что вовсе не значит, – неожиданно добавила она сухо, – что я могу принести себя в жертву. Я никуда не поеду до тех пор, пока не найду себе достойное место, где я могла бы испытывать удовлетворение от собственной работы; и Бен, кстати, меня в этом поддерживает. Я уже не могу больше решать все за всех. Какое-то время существующее положение вещей сохранится, но только на какое-то время. Так или иначе, решения принимать придется.

Пейдж охватила Энджи руками и прижала ее к себе.

– Эх, жаль, что Мара пропустила все это, – прошептала Энджи. – Она хотела счастья, но не могла его добиться. Мы не могли понять, чего ей не хватает – ведь ей в жизни всегда сопутствовал успех, но она умела замечать то, что не замечали мы. Она хорошо понимала, как легко принять успех за нормальное человеческое счастье, хотя они и не равны. Она-то знала, что делать, вот я и хочу реализовать ее знание на практике.