— Вполне возможно, я не проверяла. — Санни, вопреки логике, совершенно не обиделась. — Но если ты так же обнимаешь Розу, у нее все ребра должны быть переломаны…

Вместо положенного аккорда Em гитара издала сдавленный писк, а я издал очередное ругательство.

— Да расслабь ты запястье, чего зажался?

Санни оторвала мою руку от грифа и слегка потрясла.

— Вооот… Запомнил ощущение? Давай заново…

Пальцы немедленно свело.

— Санни! — На площадку поднялся запыхавшийся Хью. — Ты идешь?

Я украдкой сжимал и разжимал пальцы.

Санни виновато улыбнулась:

— Ну, я пойду?

— Топай-топай.

Я улыбался, глядя, как Санни спрыгивает с подоконника и подает руку Хьюго. Классная они пара, как ни крути. Поймал себя на мысли, что, если бы кто другой вздумал увиваться за Санни, я порвал бы его на тоненькие шнурки. Но Хью не разобьет ей сердце.

Я легонько погладил стеклянный брелок, прицепленный к карману рубашки изнутри. Ее сердце.

Лето.

Мерлин, никогда меня так не расстраивало наступление лета. Занятия окончены, табели получены, и впереди — три месяца в поместье с родителями. Без Санни. Без Розы. Без оголтелых субботних дебошей. Без гитары. А у меня только-только начало что-то получаться…

В поезде Санни зачем-то затянула «Seawinds». Стало еще хуже. Хотя я знаю, зачем: моя названая сестренка могла не вернуться с каникул. Осознание этого душило безысходной тоской и страхом. Если вдруг… Как я без нее? Как мы все без нее?!

Поттеры отчаянно хохмили, пытаясь развеять тягостную обстановку в купе. Но их шутки только обостряли ощущение обреченности, и братья в конце концов заткнулись. Джеймсу тоже было фигово: вряд ли у него окажется возможность встречаться с Амандой на каникулах. Сестренки Забини укатили домой на «Ночном Рыцаре», и Джеймс лишился даже сомнительного счастья напоследок пообжиматься со своей девушкой где-нибудь в тамбуре. Хьюго снова рисовал, быстро черкая карандашом и временами поглядывая на Санни. А Роза тихо поглаживала мои пальцы, и в ее прикосновениях чувствовалась тревога…

Прощание вышло скомканным. Мы разошлись от вагона в разные стороны, не поднимая глаз. И только Санни обняла каждого перед тем, как вприпрыжку убежать к краю платформы. Кто ее там ждал, я не заметил. Но когда я уже усаживался в присланный за мной экипаж, Санни выскочила откуда ни возьмись и сунула мне в руки небольшой сверток, бросив непонятную фразу:

— Тут пять гигов…

Чмокнула в щеку и растворилась в толпе.

В экипаже, раскрыв сверток, я поперхнулся. Это был ее плеер.

Понятия не имею, на фига Санни притащила в Хог эту маггловскую штуковину — в школе неволшебные приспособления не работают. А она носилась с ним почти так же, как я — с красным стеклянным брелком… И теперь — отдает этот свой маленький фетиш мне?!

Как общаться с плеером, я представлял себе очень смутно. Методом «научного тыка» разбирался с ним два дня, все время вспоминая рассказанный Санни анекдот про волшебника в маггловской гостинице: «Телефон, я кушать хочу…»

Помню, как нажал «Play». Музыка обрушилась на меня, вышибла дух, отрезала от существующей реальности:

Если мне когда-нибудь придется писать мемуары, я назову их «Как я сошел с ума». И начинаться они будут с того момента, как я впервые включил плеер Санни.

Я и правда спятил. Сошел с наезженных рельсов. Я засыпал с плеером, просыпался с ним же, я с трудом выносил часы обязательного общения с родителями, я даже перестал есть в столовой и просил эльфов подавать еду в мою комнату или в библиотеку. Я растворился в этой музыке, я окунулся в нее с головой, я дышал ею, пил ее… Ею бы и питался, но, увы, организму духовной пищи было явно недостаточно.

А однажды я услышал «Лунную сонату» и понял, что окончательно пропал. Ноги сами понесли меня в Музыкальную гостиную Малфой-мэнора, где обитал столь ненавидимый мной рояль.

С легким стуком откинулась крышка. Клавиши отозвались на неуверенные прикосновения нежными, медовыми голосами, полными тихой грусти и затаенной надежды. Как я раньше этого не слышал?!

Отвыкшие пальцы плохо слушались, «Старинная французская песенка» — единственное, что я вспомнил из уроков месье Дюбуа — вышла неуклюже и как-то косолапо. Но я уже закусил удила…

Я перевернул всю библиотеку в поисках нот. Мать проводила меня заинтересованным взглядом, когда я курсировал между библиотекой и Музыкальной гостиной, нагруженный стопками нотных сборников. Мысль о том, чтобы попросить об этом эльфов, почему-то не пришла мне в голову.

Родителей не насторожило мое внезапное музыкальное рвение. Лишь отец сдержанно поинтересовался, какой докси меня укусил (где-то я уже это слышал!). Я в ответ промямлил что-то про осознание необходимости всестороннего развития и фамильную честь («Малфои должны быть лучшими во всем!»), кажется, отца это устроило. Устроило настолько, что даже мое требование купить гитару — естественно, магическую, поди найди тут обыкновенную! — не навело его на подозрения. Вполне возможно, за это стоит сказать спасибо профессору Грейнджер.

Лето неслось, как запряженный взбесившимися лошадьми экипаж: с грохотом подпрыгивая на камнях и ухабах, вздымая клубы пыли, разбрызгивая встречные лужи… С утра гаммы, вечером аппликатуры. Днем болят плечи и сладко ноют лопатки от сидения за клавиатурой, ночью от струн саднят подушечки пальцев. Музыка. Столько музыки, что можно утонуть. И я тонул с наслаждением, восторгом, покорно, радостно.

Пожалуй, тогда я понял слова Санни о волшебстве. Пять линеечек, на них повисли черненькие хвостатые точки. Восемьдесят восемь черных и белых клавиш. Шесть металлических струн. Такие простые, бессмысленные предметы. Но стоит лишь глянуть на странные закорючки, стоит коснуться прохладной гладкости клавиши, потревожить покой струны — и простые бессмысленные предметы забирают власть над твоей душой, заставляя ее плакать или смеяться по своему усмотрению. Чистое, высшее колдовство, управляющее человеческими сердцами.

А еще были письма. Триста восемьдесят восемь писем к Санни. И столько же — к Розе. Именно Роза передавала Санни в маггловскую больницу мои письма, сову по понятным причинам я не мог туда послать. Я отправлял «моим дорогим девчонкам» сладости, экзотические цветы, какие-то забавные безделушки и откровенную ерунду вроде колдографий бабочек, — ну на кой хрен, спрашивается, им бабочкины колдографии? — а в ответ получал лавины анекдотов от Санни, ценные указания по укрощению гитары от нее же и взаимную фигню от Розы. Один раз филин припер в поместье букет обожаемых Санни одуванчиков. Облако маленьких солнышек обитало в моей комнате несколько недель — видимо, Роза наложила на них чары, чтоб не увядали…

Я все-таки подружился с роялем, и он даже выдавал теперь именно те звуки, которые я хотел, от еле различимого мурлыканья на piano до почти колокольного звона на fortissimo. С гитарой было труднее, но учебный год неумолимо приближался, а значит — и уроки Санни возобновятся. Я мечтал об этом с тем же упоением, с каким предвкушал отъезд из дома. Потому что все бы ничего, но мои музыкальные успехи дали побочный эффект: отныне я дважды в неделю должен был демонстрировать свое внезапно открывшееся мастерство подругам матери на их регулярных «шабашах». Отец был слишком занят своей личной жизнью, чтобы обращать внимание на жизнь семейную, и от него помощи ждать не приходилось.

Лето пронеслось, пролетело, прогрохотало, и впрямь как дилижанс дальнего следования: вроде едешь-едешь, и конца-края нет этой однообразной унылой дороге, а стоит только задремать — и здрасте, приехали. Вот вам Кингс-Кросс, вот вам 9 ¾, вот вам ваши чемоданы, прощальная сцена и шоколадная лягушка на дорогу.