Итак, главное признание сделано; будь что будет. О том что Леопольд ответил на это волнующее послание, мы догадываемся, читая письмо Вольфганга сестре Наннерль: «Как можно быть таким монстром?» Чтобы быть вполне беспристрастным, следует признать, что Моцарт-отец не ошибался. Прежде всего, он не знал Констанцу, а если бы узнал, то сразу же обнаружил бы, что она отнюдь не могла быть той супругой, которая нужна его сыну. Больше того, зная, что представляли собой Веберы, он не мог не думать, что, как только они «приберут к рукам» Вольфганга, его карьера будет погублена постоянной нуждой, поскольку вся семья жены сядет на его иждивение. В тот самый момент, когда Моцарт только что обосновался в Вене, набрав достаточное количество учеников и завязав делавшие ему честь полезные связи с аристократией, этот брак уже начал дезорганизовывать его жизнь, обременять его новыми заботами, одним словом, разрушать все то здание, которое столько лет терпеливо и ценой огромных жертв строил его отец. Эти письма не сохранились, вероятно, их уничтожила Констанца после смерти мужа, но нам нетрудно догадаться об их содержании и акцентах. Несомненно, первым распоряжением отца бедному влюбленному является приказ немедленно оставить дом Веберов и поселиться в другом месте. Что, кстати, совпадало с мнением г-жи Вебер, которая также торопила Вольфганга не задерживаться в ее семейном пансионе.
Почему? Ее резон понять нетрудно. Жена суфлера слишком долго жила в атмосфере театра и достаточно усвоила психологию, чтобы понимать: теперь, когда Моцарт действительно влюблен в Констанцу и сообщил отцу о желании на ней жениться, ничего нет более желанного для осуществления ее планов, чем разлучить влюбленных. В духе театральной матери из какой-нибудь трагедии она устроила бедному Вольфгангу страшную сцену, обвиняя соблазнителя в том, что тот скомпрометировал ее дочь. Она, несомненно, вспомнила печальную судьбу Алоизии, упрекая юного композитора в том, что он обесчестил одну за другой всех ее несчастных дочерей. И из любви к нему она должна потребовать этого разрыва: как можно согласиться с тем, чтобы он разбил свою карьеру, которая обещала быть великолепной, вступая в брак с сиротой-бесприданницей? Значит, в интересах обоих молодых людей им следует расстаться, как бы это для них ни было больно…
Моцарт повинуется, он больше не будет жить в доме г-жи Вебер, но получает разрешение время от времени навешать Констанцу. Фактически речь идет о том, чтобы довести влюбленного до отчаяния, создавая на его пути препятствия и одновременно разжигая его любовь частыми визитами. Этот расчет чудесно оправдался. Он переезжает в дом Аурнхаммера, чья дочь, хорошая музыкантша, является одной из его учениц. Но какое это оказывается скверное жилье! «Оно годится лишь для крыс и мышей, но не для людей! В полдень нужен фонарь, чтобы найти лестницу. Комнату вполне можно было бы назвать небольшим шкафом. Вход в нее через кухню, а в двери комнаты прорезано окно… Правда, мне обещали повесить занавеску, но при этом просили, чтобы я ее отодвигал, когда кончу одеваться, потому что в противном случае не будет ничего видно ни на кухне, ни в другой, смежной комнате… Сама его жена называла этот дом «крысиным гнездом».
Все было бы еще ничего, если бы дочь этого семейства, «самая нудная изо всех, кого я когда-либо знал», не вздумала влюбиться в Моцарта. Но какая дочь! «Если бы какой-нибудь художник захотел изобразить натурального дьявола, его вдохновила бы ее фигура: Она толста, как деревенская баба, и от нее так разит потом, что тебя тянет на рвоту; она ходит почти голая, и на ее лице можно ясно прочесть: «Прошу вас, посмотрите же на меня… вот сюда… и сюда…» Поистине, увидеть ее один раз достаточно для того, чтобы захотеть навсегда ослепнуть; и будешь чувствовать себя наказанным на весь день, если по несчастью поведешь глазами в ее сторону. Тут же понадобится крепкая нюхательная соль. О! как она противна, грязна, отвратительна!»
Покинуть дом, где непрерывно находишься рядом с утонченным, восхитительным, веселым, остроумным созданием, чтобы оказаться в когтях подобной неряхи, которая преследует тебя своим постоянным присутствием, — поистине было от чего проклясть судьбу! Однако Моцарт покоряется своей участи. Поглощенный работой, он равнодушно сносит заигрывание м-ль Аурнхаммер, большую часть своего времени проводит в театре, а потом у своей Дорогой Констанцы, несмотря на суровую мину г-жи Вебер, которую та строит каждый раз, когда он поднимается на третий этаж ее дома. Можно подумать, однако, что г-жа Вебер начинает сомневаться в успехе своего плана. В городе поговаривают, что он намерен жениться на м-ль Аурнхаммер. Вольфганг, по-видимому, отлично переносит свое отдаление, и г-жа Вебер задается вопросом, не погасит ли его отсутствие страсть к дочери вместо того, чтобы ее разжечь. Тогда она, решив играть до конца, просит вмешаться крестного отца Констанцы и ее опекуна Иоганна Торварта.
Кто он был, этот Торварт? Бывший лакей, хитростью низостью, угодливостью добившийся места секретаря и доверенного лица князя Орсини-Розенберга, директора театра императорского двора. По рекомендации своего покровителя он сумел добиться для себя вполне приличного места. Позднее он вырвет у императора Франца дворянство. Да Понте, который за долгие годы своего бурного существования встречал много авантюристов и похуже этого, заявлял, что Торварт был самым отъявленным интриганом из всех, кого ему довелось видеть. Г-жа Вебер выводит на сцену этого подозрительного типа в тот самый момент, когда начинает опасаться, как бы Моцарт от нее не ускользнул. В качестве опекуна Торварт жестоко распекает соблазнителя, запрещая ему видеться с Констанцей, чью репутацию тот загубил, если Вольфганг не даст письменного обязательства жениться на ней в трехлетний срок. Как и во всех контрактах, была предусмотрена неустойка на случай, если он на ней не женится: он должен будет в порядке возмещения морального ущерба уплатить бедной девушке триста флоринов. Ошеломленный Моцарт, запуганный этим фанфароном, подписал все, что от него требовали, не ведая, что через несколько лет ситуация, аналогичная этой, повторится в Свадьбе Фигаро, когда Фигаро окажется в роли Моцарта, а Марцелина — в роли Констанцы.
Но это был только первый акт. Благородство души и щедрость сердца Моцарта были слишком хорошо известны, чтобы на этом остановиться. Нужно было посадить его на крючок, связать чем-то более серьезным, чем контракт, который налагал на него лишь моральные, а не юридические обязательства. Во время их первой встречи Констанца вынула из ящика стола судьбоносное обязательство и на глазах у возлюбленного порвала его на куски. Она не желала быть осчастливленной по принуждению, заявила она. Моцарт был свободен жениться или же нет, он может поступить как ему угодно, что касается ее, то она уничтожила связывавший его документ.
Благородство за благородство! Вольфганг упал на колени, поцеловал руки «божественному ребенку» и поклялся в том, что именно страсть, а не какая-то подпись, вырванная силой и с помощью угроз, только она заставляет его считать своим долгом и радостью на ней жениться. В точности на это и рассчитывала г-жа Вебер, хорошо зная характер Моцарта и его порывистую натуру. Дело было сделано, и сделано так хорошо, что этой хитрой женщине не оставалось ничего иного, как спешно сообщить в Зальцбург об истории с контрактом, поскольку она не без оснований полагала, что гнев отца Моцарта и его возмущение лишь усилят решимость Вольфганга войти в «несправедливо оклеветанную» семью. Для этого она воспользовалась услугами музыканта Петера фон Винтера, который, получив от нее весточку по возвращении в Зальцбург, первым делом передал горячую новость бедняге Леопольду, который в свою очередь бросился писать письмо сыну, позволившему одурачить себя, как последний простак. На что Вольфганг в своей восхитительной искренности, ангельской наивности ребенка, не подозревавшего о бесчестном заговоре, ответил: «Это вернуло мне мою дорогую Констанцу, ставшую еще более драгоценной. Благодаря освобождению меня от письменного обязательства и обещанию под честное слово опекуна сохранить в тайне все это дело я почувствовал себя немного успокоенным в отношении вас, мой превосходный отец. Потому что не сомневаюсь, что ваше согласие (речь идет о девушке, которая наделена всем, кроме денег) со временем будет дано. Прощаете ли вы меня? Я надеюсь на это. И ничуть в этом не сомневаюсь».
