– Ну что, доволен ты теперь? И как тебе эта пикантная деталь моего туалета?
– Я не…
– Ничего. Ничего больше не говори. И бусины оставь себе. И не приближайся ко мне.
– Послушай, я не хотел, прости. Я и подумать не мог…
– Да, я полна сюрпризов. Резать вены – очень пошло, не так ли? Тебе ведь все кажется пошлым. Я даже знаю, откуда у этой боязни ноги растут. Но что пошло для литературы, для жизни вполне сойдет! И, знаешь, по-моему, ничего нет пошлее, чем во всем на свете подозревать пошлость!
– Мне ничего не…
– А вот интересно, что будет, если вытрясти из тебя всего Кафку с Набоковым и заставить то, что останется, говорить человеческим голосом? Чего вообще ты ожидал? Что ты так таращишь глаза? И если уж сегодня у нас вечер сюрпризов и мы теперь совсем на короткой ноге, то открою тебе еще один секрет. Почему ты ни разу за эти два дня не упомянул о ножницах?
– О ножницах?
– О ножницах. О том, что произошло в пятницу ночью. Или ты думал, что я брожу во сне?
– Именно так я и… Но что все это…
– Ха! Неужели ты повелся? Ваша наивность делает вам честь. Но я, к счастью, по ночам не брожу.
– К чему эти детские игры? Ножницы, догонялки…
– Тут ты прав. Ножницы – это совсем не детские игры. С ножницами играют, когда хотят от кого-нибудь избавиться.
– И ты всерьез думаешь, что я поверю этим бредням?
– А плевать я хотела! Но ты зря во мне сомневаешься. Думаешь, пырнуть тебя разок-другой у меня не хватит пороху?
– Я думаю, что это похоже на продувной детективный сюжетец.
– Ты живешь по законам каллиграфии, тебе главное не слово, а завитки. Тебя волнует не то, что произошло, а как это смотрелось со стороны. Точно за тобой все время наблюдают. Точно ты герой какой-нибудь книги. Играешь на публику? Но где она, публика? Где завороженный читатель в домашних тапочках под абажуром? Читатель, ау! Подай нам знак!
– Жужа, постой. Успокойся.
– Я тебя ненавижу! Ты страшный человек!
– Мне очень жаль, что я увидел то, что увидел. Это вышло случайно. Прости. Я только хочу помочь тебе. Незачем выдумывать неправдоподобные истории, чтобы мне отомстить, и…
– Я ненавижу тебя, разве это так неправдоподобно? Ты мне мешаешь жить, с того самого дня, как я устроилась в вашу контору. И после всего… Ты еще тащишь меня в свою темную конуру и издеваешься…
– Я не издеваюсь…
– Только не нужно меня жалеть! Что за скорбная мина? Что ты там себе вообразил? Я сказала только, что ты мне мешаешь, усек? И вообще, скажи мне, что ты делаешь со своей жизнью? Зачем ты отсиживаешься в этой юдоли страданий с зачехленной мебелью и закрытыми ставнями? Как скрипку, я держу свою обиду? Оплакиваешь себя? Что не так? Чего тебе недодали? У тебя есть все – свобода, здоровье, этот дом. Ты можешь писать свои книги. Ты можешь уехать на край света, и тебе ничего за это не будет. Ты можешь не ходить в нашу чертову контору, лежать под деревьями и смотреть на птичек день-деньской. Другие годами борются за ничтожную долю того, что есть у тебя. Так что же происходит? От чего ты умираешь? Что это за развлечение такое?
Жужа выскочила в кухню, из нее – в мертвые комнаты. Я бросился за ней. Выкрикивая «Что? Что?», срывая попадающиеся на пути чехлы, таща их за собой, бросая, переворачивая шаткие стулья, сшибая головы пирамидам из свертков, вавилонским башням тряпья, как ребенок, играющий в войнушку с бурьяном, она в считанные секунды расправлялась с врагом и бежала к следующему. Стоя в груде растревоженных саванов, я и не думал ее останавливать: она делала то, на что у меня никогда не хватило бы духу.
Солдат Джейн
Help, I need somebody,
Help, not just anybody,
Help, you know I need someone, help.
The Beatles
Когда мой тим-лид выползает в MSN (толстенький бобер с рыжими ушами, «Alex Svanchenko has just signed in»), желейное пузо Вселенной смещается в сторону добра. Остальные «контакты» – затравленные ледяные пешки, зеленые пластилиновые человечки и свирепые зверушки. Ни одного человеческого лица: сплошь демоны, мелкие бесы и настырные пачкуны – порождения нездоровой привязанности к шедеврам предприимчивых эпигонов тихого оксфордского профессора.
Список лиц, представленных своей собственной, какой ни на есть, физиономией, до смешного мал. Их милые, домашней выпечки, фотографии на фоне всеобщего инфернального разгула трогают до слез. Меня всегда восхищали люди, способные без пуантов явить себя миру, не стесняясь ни грибка на ногте, ни толстых лодыжек. Это, если хотите, поступок с большой буквы «П», на который у меня лично никогда не хватит пороху. Потому-то я – несчастный зеленый человечек, и есть в этой пластилиновой безликости что-то недоброе.
Офис, в девичестве актовый зал, устремленный ввысь, острый, долговязый, тетивой натянутый, никак не вяжется с той коробкой для обуви, третий этаж которой он занимает. Его готическая породистость выглядит насмешкой над убогим убранством остальных помещений. Он отличается, и отличается безнаказанно, вроде как монах, который, свесившись с колокольни, плюет на головы простолюдинов, наперед зная, что ничего ему за это не будет.
После водворения софтверной братии зал помолодел, сохранив, впрочем, ужимки замаливающего грехи престарелого бонвивана и сладострастника. В зрительном зале уложили аккуратные брусочки столов, занавес упразднили, скрыв сцену за фанерной перегородкой, рваное полотнище для «фильмы» усохло, приняв, как принимают другую веру, очертания логотипа (не то рыба, не то рыбий глаз), тяжелые от пыли портьеры на стрельчатых окнах уступили место не менее пыльным жалюзи, а чахлые растения в кадках – кактусам, уродливым, бородавчатым и ко всему равнодушным. Столы расцвели, налились мониторами, припрятав заветные системники в паху; зашаркали, неуклюже вальсируя, подержанные кресла на колесах; перегородка заросла глянцевыми картинками, манящими за синие горы, за белый туман (в пещеры и норы уйдет караван); там же беспомощным тюком осели круглые черные часы. Над перегородкой угрожающе повис красный огрызок старого занавеса – дамоклов меч, под которым так беззаботно день ото дня ходили сотрудники фирмы. Слева от входа повесили боксерскую грушу, не столько поколачиваемую, сколько поколачивающую своих соперников (тугая черная, хук справа – и бледный рыхлый валится на ринг). Впрочем, основную функцию – снятие стресса – она выполняла при любом, даже самом плачевном исходе. Справа от входа появился, как-то сам собой, из детсадовского прошлого, инфантильный уголок с крючками для одежды и полкой для сменной обуви, которой все как один охотно пользовались. Программёры, скользящие по залу в тапочках, – магический реализм в духе IT и хрустальная мечта любой уборщицы (единственная здесь воплощенная мечта).
Странный зал, где век назад хохотали над проделками маленького бродяги, где гремели лозунги, звали на помпы и обратно, где копались в чьей-то жизни вялые, изверившиеся люди, где зычно объявляли «Кушать подано», требовали черевичек и, трогательно фальшивя, тянул «Зозуленьку» хор школы №229. Прошло много лет но, променяв куртуазность на функциональность, зал этот, в сущности, все то же место, где слышно иногда, как далеко в саду топором стучат по дереву.
Итак, высокие потолки, разлинованное солнцем пространство, причуды светотени, приманки, перевертыши. Итак, иллюзия воздуха, иллюзия свободы. Итак, иллюзия жизни.
8.30 AM. Темно, занавешено, тошно. Под столами гигантской сизой вакуолью плавает сквозняк. Где-то там, на улице, в настоящем мире, брюзжит и расплывается жиденький дождик. За серенькой, куцеватенькой руладой воды совсем не слышно осени. День мелкий, день с навязчивым суффиксом «еньк».
Пустынный в этот час офис похож на морской берег после шторма: на столах громоздятся безликие, лишенные всякого смысла наушники, раскрытые книги, карандаши, блокноты с криптографическими письменами. Только за фанерным занавесом теплится жизнь: над картинками гор вьется зыбкий кофейный дымок, совращая падких на приключения хоббитов. Жизнь за ширмами имеет свои недостатки: обитающие там тим-лидеры вынуждены, как первобытные люди, поддерживать огонь, чтобы программистское племя не вымерло и не ударилось в бега. Откуда они, эти недосягаемые существа? Что думают о плебеях по ту сторону фанерки? Кто они: жрецы, боги, блаженные?
