Джил к тому времени сообразил что к чему.

— Ишь ты, барин! Сукин сын проклятый! — тихо сказал он, глядя вслед удалявшейся карете. Такого унижения он еще в жизни не испытывал. Он молча сел в седло, но повернул коня, чтобы еще раз посмотреть на карету.

Я тоже полез на лошадь, притворяясь, будто это очень трудно, чтобы он помог мне. Потом я сказал:

— Похоже, Роуз с ним еще наплачется.

Мы поехали следом за всеми, уже больше не видя, а только ощущая в потемках снег.

— Так уж и наплачется! — сказал Джил. — Ну, может, не одна она. Роуз легко не обломаешь…

Я не ответил. И тому был рад, что дело ограничилось разговором. Когда мы снова выехали на поляну, Джил сказал:

— Если этот прохвост действительно забрал ее в ежовые рукавицы, как он намекает, чего тогда их сюда принесло? Ставлю доллар против дырки от кренделя, что не он это путешествие задумал.

— Да забудь ты…

— Забуду. До времени, — сказал он. Потом прибавил: — Если тебе станет не того, труби отбой. Нам-то с тобой что до всего этого…

— Ладно.

— Надо было мне тебя в карете отослать, — посетовал он позже, — но когда все начали на тебя наседать, я, грешным делом, не захотел.

Я сказал ему, что мне совсем ничего. Отчасти так оно и было. Виски действовало отлично, будто мне всю мою кровь вернули. К тому же, после того как меня ранили, а затем починили, мне начало казаться, будто поход этот и мое кровное дело.

Мы проехали поляну, и нас снова обступили деревья. Начинался спуск. Снег бил прямо в лицо, и дальше крупа идущей впереди лошади ничего не было видно. Мы продвигались медленно, но и то приходилось постоянно останавливаться, пока Тетли и Мэйпс проверяли, не отклонились ли мы от дороги; и почти при каждой остановке Пепел тыкался мордой в идущую впереди лошадь и резко приседал на задние ноги, вскидывая при этом головой и бередя мое плечо, так что я скоро начал ругаться вполголоса. Сидя вот так впотьмах, не зная, чем голову занять, я это самое плечо начал чувствовать не на шутку. Мне казалось, что оно твердое и стянутое, словно покрытое коркой, которая растрескается, если им пошевелить. Рубашку на меня тоже снова напялили, она задубела и вызывала зуд там, где засохла кровь. Дважды я прикладывался к фляжке, чтобы остановить головокружение. Но каждый раз голова начинала кружиться еще сильнее, и такого труда стоило повернуться и достать фляжку, что я это дело бросил. Видно, от виски и от боли я совсем ополоумел, и сперва не услышал, что Джил пытается мне что-то сказать. А потом из-за ветра, гнавшего тучи снега, пришлось дважды переспросить, прежде чем он услышал меня.

— Я говорю, этот окаянный Смол со своим вольным стрелком Кэрнсом оба были пьяны. Они постоянно под мухой, я так ему и сказал. И нечего в таком виде выезжать, — продолжал Джил. — Уайндер тоже хорош: как можно таких пускать? — Несколько слов отнесло ветром. Потом слышу: — Ты можешь представить себе идиота, который пустил бы лошадей по такому откосу? Он просто не соображал, где находится. Перепугался, увидел просвет между деревьями и погнал. Да не будь лошади во сто крат умней, карета лежала б сейчас грудой обломков на дне потока, а люди бы шеи переломали.

— А тебе-то какая разница? — спросил я. — Стал бы ты убиваться из-за кого-то, кто в карете сидел? — Мне неприятно было, что меня из скорлупы моей выколупывают, как раз когда я забываться начал.

— И не подумал бы, — сказал он. И потом тут же: — А, пес с ней, пусть катится ко всем чертям и ломает себе шею! Это не моя забота. Вот только ради чего она так спешила сюда? Или их благородие ночь переждать не мог?

— Ладно, — согласился я. — Пусть себе шею ломает.

Я так и знал, что ему это не понравится, но по крайней мере он перестанет надоедать мне с Роуз Мэпин.

Мы проехали какое-то расстояние без остановок. Поскольку с обеих сторон ровным строем стояли деревья, с дорогой было все ясно. Потом опять остановились, и я понял, что задремал. Все вокруг казалось каким-то ненастоящим и жутковатым. Впереди слышались приглушенные возгласы. Я понял, в чем дело. Вправо, вдалеке, сквозь деревья и валивший снег пробивался свет костра. Отсюда он казался совсем маленьким, и временами деревья, мотавшиеся по ветру, вообще скрывали его из вида. Потом я сообразил, что мы находимся на краю старицы, а костер горит где-то ближе к середине. Я рассудил, что возникает он, когда пламя прибивает к земле, а потом решил, что костер разложен позади хижины, и мы его видим, только если огонь относит ветром назад. А костер, наверное, большой. Даже когда он пропадал, я различал какое-то свечение, вроде лунного, пробивающегося сквозь истонченные края туч. Нетрудно понять, почему его заметили с дилижанса. Мы же тем временем наладились ловить компанию, засевшую в овраге на спуске, и теперь пришли в замешательство. Потом порывом ветра до нас донесло рев быка. Конечно, полной уверенности в этом не было. Никто не сказал ни слова, не шелохнулся, и вот мы услышали рев вторично.

По цепочке было передано распоряжение сворачивать вниз, в распадок, а там всем собраться для получения последних приказаний. Я опять почувствовал, что впереди нас ждет дело, а то уж решил было, что мы с ума посходили, так и будем бесцельно слоняться по горам. До этого, в полудремоте, я вдруг вспомнил историю про Летучего Голландца, которую слыхал когда-то, и еще подумал мимоходом, не ждет ли нас подобная участь. Хорошенькая картинка получалась: двадцать восемь всадников-призраков верхом на двадцати шести лошадях и двух мулах, от которых одни кости остались, навечно обреченные рыскать сквозь метель и пургу по горам в поисках трех угонщиков, которых должны изловить, прежде чем могут успокоиться души тех всадников…

Мы уже проехали поворот на старицу, и спускаться пришлось по крутому склону. Даже сквозь завывание ветра было слышно недовольное пофыркивание лошадей, и скрип кожи, и клацанье поддергиваемых мундштуков. В потемках лошадям не больно-то нравилось. К тому времени, как подошла моя очередь, спуск превратился в длинную черную полосу, проторенную в снегу. Пепел понюхал кромку, тряхнул пару раз головой и ринулся вниз. Он спускался, присев на задние ноги, как съезжающая на заду собака, и от тряски меня опять затошнило. Когда собрались под тополями в ложбинке, Тетли отдал приказ на марш. Мы были защищены от ветра, и ему не пришлось напрягать глотку. Сперва он сказал, что ехавшие в карете, возможно, ошиблись, что это место вполне пригодно для людей со скотом, который надо прятать, и вообще нам надо все как следует разведать, прежде чем приступать к действиям. Он дал наставления: соблюдать осторожность, не поднимать зря пальбу, и чтоб никаких крайностей, пока не убедимся наверняка.

— Надо выслушать, что они имеют сказать. Разговоры берем на себя мы с Мэйпсом, и, если дело дойдет до того, что нужно будет стрелять, я назначу стрелка. Остальные от стрельбы воздерживайтесь, разве что они пойдут на прорыв. Сейчас мы разделимся, чтобы окружить их. — Где Крофт?

— Здесь, — ответил я.

— Как ты, Крофт?

— В порядке.

— Отлично. Но ты оставайся при моем отделении. Мы пойдем напрямик.

Фернли сказал:

— Не забудьте, Тетли, сукин сын, который ухлопал Кинкэйда — мой.

— Твой-то твой, но лишь после того, как мы все выясним, — сказал ему Тетли.

— Я просто напомнить хотел.

— Не забуду, — только и сказал Тетли, да и то совсем тихо.

Потом, как офицер, разрабатывающий план военных действий, который ему нравится тем, что фактор неожиданности на его стороне, он стал готовить наше наступление. Тут я отметил, что Фернли он включил в свое отделение и Джералда тоже. Он назначил Бартлета, Уайндера и Мамашу-Грир командирами остальных трех отделений. Уайндер должен был провести свое отделение лесом и выйти позади хижины, Бартлет — выйти кружным путем с той стороны ручья, Мамаша-Грир — выйти с открытой стороны. По мере приближения к костру развертываться веером, чтобы образовать круг. Хоть он этого не говорил, по обстоятельности приготовлений выходило, что, по его мнению, либо угонщики полагаются на снег, который должен был бы удержать нас, либо их вовсе не трое, а значительно больше: остальные преспокойно поджидали здесь, чтобы прийти на помощь в нужную минуту.