Вернувшись к дому, Арина первым делом подобрала двустволку и патронташ и отправилась прятать их подальше от избы.

– Это мне всегда сгодится, – сказала она.

Затем остановилась над бездыханным телом деда.

– Может быть, ты возвратишься? – спросила она, чуть наклонившись над трупом. – Может, ты хочешь что-то доделать? Ты скажи мне, тогда я оставлю тебя лежать здесь, не стану хоронить тебя. Я спою тебе песню, а ты поразмысли.

– Ариша, – осторожно, словно боясь спугнуть, позвал её Верещагин, – ты с кем, с дедушкой, что ли, беседуешь? Он умер! Всё кончено!

– Да, я знаю, но он может передумать. Я хочу знать наверняка.

Девушка подняла на него свои тёмные глаза, и Василий вздохнул с облегчением – в них не было ни тени помешательства. Судя по всему, Арина просто следовала установленным в семье традициям разговаривать с покойниками. Но всё равно Верещагину было немного не по себе.

– Я спою для него песню, – пояснила девушка, – и тогда, если лил не передумает, то тело останется мёртвым. – Она проговаривала слова медленно, как бы внушая что-то Верещагину.

– Разве умерший способен вернуться к жизни?

– Да. Мой прадед выбрался из могилы через день после того, как его похоронили. Всякое бывает. Поэтому я должна поговорить.

Опустившись на землю возле мертвеца, она поджала под себя ноги, закрыла глаза.

– Что такое лил? Почему лил может передумать? – спросил, чувствуя волнение, Василий.

– Лил? Не знаю, как объяснить, – сказала она, продолжая сидеть с закрытыми глазами, – не знаю. Это трудно. Это то, в чём существует жизнь. Это то, с чем жизнь переходит из тела в тело.

– Ты говоришь о душе? – уточнил Верещагин скороговоркой, боясь, что девушка прекратит отвечать на вопросы.

– Нет, не о душе… Не могу разговаривать. Мне надо петь…

Песня показалась Верещагину похожей на тоскливое завывание. Он не разобрал ни единого слова, не уловил мелодии, но постепенно ему сделалось жутко. Казалось, что голос Арины увлекал его в неведомые пласты бытия, о существовании которых Василий даже не догадывался. В глазах его потемнело, уши словно наполнились ватой, в голове всё поплыло. Единственное, что он видел ясно, была сидящая фигура девушки и мёртвое лицо старика. Морщины возле глаз покойника медленно расправлялись, кожа делалась гладкой и чистой. Сожмуренные от боли веки расслабились. Верещагину даже показалось, что глаза немного приоткрылись, но, вглядевшись, он понял, что ошибся. Старик оставался мёртв.

Долго ли тянулась песня Арины, Василий не знал, однако когда девушка повернулась к нему, её лицо выглядело умиротворённым. Взор её был ясным.

– Дедушка не вернётся, – прошептала она и едва заметно улыбнулась.

Верещагин вздрогнул, возвращаясь в нормальное состояние и перевёл взгляд на старика. На лице покойника лежали привычные старческие морщины.

– Знаешь, – Верещагин откашлялся, приводя в порядок пропавший куда-то голос, – мне тут всякое мерещиться начинает…

Она не отреагировала на его слова и поднялась на ноги.

– Я должна одеть его, – сказала она.

– Да, да, конечно, я понимаю. Ты скажи, что я должен делать.

В первую очередь Арина накрыла лицо покойника большим куском тряпки, аккуратно разгладив ткань на лбу покойника. Там, где находились глаза старика, девушка положила поверх тряпки две маленькие шишки. После этого она знаками попросила, чтобы Верещагин помог ей обернуть труп шкурами, не снимая с него окровавленной одежды, крепко перетянув их верёвками. Затем она связала руки и ноги старика ремнями, закрепив их какими-то хитрыми двойными узлами.

– Теперь надо отнести его туда. – Она указала рукой. – Но это далеко. Давайте сделаем носилки. Нести надо так, чтобы шишки с глаз не упали.

Верещагин послушно кивнул. Носилки соорудили быстро и осторожно уложили на них старика. Над головами зашумел лес, качнувшись под порывом ветра.

– Теперь возьмите топор, он потребуется. И можем идти…

Но прежде чем уйти со двора, девушка вернулась к избе и положила у порога охотничий нож остриём наружу. Прошептав какие-то слова, она шагнула к носилкам…

Шли весьма долго.

Когда остановились, Василий увидел на поляне несколько низеньких домиков, вернее сказать, едва возвышавшихся над землёй дощатых крыш. Высота каждого сооружения доходила человеку до колена.

– Что это? – не удержался Верещагин.

– Хижины умерших, – отозвалась Арина, – могилы.

– Вот оно что…

– Сейчас мы сделаем для дедушки временный дом, – сказала девушка, – а позже я построю ему хорошую крышу. – Взглянув на поручика, она уточнила: – Сейчас нет под рукой подходящих досок. Надо нарубить молодых деревьев. Примерно с руку толщиной.

Верещагин достал из-за ремня топор и принялся за дело. Через час покрытие для могилы было сделано.

– Вот и всё, – сказала Арина. – Присядьте со мной рядом.

Верещагин опустился на землю.

– Не бойтесь, я петь не буду.

– Да разве я…

– Я видела ваши глаза. Вам было не по себе.

Он смутился. Арина достала из кармана лепёшку и разделила её на три части. Один кусок она положила на крышу могилы, второй сунула в руку Верещагину.

– Дедушка, мы уходим. Ты тоже уходишь. Отбрось всё плохое в сторону, оставь при себе только хорошее. До свидания.

Она откусила от своего куска лепёшки и повернулась к Верещагину. По выражению её лица Василий понял, что ему тоже надо съесть немного.

– Это прощальная трапеза, – пояснила Арина, – поминки. Теперь нам пора уйти.

К моменту возвращения в избу Верещагин ощутил усталость. Ему хотелось упасть и хотелось водки. Всё случившееся теперь, когда оно осталось позади, навалилось на него огромной тяжестью. Он прошёл в дом и сел на кровать.

– Поставить самовар? – спросила девушка.

– Самовар? Что ж… Пусть будет самовар…

Он откинулся на спину и тыльной стороной ладони прикрыл глаза.

«Вот я отныне участник преступления, застрелил человека и вдобавок скрыл труп. Да-с, дела… И как же теперь мне быть? Странно, но совесть моя спокойна. Только усталость… Спать охота».

Он вздрогнул и открыл глаза. Судя по всему, давно наступила ночь. Изба была погружена в вязкую тьму. Тишина давила на уши. Перед самым своим лицом Верещагин увидел блестящие глаза Арины. От пристального взгляда девушки ему стало не по себе.

– Ты что? Я уснул разве?

– Да, ваше благородие, заснули, утомились. Я не стала тревожить, звать к самовару.

– А ты что же? Не спишь?

– Не могу. Тоска гложет. Вот подсела к вам, а вы и проснулись.

– А чего подсела-то? – спросил Василий и тут же выругал себя за бестактность. – Ты не плачешь ли? Глаза у тебя блестят, будто мокрые.

– Нет, не плачу, думаю. – От Арины пахнуло травой и землёй.

– О чём?

– Теперь я осталась одна… Вот вы уйдёте… Знаете что? Вы не боитесь меня?

– Тебя? Нет! С чего бы мне…

– Тогда обнимите меня.

Свыкнувшись с темнотой, он уже различал очертания предметов. Распущенные волосы Арины падали ей на плечи. Плечи были голые. Верещагин повёл глазами вниз и увидел нагое женское тело. Округлости грудей почти касались его живота, перетянутого скрипучим офицерским ремнём.

– Я понимаю, я для вас дикая и не ровня вам, но я не напрашиваюсь. Я только про сейчас. Тепло из меня уходит куда-то, не справляюсь я сама. Помогите мне…

– Ариша…

Верещагин испытал странное состояние, какое-то сладкое опьянение накатило на него. Он приподнялся на локтях и коснулся губами её горячего рта. Это было похоже не на поцелуй, а на глоток из чаши, полной сказочного напитка. Ему почудилось, что чьи-то невидимые руки накинули на него тёплую паутину, которая нежно охватила его и напустила на него негу. Загадочная глубина чёрных зрачков Арины затягивала его. Оттуда взывал к нему недоступный пониманию язык её таинственной души.

– Ариша…

Он жадно, а то и воинственно прижался щекой к её лицу и стиснул её нагое тело своими длинными руками. В спину впился переброшенный через плечо ремень.