– Сбросить, всё сбросить! И поскорее! – выдохнул Верещагин и принялся рвать на себе пряжки и застёжки.

Арина слегка откинулась, запрокинув красивую голову назад. Её небольшие груди вызывающе выступили вперёд. Верещагин шумно избавлялся от одежды, путаясь в штанинах и рукавах, и то и дело поглядывал на девушку, застывшую в ожидании.

Когда он вновь обнял её, он был уверен, что они оба вспыхнут, настолько жарким показалась ему кожа Арины – пылающие угли, а не кожа. Верещагин даже отпрянул от неё в первое мгновение и застонал.

– Иди, – привлекла она его к себе, – иди же!

Он навалился на неё всем телом и прикусил губами сосок её левой груди.

– Сердце отдам! – вырвалось из её рта.

Воздух вокруг них забурлил потным жаром, пространство избы спрессовалось, потолок опустился, стены накренились. Изогнувшееся под Верещагиным девичье тело размякло, сделалось податливым, растеклось, заколыхалось, как волны. Никогда прежде не испытывал Василий ничего подобного. Он почти утопал в обхватившей его со всех сторон плоти, он скользил туда и сюда, он взмывал в тёмную высь и опрокидывался в такую же тёмную и головокружительную бездну.

Затем Арина вдруг громко вскрикнула и прошептала:

– Я твоя! Теперь я твоя!

И всё внезапно сделалось обычным – ночь, обстановка, голое женское тело под поручиком Верещагиным. Разве что горячечное влечение к этому телу, распахнувшемуся и вздрагивавшему под мужским напором, было необъяснимым, странным.

– Ариша…

– Милый…

Когда ураган страстей умчался, они долго лежали рядом, спутавшись ногами. Верещагин с удивлением отметил, что он впервые не чувствовал неприязни к женщине после свершившегося акта. Наоборот, его радовала близость этой непостижимой девушки.

Плавая в приятных мыслях, он незаметно уснул.

Утром он проснулся один. Мундир, брошенный ночью на земляной пол, лежал на стуле. Верещагин поспешно оделся и выглянул на улицу.

– Арина!

Земля была залита дождевыми лужами. Отовсюду веяло свежестью.

«Ах, если бы весь вчерашний кошмар был лишь отвратительным сном. Этот, как его бишь, Еремей, что ли… Каким бы чудесным и счастливым мог оказаться нынешний день! И прошедшая ночь могла бы послужить добрым знаком для всего-всего… И вообще…»

– Ариша! – опять позвал он.

Девушка вышла из-за избы, таща за собой какие-то доски. Она была в том же платье, распущенные волосы шевелились на ветру. Бросив доски под окном, она посмотрела на Василия и смущённо улыбнулась.

– Разве был дождь? – удивился Василий.

– Был.

– А я так крепко спал, что ничего не слышал.

– Сильный дождь. Надо было смыть кровь, – спокойно сказала Арина.

– Конечно… То есть что значит «надо было»? Это ты, что ли, вёдрами наплескала?

– Нет, прошёл дождь.

– Вот и я про то же. Удачно получилось. А ты «надо было»!

– Нужно было много воды, поэтому я попросила об этом, – сказала девушка, не поворачивая головы к Верещагину и продолжая заплетать косы. – Я иногда прошу, но редко.

Василий почувствовал слабость в ногах.

– Зачем вы вчера одежду свою на землю бросили? – Арина подошла к нему вплотную.

– Я забыл обо всём. Я видел только твои глаза. Ты меня околдовала в один миг.

– Нельзя одежду на землю швырять. – Девушка серьёзно глядела на Верещагина. – От этого бывают болезни. Можно и смерть привлечь через это.

– Больше не буду, – заверил он её в ответ и попытался обнять.

Она отстранилась.

– Теперь вам пора уходить.

– Почему? Как же так?

– Пора. Сверх меры нигде нельзя задерживаться. Я провожу вас до ручья и переправлю на лодке. Дальше сами справитесь по дороге.

– Послушай, Ариша, – чуть поодаль Верещагин заметил на ветвях деревьев развешенные рубахи, – что это ты делаешь? Бельё сушишь?

– Нет, это дедушкины рубахи, – ответила она и, увидев выражение лица Верещагина, уточнила: – Дерево связано с землёй корнями. Через него та часть человеческого тепла, которая хранится в одежде, быстрее вернётся в Мать-Землю. Человеческая сила не должна растеряться, она должна сохраниться, чтобы однажды человек снова пришёл сюда… У нас принято вывешивать всю одежду умершего на дерево. Так она и висит, покуда не истлеет…

– Что ты, – осторожно спросил Верещагин, – имеешь в виду, употребляя слово «вернуться»? Как же человек может вернуться? Разве смерть не подводит под нашей жизнью окончательную черту?

Арина бросила на него такой взгляд, что Верещагин почувствовал себя полнейшим глупцом. Губы девушки дрогнули, чтобы сказать что-то, но слова так и не сошли с них. Она помолчала с минуту, затем глаза её приняли совершенно другое, почти равнодушное выражение.

– Вы свои ремни с пистолетом не забудьте надеть, ваше благородие.

– Ариша, послушай… – Верещагин растерялся. – Ведь мы вчера… Почему ты так? Мы же теперь не… Обожди… Я до сих пор не назвал тебе моего имени. Меня звать Василием…

– Это не ваше имя. И не для меня оно…

– Я тебя не понимаю.

Девушка отмахнулась от него, как от комара, и лёгким шагом, не оборачиваясь пошла по тропинке. Верещагин быстро сбегал за портупеей в избу и поспешил за Ариной. Он никак не мог объяснить её поведение.

«Ненормальная какая-то! – размышлял он, шагая следом за ней и разглядывая её босые ноги. – Чёрт знает как ведёт себя! Она просто издевается надо мной. Сочиняет всякую небыль, чтобы запутать меня. Вот и про дождь выдумала – вызвала она, видите ли, дождик! Нет, это просто бред какой-то. А я тоже хорош! Герой-любовник! Бегу за ней, как жалкий сопляк».

Дорога до ручья пролетела незаметно, спрессовавшись в считанные мгновения. Верещагин всё ещё думал о чём-то, а они уже остановились возле лодки…

Когда Верещагин ступил на другой берег, Арина шагнула к нему и мягко поцеловала в губы.

– Вот тебе на! – воскликнул Василий и развёл руками. – Опять ласковая. Как же мне быть с тобой? Как вести себя?

– До свидания, – ответила она и спрыгнула в качнувшуюся на воде долблёнку, – мне некогда прощаться, ваше благородие. Надобно собираться в дорогу. Рано или поздно деревенские нагрянут меня убивать.

– Куда же ты денешься?

– Пойду туда, в селение Хантов. Они мне не родня, но знают меня хорошо.

Она ловко развернула лодочку и погребла обратно. Верещагин позвал её ещё несколько раз, но она не обернулась.

Более страшной, мучительной, терзающей тоски, чем та, которая пронзила Верещагина в следующую минуту, он не испытывал никогда. Ему вдруг почудилось, что жизнь его кончилась. Лучшее из того, что могло быть у него, осталось позади. Он заметался по берегу, сломал несколько ветвей, остановился, выругался и застыл, уткнувшись головой в старую берёзу.

Время шло, а он стоял неподвижно.

– Что ж это со мной творится? Расквасился хуже малого дитя. Дурак дураком!

Он похлопал рукой по берёзе, медленно придвинулся к шершавой коре губами и поцеловал дерево.

– Вот так, – шепнул он, затем рывком отодвинулся и быстро-быстро пошёл к посёлку, отмахивая руками, как на параде.

Войдя в деревню, Верещагин увидел колонну солдат. Его полк возвращался с учений.

– Вашбродь, – бросился ему навстречу Никифор, – а я уж и думать не знаю что. Ушли и пропали. Хотел было деревню на ноги поднимать.

– Твоё счастье, что только думал, бестолочь, – огрызнулся Верещагин.

– А что ж делать-то было… Я только потом смекнул, что вы там с этой…

Верещагин сунул под нос денщику кулак.

– Да я что, я ничего, – затараторил Никифор.

Голос денщика вызвал в поручике волну бешеного раздражения. Он готов был уже развернуться и влепить солдату затрещину, как впереди появился прапорщик Крестовский.

– Верещагин! – Крестовский быстро зашагал навстречу, поскрипывая ремнями и стряхивая с себя пыль. – А я тебя в твоём доме жду. Хозяйка сказала, что ты на второй день после нашего отъезда запропал.

– Здравствуй, Николай, – поприветствовал его хмуро Верещагин.

– Ты, братец, под счастливой звездой родился, как я погляжу, – похлопал его по плечу Крестовский.