Я громко выкрикнул рвущиеся наружу слова душевной муки:

— Мария, Матерь Божья, пребудь же ты теперь с ним в час его смерти. Аминь! — и начертил на могиле крест. Так стойкий закоренелый методист отслужил похороны католика.

Я пошел прочь от креста, прочь с освещенного солнцем холма в тень места, ставшего для Реда Голгофой, в тень, окутавшую меня, словно покров. Несколькими метрами ниже пятка моей ноги наступила на пластмассовый череп, который был смыт дождем вниз и увяз в грязи. Глядя на ухмылку мертвой головы, я лицезрел Истину: по дуге пространства я прошел с

Редом всего лишь маленькую часть его мирской жизни. О'Хара же завершил бесконечный круг, замкнув его на началах нашего духа, в Стране Пластиковых Черепов — технологической Голгофе!

Не сознавая этого, я развратничал с Богом в мэндэнских домах похоти, тузил этого Бога в вытрезвителе мэндэнской кутузки; я крался с ружьем за помазанником божьим по туннелям Харлеча и невольно был использован последним Иудой, как инструментом предательства святого О'Хары. Мои грехи были тяжки, но я не был сыном греха.

Иуда никогда и нигде не потратит свои сребреники. Шагая по туннелю, я поклялся Земной империей, что декан Бубо умрет.

По дороге домой я зашел в таверну и заказал пуншевую чашу, чтобы почтить память ирландца способом, который он высоко оценил бы, а также, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. На этот раз в таверне было полно народу, но я никому не позволил бы занять стул, на котором сидел Ред в тот раз, когда мы планировали ниспровержение Бубо. Я принялся за четвертый стакан, когда включился телевизор и началась передача новостей. Диктор, студент с искаженным горем лицом, говорил о смерти Реда, прочувствовано расхваливая "этого дальнего странника, пришедшего из отдаленной галактики с планеты, называемой Земля, и принесшего нам искусство драмы и давшего нам дар смеха. Но его смерть окутывает какая-то тайна. Командующий центурионами Рено обещает провести расследование. Даже короткие ноги учителя Реда донесли бы его до безопасного убежища в туннеле… Минуту внимания. Мы прерываемся для передачи специального сообщения из канцелярии декана Бубо…"

Несколько минут стояла тишина, а затем лицо диктора сменилось изображением напечатанного на бланке бюллетня, текст которого гласил:

На экране снова появился диктор, с минуту он казался потрясенным новостью.

— Совращение супруги, харлечиане, это мимолетный флирт с чьей-либо возлюбленной, не более достойный порицания, чем распитие чашечки с другом. И за это преступление

был погашен свет, который озарял весь Харлеч!

— Я выпил бы по этому поводу, Мак, — обратился я к бармену.

— В этом баре, Джек, ты исчерпал свой лимит, — ответил он.

Я оглянулся и первый раз увидел взгляды харлечиан. Огромные, ничего не выражающие глаза — а под ними рты, открывающиеся и закрывающиеся в немом «мэ-мэ-мэ», которым они выражают сильнейшее возбуждение. Я почувствовал себя единственным экспонатом в воздушном пузыре, окруженном водяной средой с рыбами, встал и вышел — не в страхе, а в замешательстве.

Итак, больше не было «нас» против «них». Остались «они» против «меня». Только Кара, одна на всем Харлече, знала, что я был невиновен, но Кара не могла защитить меня от такой враждебности. Я должен был завершить последнее поручение, чтобы навсегда после этого покинуть Харлеч, но прежде всего я должен проститься с женой и ребенком.

Еще у двери приемной я услышал бубненье молящихся, исходящее из церкви и, когда я открыл дверь, помещение было заполнено верующими. Проповедь, посвященную Страстной пятнице вел мирской священник адвокат Бардо, в этот момент заканчивавший заупокойную. Стоя за коленопреклоненными верующими, я услышал заключительные слова:

— И мы просим твоего благословения ради Реда. Нет Господа, кроме Господа Моисеева и Ред — пророк его.

— Подожди, Бардо! — воскликнул я. — Ред не был пророком. Пророком был Иисус Христос.

— По закону, — ответил Бардо, — мы не можем принимать свидетельств, основанных на слухах, но мы все знаем, что Ред умер на кресте, а он рассказывал нам только о Моисее. Вот поэтому мы — последователи еврейской религии… Так что, иди, Джек. Тебя ждет Кара.

Со спутанными мыслями я вошел в кабинет. Теперь на Харлече нужно сделать гораздо больше, чем убить Иуду. Ловкачи адвокаты применили законы о свидетельских показаниях к Ветхому Завету и юриспруденция преобразовала мое христианство в иудаизм. Я должен был восстановить Слово в его первозданном виде, прежде, чем покинуть Харлеч, а времени у меня было мало. Сплошная неразбериха!

Внутренне, я понимал, что надо сделать, но как? Я намеревался возвести О'Хару в святые, но не мог сопоставить его со Святой Троицей, в частности сейчас из-за того, что эти язычники урезали Троицу до Двоицы.

Из-за моей оплошности Бубо уничтожил Реда телесно. Теперь дух Реда должен быть изгнан с Харлеча. Я один понесу ответственность за эту вторую смерть, но Каре придется стать инструментом моей цели.

Кара ожидала меня перед дверями библиотеки, в возбуждении расхаживая перед дверями. Она даже убрала в спальню кроватку Джэнет, чтобы было больше места для хождения. Когда я вошел, она повернулась ко мне лицом.

— Итак, Иуда, ты вернулся!

— Иуда? Ты же знаешь, что я пытался спасти Реда.

— Ты же торопился добраться до него раньше, чем люди Бубо захватят его?

— Я торопился спасти его от людей Бубо, — запротестовал я, встревоженный тем, как она медленно открывала и закрывала рот, словно глотала кислород. — Кровь Реда — на руках Бубо, а не на моих.

— Ты утвердил решение администрации.

— За это я ответственен не более, чем сам Ред, научивший преторианцев повиноваться и отдавший их под командование Бубо. Поверь, моя дорогая…

— Поверить тебе, набожному обманщику? Тебя раскусили по твоим действиям, и именно они привели к его смерти.

Ни одна из моих проповедей не вызывала такой страсти, как эта, исказившая облик жены. Она пригнулась и напряглась, как животное, готовящееся к прыжку, хватая ртом воздух, чтобы насытить бешено бьющееся сердце. И эта страсть была вызвана памятью о человеке, который был обманщиком по существу, до мозга костей, одураченным более ловким обманщиком, чем он, и который был фактически совратителем. Надо было без промедления и безоговорочно покарать дух Реда.

— Дорогая Кара, — начал я, — ты же, конечно, не станешь на колени перед потворщиком, соблазнителем…

— Кто ты такой, чтобы обзывать Реда, ты, проповедующий лицемер, гардеробный потворщик, бессовестный волокита, изменник! У меня есть рапорт на тебя и эту твою вихляющую бедрами Тамару, — и она похлопала по документу на моем столе.

Итак, эту страсть вызвала не одухотворенность, а недоразумение, вытекающее из рапорта, к тому же официально аннулированному.

— Дорогая, — сказал я, — мной овладели против моей воли. — Лжец! — прошипела она. — Сейчас ты нарушаешь направо и налево заповеди Реда, а он умер за нарушение одной. Так умри, рогоносец!

Я находился в позе увещевания — руки опущены вниз ладонями наружу, как вдруг она прыгнула, обвилась ногами вокруг меня и прижала мои руки к бокам. Ее ноги, ручки чаши моей единственной настоящей любви, теперь сдавливали меня мертвой хваткой питона, в то время, как ее когда-то любимый голос хрипел:

— Попытайся поласкать мои груди, ты, подонок с Земли, животное с планеты обезьян.

Ее ноги медленно, но неуклонно сдавливали меня. Я чувствовал, как локти вдавливаются в грудную клетку. Мои ноги стали неметь, ее ноги пережали мою главную аорту. Скоро и руки приварятся к телу. Но она не приняла во внимание фатальную изобретательность моей расы.

— Расслабь ноги, Лилит,[127] - выдохнул я, — или я сделаю дитя Реда сиротой.