Скалли мгновенно очутился около сына.

— Джонни! Джонни, сынок мой! — Голос у Скалли был грустный и нежный. — Джонни! Ты сможешь дальше? — Он испуганно вглядывался в его окровавленное,

вздутое лицо.

Минута молчания, а потом Джонни ответил своим обычным голосом:

— Да… смогу… дальше.

С помощью отца он кое-как поднялся с земли.

Постой, отдышись сначала, — сказал старик.

В двух шагах от них ковбой поучал шведа:

Сейчас не смей! Подождешь минутку.

Приезжий с востока дергал Скалли за рукав.

— Довольно, умоляюще говорил он. — Хватит. Покончим на этом. Хватит.

— Билл, — сказал старик. — Отойди. — Ковбой отступил. — Ну! — Теперь противники действовали с большей осторожностью. Сближаясь, они примеривались

друг к другу взглядами, и вдруг швед с молниеносной быстротой нанес удар Джонни, вложив в него вес всего тела. Джонни, хоть и не оправившийся от дурноты,

каким-то чудом ухитрился вильнуть в сторону, и его кулак свалил потерявшего равновесие шведа.

Ковбой, Скалли и приезжий с востока разразились торжествующими криками, точно солдаты на поле боя, но не успели их голоса смолкнуть, как швед вскочил и неистово кинулся на своего врага. В воздухе снова замелькали кулаки, и Джонни во второй раз отвалился от шведа и рухнул на траву, точно тяжелый куль, сброшенный с крыши. Швед нетвердыми шагами отошел к тонкому деревцу, раскачивающемуся на ветру, и прислонился к нему спиной, дыша, как паровик, не сводя дико горящих глаз с мужчин, которые нагнулись над Джонни. Вот оно, блистательное одиночество, подумал приезжий с востока, переведя взгляд с Джонни на того, кто один, как перст, стоял у деревца и ждал, что будет дальше.

— Джонни, силы у тебя еще есть? — дрогнувшим голосом спросил Скалли.

Его сын охнул и в истоме чуть приподнял веки. После короткой паузы он ответил:

— Нет… больше… сил… не могу, — и заплакал от стыда и боли так горько, что слезы ручьем потекли у него по лицу, бороздя кровяные пятна. — Вес у нас… разный.

Скалли встал с колен и обратился к молча выжидавшему шведу.

— Незнакомец, — сдержанно проговорил он. — Мы кончаем. — Потом в голосе у него прозвучали хриплые, вибрирующие нотки, появляющиеся при самых простоях и самых беспощадных заявлениях. — Джонни сдается.

Ничего не ответив на это, победитель пошел к дверям отеля.

Ковбой изрыгал неслыханные дотоле, несусветные ругательства. Приезжий с востока обнаружил неожиданно для себя, что они стоят на ветру, который дует, видимо, прямо с погруженных во мрак ледяных полей Арктики. Он снова услышал жалобные вопли снежинок, гонимых на юг, в ожидающую их там могилу, и почувствовав, что все это время холод глубже и глубже проникал в его тело, удивился, почему он еще не замерз. К тому, как чувствует себя побежденный, он был равнодушен.

— Джонни, ты дойдешь сам? — спросил отец.

— А ему… ему досталось? — спросил сын.

— Дойдешь, сынок? Сам дойдешь?

Голос Джонни сразу окреп. Он заговорил грубо, нетерпеливо.

— Я спрашиваю: ему досталось?

— Да, да, Джонни, — поспешил успокоить его ковбой. — Еще как досталось!

Они помогли ему подняться, и он побрел к крыльцу, отказавшись наотрез от чьей-либо поддержки. За углом дома буран почти ослепил их. Лица им обожгло, точно огнем. Ковбой перетащил Джонни через сугроб. Лишь толыко дверь в комнату открылась, несколько карт снова взметнулись с пола и порхнули к дальней стене.

Приезжий с востока кинулся к печке. Он так прозяб, что готов был обнять ее раскаленные бока. Шведа в комнате не было. Джонни упал на стул и, положив руки на

колени, уткнулся в них лицом. Скалли грел то одну, то другую ногу о выступ печки, с кельтской угрюмостью бормоча что-то нараспев. Ковбой стащил с головы меховую шапку и, ошеломленный, разочарованный, ерошил всей пятерней свои кудлатые волосы. Наверху слышалось поскрипыванье половиц — это швед шагал там из угла в угол.

Гнетущую тишину нарушило хлопанье кухонной двери. В комнату одна за другой вбежали женщины. Они с горестными воплями кинулись к Джонни. Но, прежде чем увести свою добычу на кухню и обмыть ей там раны и обрушить на нее жалостливые причитания вперемежку с попреками, как и полагается женскому полу, одна из них, мать, выпрямилась и устремила на старого Скалли негодующий взгляд.

— Стыд и срам, Патрик Скалли! — крикнула она. — Что сделал с родным сыном! Стыд и срам!

— Ладно, ладно… Молчать, — вяло проговорил старик.

— Стыд и срам, Патрик Скалли! — Дочери подхватили материнский клич и презрительно фыркнули в сторону затрепетавших соучастников злодеяния — ковбоя

и приезжего с востока. Потом они увели Джонни, предоставив троим мужчинам думать их горестные думы.

— Я бы сам схватился с этим немцем, — сказал ковбой, первым нарушив затянувшееся молчание.

Скалли с грустью покачал головой.

Нет, нельзя. Это будет нечестно, Это будет не честно.

Почему? — не сдавался ковбой. — Не вижу тут ничего дурного.

— Нет, — героически, но скорбно ответил Скалли. — Это будет нечестно. С ним дрался Джонни, и мы не можем навязывать ему другого противника только потому, что Джонни сдался.

Что верно, то верно, — оказал ковбой, — но… пусть он меня не задирает, я этого не потерплю.

Ты его пальцем не тронешь, — отрезал Скалли, и тут они услышали шаги шведа по лестнице. Его появление было по-театральному эффектно. Он со стуком распахнул дверь и горделиво вышел на середину комнаты. Трое мужчин будто и не заметили этого.

— Ну! — нагло крикнул он хозяину. — Теперь, надеюсь, вы скажете, сколько я вам должен?

Старик остался непреклонным:

— Ничего вы мне не должны.

— Гм! — хмыкнул швед. — Гм! Не должен я ему!

Заговорил ковбой:

— Слушайте, любезнейший, с чего это вы так разве селились?

Старик Скалли сразу насторожился.

— Хватит! — крикнул он, взмахнув рукой. — Замолчи, Билл!

Ковбой небрежно сплюнул в ящик с опилками.

А что я такого сказал? — спросил он.

Мистер Скалли, — снова начал швед, — сколько я вам должен? — он, видимо, собрался уходить, так как был в шапке и держал чемодан в руке.

Вы мне ничего не должны, — все так же невозмутимо повторил Скалли.

Гм! — хмыкнул швед. — Пожалуй, вы правы. Если уж на то пошло, так, может, мне с вас причитается. Вот так-то!

Он повернулся к ковбою, крикнул, передразнивая его:

— Бей, Джонни! Бей! Бей насмерть! — и торжествующе захохотал. — Бей, Джонни! — Его прямо-таки корчило от хохота.

Но с равным успехом он мог бы дразнить мертвецов. Трое мужчин не шелохнулись и остекленевшими глазами молча смотрели прямо перед собой.

Швед распахнул дверь и вышел, успев бросить с порога презрительный взгляд на неподвижную группу у печки.

Как только дверь за ним закрылась, Скалли и ковбой вскочили с мест и начали сыпать бранью. Они метались из угла в угол, размахивая руками, сжимая кулаки.

Ох! Нелегко было стерпеть! — причитал Скалли. — Ох, нелегко! Ведь он, мерзавец, глумился, измывался над нами! Разок, один только разок съездить бы его по носу! Я бы за это сорока долларов не пожалел! Билл! А ты-то как в, ытерпел?

Как я вытерпел? — срывающимся голосом крикнул ковбой. — Как я это вытерпел? А-а!

Старик затянул нараспев:

— Насесть бы на этого шведа, да повалить бы его на каменный пол, да палкой, палкой, так, чтобы живого места на нем не осталось!

Ковбой подхватил со стоном:

— А-а! За шиворот сгрести бы этого немца и лупить, лупить, — он с такой силой хлопнул ладонью по столу, будто выстрелил, — до тех пор лупить, пока он себя от дохлого койота не отличит!

— Я бы ему всыпал!..

— Я бы ему показал!..

И они взвыли, как одержимые, с мукой в голосе:

А-а! Попадись он нам!

Да!

Да!

Я бы ему!..

А-а-а, а-а!..

Крепко держа в правой руке чемодан, швед, точно корабль на всех парусах, лавировал в пучине бурана. Он старался не терять из виду голые, задыхающиеся на ветру деревца, которые указывали дорогу к городу. Ему было не только не больно, но даже приятно подставлять снежному вихрю свое лицо, носившее следы кулаков Джонни. Вскоре впереди что-то замаячило. Он узнал в этих темных квадратах городские строения, отыскал среди них улицу и пошел по ней, всем туловищем налегая на ветер, свирепо набрасывающийся на него из-за каждого угла.