— Человеком, который выманил у Расуловой двадцать пять тысяч, займетесь вы, товарищ старший лейтенант, — повернулся майор к оперуполномоченному Якубову, — а вы, товарищ Кузнецов, подыщите подходящий момент и поговорите с матерью Наташи — знакомой Вострикова.

— Та-ак, — протянул Исмаилов, когда из кабинета вышли все сотрудники отделения, — теперь осталась очередь за мной.

Майор устало поднялся с места:

— У меня что-то голова болит… Пройдемте по городу…

— Пешком?!

— Я буду здесь через час, — сказал Розыков секретарше, вошедшей в это время в кабинет. — Если случится что-нибудь серьезное — обратитесь к лейтенанту Прохорову… Да, Гафур Исмаилович, пешком….

Они закурили, не торопясь пересекли главную улицу и зашли в небольшой сквер, огороженный низкой чугунной оградой.

В середине сквера стоял павильон. За одним из столиков сидели мужчина и женщина. Они влюбленно глядели друг на друга и о чем-то беседовали. Продавщица — высокая остролицая блондинка — завороженно следила за ними.

— Не зайти ли и нам сюда, — предложил капитан. Майор докурил папиросу, оглянулся — урны нигде не было; достал портсигар и положил в него окурок.

— Сюда, — сказал он, будто очнулся. — Что ты, Гафур Исмаилович. Пойдем выпьем по кружке пива. Это, пожалуй, лучше.

— Если можно, я с удовольствием, — живо отозвался Исмаилов.

Они зашли в закусочную. Зал был переполнен — сюда, особенно в обеденное время, приходили студенты педагогического института, которые жили в общежитии, находящемся напротив.

К Исмаилову тотчас подскочил тонкий, как жердь, официант с острыми коротенькими усиками и, низко склонив голову, предложил:

— Пожалуйста, Гафур Исмаилович, сюда…

Подведя Исмаилова и Розыкова к столику, на котором стояла дощечка с надписью «Служебный», он снова услужливо склонил голову:

— Коньяк? Водка? Вино?

— Нет, нет, — заторопился Исмаилов. — Две бутылки пива… Ну и что-нибудь закусить.

Официант скользнул между столиками и исчез за перегородкой буфета.

— Ты, наверно, здесь не впервые, — сказал Розыков, доставая новую папиросу.

— Я? Ну, что вы… Просто раз был… — Спрятал глаза Исмаилов. — У меня больное сердце — я мало пью…

Через полчаса они шли по малолюдной узенькой улочке, Слева и справа тянулись низкие потрескавшиеся дувалы. Дома стояли в глубине дворов, скрываясь за густыми кронами яблонь и вишен.

— …Гафур Исмаилович, — убеждал майор, — так делать, как делаешь ты, нельзя… Откуда у тебя такое пренебрежение к людям? Почему ты так самоуверенно говоришь о том, что еще требует самой тщательной проверки? Разве этому нас учит партия?

Они заговорили о работе, как только вышли из закусочной. Майор нарочно свернул в старый город — днем здесь было тихо, никто не мог помешать беседе. Тишину улочек нарушали только говорливые арыки, тянувшиеся вдоль дувалов.

— Товарищ майор, я не понимаю, за что вы меня осуждаете, — обижался Исмаилов. Он то обгонял Розыкова, то снова отставал. На его мясистом круглом лице были и недоумение и горечь; взгляд будто говорил: «Неужели нельзя обойтись без нотаций?»

— Брось валять дурака, — горячился Розыков. — Ты в каждом сотруднике видишь своего соперника. Тебе не по душе даже младший лейтенант Воронов. Ну, зачем ты сегодня издевался над ним? Ведь он ребенок по сравнению с тобой! Его надо учить, а не попрекать. Что будет, если мы все, как ты, станем открыто смеяться над молодежью? Да после этого ни один человек не захочет идти в милицию! Помни, Воронов любит свою работу. Наш долг — вселить в него уверенность…

— Да, я что… Ну, стоит ли…

— Давай будем откровенны, — пошел рядом майор. — Ты плохо работал в паспортном отделении… Пожалуйста, не делай такие глаза! Я беседовал с сотрудниками — все утверждают, что это так. В уголовном розыске эгоисты не нужны… А это в тебе есть… У нас опасная и трудная работа. Порой она требует напряжения всех сил. Да что — сил! Разве мало людей, которые погибли, сражаясь с преступниками! Вспомни лейтенанта Орлова, убитого в начале года бандитом Сеиткаримовым… Ты не маши руками, знаю, что это тебе известно. Я просто еще раз хочу напомнить, какая у нас ответственная должность!

— Я помню…

— Ладно, — тепло произнес Розыков. — Ты не обижайся… Меня тоже когда-то пробирали, да и сейчас… Давай решим, что будем делать дальше.

— Якуб Розыкович, да я… Поверьте… Товарищ майор… — Исмаилов остановился, судорожно схватил майора за обе руки; глаза загорелись, точно в них кто-то бросил сноп искр. — Не гоните меня из уголовного розыска. Я все понял, увидите — исправлюсь!

— Что ты, Гафур Исмаилович… Пойдем… Ну, ладно… — Майор не ожидал, что капитан так болезненно воспримет его слова. У него даже мысли не было отстранить Исмаилова от работы. — Ладно, Гафур Исмаилович, — повторил Розыков, увлекая капитана вперед. — Давай поговорим о деле Расулова… Доложи мне о своих дальнейших планах… Только учти, что вчера ты работал… неудовлетворительно.

Исмаилов закружился на месте, оттесняя майора к одинокому дереву, вылезавшему из полуразвалившегося зубчатого дувала.

— Мне кажется, — уверенно начал он, — что надо вторично съездить в кишлак и побеседовать с родственниками Батталова.

— Что еще?

— Считаю, что нужно встретиться еще раз с Бибихон и с теми, кто лично знал Вострикова.

— Все?

— По-моему, необходимо выяснить, где провели прошлую ночь Расулов и Востриков, а также узнать, что думает об убийстве участковый уполномоченный. Кроме того, надо установить, кто автор записки, оставленной у Бибихон ночным посетителем. Может быть, писал кто-нибудь из близких Расулова?

Старый город кончился. Впереди загорелась рекламами широкая площадь. С трех сторон поднялись трехэтажные жилые дома. В центре заструился сотнями струек фонтан, окруженный молодыми стройными деревцами.

— Молодеет город, — щурясь, задумчиво сказал Розыков,

— Красиво, — согласился Исмаилов.

Они переглянулись. В глазах капитана майор увидел гордость. Это приятно кольнуло его в сердце. «Значит, понял, — подумал он. — Не сердится… Так и надо. Не мальчишка»,

Кузнецову повезло. В третьем часу дня он уже сидел у матери Наташи и пил чай с вареньем. Степанида Александровна не спускала глаз с гостя и беспрерывно говорила о семейных неурядицах. Кузнецов не молчал тоже — не переставал восхищаться вареньем, вызывая хозяйку на все более откровенный разговор.

Вот как они оказались за одним столом.

Вооружившись инструментами и полномочиями электромонтера, Кузнецов поехал к Степаниде Александровне. Он знал, что Наташа в это время была на дежурстве в аптеке, поэтому никто не мог помешать его беседе со старушкой.

Степанида Александровна в этот день чувствовала себя неважно. Ее беспокоило поведение дочери. Наташа стала замкнутой и молчаливой. Вечерами она куда-то уходила или запиралась у себя в комнате.

Сперва Степанида Александровна молча переносила замкнутость дочери, но сегодня не выдержала и первая заговорила с нею. Наташа отвечала с неохотой и ни разу не посмотрела матери в глаза. Старушка, так ничего не добившись, взяла кошелку и деньги и отправилась на базар. Через несколько минут ушла и Наташа — эту неделю она дежурила с двух часов.

Кузнецов увидел Степаниду Александровну, когда подходил к дому. Поняв, что она не в духе, он решил отложить разговор, незаметно последовав за нею на рынок.

Полтора часа спустя, набив кошелку нужной снедью, Степанида Александровна возвращалась домой. У углового покосившегося домика, за которым маячил подъемный кран, она оступилась и упала. К ней тотчас подскочил Кузнецов, который шел позади. Он поднял ее и вывел на тротуар.

По дороге они разговорились. Степанида Александровна с радостью узнала, что незнакомец, назвавшийся Константином Петровичем Дмитриевым, шел к ней проверять электропроводку.