— Уж не на вашего ли любимого Кропоткина вы намекаете, Алексей Юрьевич? — нахмурилась Марина. — Вы везде этого анархиста прославляете. А он против государя идет, к беспорядкам призывает. Нет уж, по мне лучше Пушкин. Как там у него: «Любви все возрасты покорны…»

И она со значением посмотрела на мужа. Тот улыбнулся и поцеловал ей руку. Мамонов нахмурился.

Иловайский с интересом посмотрел на молодого человека, словно увидел его впервые:

— Дорогой мой, а ведь это неверно, что Пушкин в свое время всегда был на вершине популярности. Его мог обогнать кто угодно. Хотя бы эпигон Бенедиктов. Будучи лет на семь-восемь моложе Александра Сергеевича, Бенедиктов не желал оставаться в тени гения и сочинял свои стихи в пушкинской манере. И знаете — преуспевал! Но время все расставило по своим местам. Где сейчас Бенедиктов? Ау! И нет его…

После такой вдохновенной речи хозяин дома еще более раскраснелся и, чтобы унять жар в груди, отпил большой глоток «Массандры» из бокала тонкого стекла.

— И все же, почему сейчас начали печатать, можно сказать, полузабытого поэта, и все им словно околдованы? — спросил Карпухин. — И не только все. Да и я, признаться, увлекся идеей Марины Викторовны и охотно сыграю Онегина, о котором несколько лет назад слышал лишь краем уха.

— Права, милостивый государь, закончились, вот и весь ответ. Наследники больше не могут запрет на публикацию наложить. Пятьдесят лет прошло и каждый может взять и печатать, а потом продать и прибыль получить, — ответил Воронов вместо Иловайского. — Не хотели родственники покойного поэта раньше разрешения давать. Даже от денег отказывались. Нет, и все тут! Потому что им царская лицензия дадена в знак особого благоволения! На пятьдесят лет.

— А я слышал, — вмешался Пурикордов, — в знак особого благоволения к вдове царь продлил им право на восемьдесят лет.

— Ну, о чем вы говорите, Александр Григорьевич? — засмеялся Иловайский. — И откуда все эти книги, всплеск популярности Пушкина, если срок запрета еще продолжался бы? Сам Александр Сергеевич надеялся лишь на двадцать пять лет прав наследников на рукописи, а вот государь-император Николай Павлович решил по-своему. Пятьдесят и точка! И если позволено мне будет заметить, заплатив долги поэта, государь поступил всемилостивейше, но совершенно не по-деловому.

— Да что вы такое говорите! — всплеснула руками дама в чепце с оборками, которая привела в столовую девушку. — Напраслину возводить на государя-императора!

— Да то и говорю, любезнейшая Елена Глебовна, — с плохо скрытым раздражением в голосе ответил ей Иловайский, — не долги Пушкина выплачивать надо было, а заплатить наследникам чуть больше за право государства на рукописи поэта. И печатай себе каждый сколько хочешь, только не забывай денежки в казну отстегивать. Тогда б не было перерыва в публикациях в течение пятидесяти лет, и государство обогатилось бы. Эта мысль мне пришла в голову давно, с дюжину лет назад, когда довелось услышать речь Достоевского о Пушкине, Как ему хлопали, какие добрые слова произносил, словно о родном человеке! Да, сильна талантами земля наша.

— А вы меня, Марина Викторовна, анархистом назвали, — засмеялся Мамонов. — У вас супруг самый что ни на есть бунтовщик! Царя критикует. Будто государь-император должен себя вести не как властитель и отец народа, а словно он купец третьей гильдии и выгоду ищет.

— Да будет, будет вам, — всполошилась дама в чепце. — Побойтесь Бога, какие речи вы ведете!

— Все было, как будет, и будет, как должно быть… — вдруг протяжно произнес Гиперборейский, ни к кому не обращаясь, и снова уткнулся в тарелку, а жена Воронова осенила себя крестным знамением и прошептала: «Свят, свят».

За столом воцарилась мгновенная тишина, которую прервал хозяин дома.

— Я благодарен своей супруге за то, что она стала мне помощницей и другом в моем начинании, — сказал Иловайский, с любовью глядя на Марину. — Она загорелась идеей, пришедшей мне в голову, словно сама ее придумала. Все эти костюмы, что на вас, господа, театральный вечер, инсценировка, — заняли у нее уйму времени и сил. И я надеюсь, что вам понравится представление, в котором вы сами же и примете участие.

Мамонов повернулся к Марине и картинно похлопал в ладоши. Карпухин поднял бокал.

— Аристарх Егорович, — спросила я, возвращаясь к первоначальной теме беседы, — я так и не поняла, вы продали г-ну Иловайскому бумагу? Для чего? Печатать сочинения Александра Пушкина?

— И не только, — кивнул он. — Замыслы наши гораздо обширнее. Если бы вы знали, что сейчас творится в литературных и окололитературных кругах! Все словно с ума посходили. Экзальтированные девицы расцеловывают портреты Пушкина, дамы читают воспоминания его многочисленных любовниц, а господа — скабрезные бульварные листки с интимными похождениями поэта и описание его дуэлей. И то, и другое, разумеется, фальшивое.

— А есть такие, которые поэта читают, а не только портреты целуют? — осведомилась я. — Что-то в вашем описании я не видела истинных почитателей творчества Александра Сергеевича.

— Конечно же, есть! — горячо возразил мне Иловайский. — И вот для них мы собираемся издать неизвестного Пушкина.

— Как это? Еще одного?

— Нет, ну что вы, Аполлинария Лазаревна, зачем нам еще один Пушкин? Второго такого нет и не будет! Вы представляете себе, в какие места вы приехали? Здесь все помнит его, дышит им. Тригорское совсем недалеко, Михайловское, Вульфы-Осиповы, могила Анны Петровны Керн. И этот дом на горе, который я купил совсем недавно, вполне вероятно, имеет отношение к поэту. Меня не покидает уверенность в этом.

Особняк долго стоял нежилым, и говорили даже, что здесь водятся призраки. Я произвел полную перестройку дома, в чем мне помог уважаемый Аристарх Егорович, но никаких следов призраков мы не нашли. Но я ни в малейшей степени не сожалел, что купил этот дом. Однажды мне рассказали одну легенду, в которой, на мой взгляд, правды больше, чем вымысла. В ней говорилось о доме, на фронтоне которого высечен из камня герб. На нем изображается волк, стоящий на задних лапах в полный рост и со свитком в вытянутой вперед лапе. Девиз написан по-латыни: Ora et Spera — «молись и надейся». Над волком — боевой шлем, а на щите — три звезды, значение которых до сих пор не разгадано. Этот волк охраняет рукописи Пушкина, который он написал под диктовку архангела Гавриила. Да-да, не удивляйтесь, господа! Не «Гаврилиаду», запрещенную цензурой, — она была написана молодым Пушкиным просто из-за того, что его переполняла любовь к жизни! Поэт просто записывал речи архангела и был его проводником в этот телесный мир. А «Гаврилиада» уж потом была написана, не смог он сдержать тайну откровения и заменил ее бойкой фантасмагорией.

Проникнувшись этой мыслью, я объездил окрестности и нашел пустынный особняк, на фронтоне которого, под слоем штукатурки скрывался герб. И я немедленно купил дом.

Вскоре после покупки особняка я повстречал Марину Викторовну, и она оказала мне великую честь, согласившись выйти за меня замуж. Мы поженились, нанесли визиты соседям, и они нам подтвердили, что действительно: многие слышали эту сказку, но не могут что-либо дополнить. И я решил найти сам тайные рукописи Александра Сергеевича.

— Желаю вам успеха! — воскликнула я. — Вы увлекающийся человек, Сергей Васильевич. Скажите, а чем еще вы интересуетесь?

— Не могу я ни одной новинки пропустить, — ответил мне Сергей Васильевич. — Как книжка новая появится и в газетах пропечатают, что она достойная, — тут же беру, на расходы не смотрю. Электричество скоро в дом проведу. Все последние технические новинки собираю. Гелиограф у меня есть, телескоп, усовершенствованную фотографическую камеру заказал. Если захотите посмотреть — милости прошу в библиотеку, там для аппаратов специальная полка выделена. А туалетные комнаты мои видели? Это вам не ночные вазы под кроватью прятать!

— Сережа, как можно! — осадила его жена. — Мы же за столом, а ты себе такие слова позволяешь произносить!