Митрополит Амвросий пошел в ссылку на пожизненное заточение. Достойна удивления твердость его характера. Принял он этот новый крест без гнева и ропота, без воплей и шума. С истинно христианским смирением он подчинился воле Божией, которая явлена была ему еще в Константинополе в видении: "Надеемся, - писал он в Белую Криницу по дороге в ссылку, - помощию Божией оправдаться и явиться перед всеми в полной нашей невинности, хотя и одержимся на нас самою большой скорбию и болезнйю о случившемся нам утеснении в самое то время, когда надеялись жить в спокойствии и иметь попечение о духовной нашей пастве и ее спасении. Сие письмо посылаем на пользу монастыря и братии и целого общества, молящеся Богу и о нас, чтобы удалил от нас искушение сие и подал вам и нам желаемый мир и спокойствие; яко да благодать Всевышнего и неизреченная Его милость будет со всеми вами".[242]

Более пятнадцати лет пробыл митрополит Амвросий в ссылке в австрийском городке Цилли, где нет ни одного ни славянина, ни грека, а одни лишь австрийцы и евреи, в прискорбном отдалении от своей белокриницкой паствы. Но духовного общения он с нею не порывал. Все время он заботился о своей пастве, радовался ее радостями и страдал ее несчастиями и болезнями. В каждом письме своем в Белую Криницу он неизменно с душевной скорбью напоминал о своем "удалении ненавистью враждебников наших от сожительства с своей паствой". Но утешал себя тем, что он все же "духом не разлучен от чад своих о Христе". [243] Скорбел больше о том, что удален от святыни, не имеет при себе Святых Даров. [244] Зато как он был восторженно радостен, когда иноки Павел и Алимпий привезли ему Святые Дары. Самая встреча с ними была весьма трогательной. Они описывали ее в своем письме из Цилли в Белую Криницу: "Как отворил митрополит Амвросий дверь (сам одевши в обычной его келейной одежде: на голове спальная камилавка и на ногах чулки и пантофли) и, увидев нас стоящих двух, вовсе неожиданно и нечаянно (ибо мы не предваряли его известием своим), ужаснулся и, сплеснув руками и прижав сжатые свои руки к себе, к груди, воскликнул: "О, Боже мой, Боже!" Потом мы вступили в его горницу, и он от радости не знал, что делать - засуетился, готовил нам место. Мы помолились Богу перед иконами и поклонились на землю к его ногам, и он благословил нас крестным знамением по долгу христианскому, а мы целовали его руку".[245]

До самой смерти митрополита Амвросия была искренно и горячо преданна ему его паства, постоянно пребывая с его высокопреосвященством в молитвенном и духовном общении, а иногда и лично посещая его в изгнании через нарочитых послов. Незадолго до его смерти Московский Духовный Совет старообрядческой Церкви в "Доверительной грамоте" от 31 августа 1863 г. (№ 21), посланной на имя Тульчинского епископа Иустина, поручил сему епископу посетить митрополита Амвросия: "Передайте ему, Высокочтимому изгнаннику и страдальцу, - говорится в названной грамоте, - что все мы чтим в нем восстановителя нашей священной иерархии. Чувствуем, что он пожертвовал собою за нас, и при каждом совершении бескровной жертвы воспоминаем о митрополите Амвросии страждущем". [246] Епископ Иустин и иеродиакон Ипполит были у митрополита Амвросия последними посетителями: они расстались с ним 28 октября 1863 г., а он почил о Господе через два дня, т. е. 30 октября. Немедленно же, как только эта скорбная весть дошла до Белой Криницы, наместник Амвросия, митрополит Кирилл, особой грамотой оповестил всех старообрядцев о блаженной кончине великого страдальца Христова. Погребение о нем было совершено заочно, так как тело его, за невозможностью, по тогдашнему бездорожью и огромностью расстояния, привезти в митрополию, было погребено в ближайшем к Цилли городе Триесте, на греческом кладбище.[247]

Менее, чем митрополит Амвросий, пострадал Белокриницкий монастырь. По требованию императора Николая, он должен был быть "немедленно закрыт". Действительно, после ареста митрополита Амвросия в марте 1848 г. в монастырь прибыла "по Высочайшему повелению" особая комиссия, которая переписала всех жителей обители, двадцать двух из них выслала за границу как иностранных подданных, и монастырь закрыла. Но вскоре в Австрии произошли политические перемены и монастырь был открыт. "Австрийским правительством дозволено было и существование закрытой по требованию русского правительства Белокриницкой митрополии", - с грустью сообщает проф. Субботин.[248] 29 августа 1848 г. наместник митрополита, епископ Кирилл, вступил в управление [в качестве] "верховного святителя", а 4 января 1849 г. он был соборне "за Божественной литургией, по обычном наречении митрополитом возведен на архиепископский Белокриницкий престол и надлежащим порядком вручен ему митрополичий жезл".

Миллионы старообрядцев в России вскоре же по присоединении митрополита Амвросия узнали, какие великие торжества совершились в Белой Кринице, какая блестящая и сокрушительная победа одержана Церковью над ее неумолимыми врагами: за рубежом основана старообрядческая кафедра с митрополитом во главе, который уже поставил двух преемников - епископов. Радость их была неописуемой. [249] Но перед ними, как и перед белокриницкими деятелями, стояла впереди беспримерно колоссальная и действительно неописуемо трудная работа: в условиях беспощадных николаевских гонений организовать в России новое иерархическое управление, объединить приходы, образовать епархии, установить епископские кафедры, поставить на них святителей, рукоположить сотни священников для приходов, найти на все эти места достойных кандидатов, подготовить их, научить, снабдить облачениями, книгами, антиминсами, святым миром и многим другим. И все это предстояло осуществить на необъятной российской равнине с бесконечной далью: от Петрограда до Кавказа и Дона, от Москвы до Уральска и Сибири, как поется в Пасхальном каноне: "От запада и севера, и моря и востока чада Твоя". Это была задача более трудная и более сложная, чем устройство церковной жизни и иерархического правления при князе Владимире: тогда само государство помогало в этом деле, тогда была свобода, тогда были средства для этого устройства, тогда на новые кафедры были готовые кандидаты, приехавшие из Греции и Болгарии. Теперь же этого ничего не было: никакой свободы, никаких средств, никакой подготовки. Даже в апостольские времена было легче насаждать в Римской империи христианство и учреждать повсюду христианские общины с духовенством. Апостолы совершали свои благовестнические путешествия свободно. Верховный апостол Павел совершил по всей тогдашней Римской империи три великих путешествия с проповедью Евангелия без всякого препятствия со стороны государственных властей, последние еще охраняли его от еврейских нападений, предательств и заговоров. В России же в николаевскую эпоху, как и во все предыдущие и последующие эпохи, государственная власть не только гнала своих же русских людей, но разоряла их жилища, истребляла их церкви, монастыри, всякие духовные прибежища и убежища и самих их уничтожала. При таких условиях организовывать в России старообрядческое церковно-иерархическое управление было просто немыслимо. Даже теперешнее положение церковных людей в советской России под дьявольским игом безбожной власти менее тяжко и менее опасно, чем в тогдашнее время под властью православных гонителей старообрядчества. Император Николай, раздосадованный и ожесточенный устройством старообрядческой кафедры за рубежом, усилил гонения против старообрядчества: были приняты всякие меры, чтобы ни один ставленник Белокриницкой иерархии не проник в Россию. Была поставлена на ноги вся власть на местах по всей необъятной стране: сельские власти, уездные, губернские, исправники, губернаторы, генерал-губернаторы, министры, Синод, все духовенство и даже сам император - все были на страже, все ловили "страшных" злодеев - старообрядческих священнослужителей. Принимали [участие] в этом великом государственном походе и военные отряды, особенно же было опасно для старообрядчества участие в этих налетах духовенства господствующей церкви. Николаевская эпоха была в некотором отношении тягостнее времен Софьиных, Петровских, Анненских. Тогда пытали людей старой веры до смерти, рубили им головы на плахах, четвертовали, колесовали и тысячами сжигали в срубах и на кострах. Но тогда легче было бежать и укрываться в лесах и в горах и на далеких окраинах России. Теперь это было затруднительнее и тяжелее. В прежние времена огромное большинство духовенства сочувственно относилось к старой вере и само укрывало и скрывало гонимых христиан. Теперь же наоборот: огромное большинство православного духовенства стало гонителем старообрядчества. Наиболее рьяными и потому наиболее опасными сыщиками, доносчиками, грабителями были духовные лица господствующей церкви, начиная с митрополитов и епископов и кончая дьяконами и дьячками. Роль их была тем зловреднее, что она могла выполняться и выполнялась при помощи тысяч и, может быть, миллионов духовных чад всех этих священных предателей и гонителей. Острый, немигающий и злой глаз правящей иерархии проникал во все пункты и места старообрядческой жизни, в самые глухие ее уголки, в самые глубокие тайники, в самые отдаленные убежища - всюду высматривая, отыскивая и преследуя старообрядческих священнослужителей и их содержателей и охранителей. По всей стране шла дикая ловля, аресты, ссылки, заточения. Церкви и монастыри старообрядческие были уже разгромлены и отчасти совершенно уничтожены; вместо них старообрядцы собирались для богослужений в особых молитвенных помещениях, в сараях, кладовках, на чердаках, в подвалах и других подобных убежищах. Теперь шел разгром этих последних молитвенных потайников.