Все-таки женщину по-прежнему огорчало то, что приняли ее благодаря ее внешнему виду.

«Ну и наплевать! — решила вдруг она. — В конце концов, публика очень скоро увидит, что ты можешь петь. Ты будешь честно отрабатывать свое жалованье».

Питер увидел, как этот низенький человек жадно пожирает глазами его знакомую, и ему это несколько не понравилось. Поэтому он решил, что настала пора вмешаться.

— Меня зовут Питер Свенсон, и я — менеджер мисс Ларкин. С этого момента вы будете иметь дело со мной.

Хозяин театра, наконец, обратил свой мрачный, Удивленный внезапной помехой взгляд на стоящего рядом с новой актрисой человека, и вдруг его лицо расплылось в широкой, льстивой улыбке.

— Я — Клод Джефферсон, — сказал он, протягивая свою руку для приветствия. — Так как? Вас все устраивает?

— Ничего не упоминалось о выходных для Сэйдж. Я могу позволить ей работать только пять дней в неделю. Голосу требуется отдых, знаете ли.

Клод Джефферсон был достаточно опытным человеком, чтобы не выразить свое неудовольствие слишком явно. Эта красотка такова, что мужики будут липнуть на нее, как мухи на мед. И поэтому каждый вечер, когда она не будет петь, означает серьезный убыток.

Однако, эта дамочка слишком лакомый кусочек, и Клоду вовсе не хотелось, чтобы этот тип — Свенсон, кажется? — направился с нею в дом по соседству, к его конкуренту. Уж тот-то своего нипочем не упустит. Поэтому Джефферсон обнажил свои зубы в гримасе, которая должна была изображать улыбку, и сказал:

— Вне всякого сомнения у молодой леди должно быть время для отдыха. Как насчет понедельника и четверга? (Эти дни были самыми некассовыми.)

— Тебя это устраивает, Сэйдж, — Питер взглянул на нее, и она благодарно ему улыбнулась.

— Это будет просто чудесно!

Она вообще не рассчитывала иметь выходные, в «Кончике Хвоста» ей приходилось выступать все семь дней в неделю. Поэтому Сэйдж с готовностью повернулась к Джефферсону и спросила:

— В какое время я должна быть на месте?

— Программа начинается в семь. Однако, вам лучше придти немного пораньше, чтобы я мог вам показать вашу гримерную и познакомить с другими участницами. Когда Сэйдж и Питер уже повернулись, собираясь уходить, Джефферсон внезапно добавил:

— Надеюсь, вы понимаете, что вам придется немного подкраситься, чтобы муж… то есть, публика могла бы лучше видеть вас и ваше лицо.

Сэйдж снова кивнула, соглашаясь на это, про себя, однако, добавив, что она не станет одеваться, как какая-нибудь шлюха. Нет! Она оденет свое… нет, лучше платье из гардероба Джонти.

Они с Питером уже совсем были возле двери и собирались уйти, как вдруг женщина остановилась, будто внезапно что-то вспомнив, и опять обратилась к Клоду:

— Да! Мистер Джефферсон, я забыла упомянуть об одной вещи. Видите ли, я исполняю свои песни, аккомпанируя себе на гитаре, так вот, не могли бы вы приготовить для меня стул или табурет?

Джефферсон нахмурился, но согласился и на это. «Вот дьявол! — подумал он при этом, — досталась примадонна. Может, она и песни-то ни одной стоящей не знает!»

Оказавшись вновь на улице, Сэйдж почувствовала, как внутри нее словно разжалась ледяная ладонь, железной хваткой сжимавшая ей сердце, пока они были в театре. Облегчение, смешанное со страхом и нервным ожиданием предстоящего вечера, вдруг нахлынули на нее, на лбу женщины выступили капельки пота, колени задрожали.

Надеюсь, что вечером все будет хорошо, Пи тер? — скорее спрашивая, чем утверждая, произнесла она, когда Свенсон взял ее за руку и повел через улицу. — Я-ведь, сказать по правде, пела только в салуне, где были только мужчины, да к тому же всегда пьяные. Может быть, приличной публике совсем и не понравится мое пение. — Об этом не беспокойся, Сэйдж. У тебя все будет отлично, вот увидишь, — уверил ее Питер. — И главное, не нервничай. Я и Кэрри, и Док, и Тим — мы все придем и будем в первом ряду. Представь себе, что поешь для нас, как будто, кроме нас, никого и нет в зале.

Сэйдж благодарно улыбнулась, а спустя минуту они уже были у парикмахерской, где трое мужчин ожидали, когда Питер откроет свое заведение. Однако, пока Сэйдж, простившись со своим спутником, не скрылась из виду, ни один из них так и не вошел внутрь.

Сэйдж казалось, что каждая клеточка ее тела испуганно дрожит, когда она уселась перед зеркалом в изрядно обшарпанной гримерной и принялась наносить на лицо косметику. Театр назывался «Золоченая Клетка», и Сэйдж, действительно, чувствовала себя маленькой, беспомощной птичкой, которую собираются здесь запереть. Ей вспомнилось, как жадно ощупывали ее маленькие глазки мистера Джефферсона, и она беспокоилась, не возникнут ли у нее проблемы из за его слишком явного отношения к ней.

«Жаль, Джима нет, — со вздохом подумала она Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. — Но это теперь твое прошлое. Он никогда не станет частью твоей жизни», — напомнила себе Сэйдж. Что тут говорить? Даже если бы она вернулась назад в Коттонвуд, у них с Джимом все равно бы ничего не вышло. Рано или поздно, а скорее всего, рано, она ему надоела бы, и он ушел бы к другой.

Часы на столике показывали, что ей до выхода на сцену осталось пять минут, и Сэйдж бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале.

Ее лучшее зеленое платье прекрасно подчеркивало каштановый цвет волос и замечательно подходило к зеленым глазам хозяйки. Оно плотно облегало грудную клетку молодой женщины, но от этого только четче выделялась ее грудь, хотя из-за широкого выреза виднелись только вершины двух прекрасных холмов с темной загадочной ложбинкой между ними Короткие крохотные рукава дополняли ощущение того, что женщина в этом платье, с ее полуобнаженной спиной и плечами, со слегка прикрытой грудью, слаба и нуждается в защите. И еще она напоминала цветок, который станет наградой тому, кто ей окажет эту поддержку и защиту. Широкая юбка, поддерживаемая снизу двумя накрахмаленными нижними юбками, только подчеркивала стройность и хрупкость женского тела.

Сэйдж собрала волосы и подвязала их зеленой лентой, а потом, взглянув в зеркало на свое лицо, подумала, что сказали бы ее мать и Артур, увидев ее такой накрашенной.

Она была уверена, что на лице мужа появилось бы выражение осуждения, а мать., мать тоже была бы опечалена.

Еще раз глубоко вздохнув, Сэйдж отвернулась от своего отражения. Она будет делать то, что должна делать! И нечего тут рассуждать! Пение — это единственный способ обеспечить достойную жизнь племяннику. Молодая женщина взяла гитару и пошла к сцене, чтобы там, за толстым голубым занавесом, ждать, когда придет ее очередь выходить на публику.

Вечерняя программа в «Золоченой Клетке» началась с выступления иллюзиониста За ним на сцену выбежали семь едва одетых юных прелестниц, исполнивших свой танец. Публика визжала и свистела от восторга и исступленно топала, когда танцовщицы в канкане высоко подбрасывали ноги, едва не задевая носы сидящих в первом ряду. Во время исполнения этого номера хватало работы и двум здоровенным вышибалам, которые со знанием дела и очень эффективно удерживали тех мужчин, которые наиболее ретиво рвались на сцену, чтобы облапить какую-нибудь из девушек.

Стояла первая половина июля, очень жаркая и сухая, и поэтому в театре было душно, почти нечем дышать. А тут еще на сцену вышла пышногрудая дама средних лет и, сменив танцовщиц, громким, особенно назойливым в жару сопрано запела что-то на итальянском языке. Публика беспокойно зашевелилась, раздалось шарканье подошв, кашель, и когда ария, наконец, закончилась, у многих зрителей вырвался вздох облегчения.

Под вежливые хлопки оперная дива уплыла со сцены, и тогда Джефферсон объявил, что достойнейшую публику, собравшуюся в театре, ждет сегодня нечто необычайное и исключительное.

— Она не только прекрасна на вид, но и поет, как ангел! — казалось, его голос заполнил зрительный зал до самых отдаленных уголков. — Пожалуйста, поприветствуем! Мисс Сэйдж Ларкин!!!