— Еще большая опасность, чем носиться по морю на тонущем корабле вместе с пятнадцатью пиратами?

Иногда, решил Грэшем, лучший способ ответить женщине — промолчать.

— Вы, значит, будете рады, если я останусь здесь и буду жить, как жила? — продолжала Анна. По существу, она спрашивала его, согласен ли он, чтобы она продолжала тратить его деньги.

— Конечно, — отвечал Грэшем. — Ведь вы моя подопечная, не так ли? И все же месяца через два я, может быть, попрошу вас побыть в другом месте. Как я надеюсь, недолго.

Выражение ее лица сделалось немного озадаченным. У Грэшема не оставалось вариантов. Теперь ему предстояло сообщить девушке правду о своей жизни, правду, которую до сих пор знал только Манион и которая могла стать убийственной для Грэшема, принеся ему бесчестье, если бы стала известной. Поскольку Анна была испанкой, он мог, наверное, поведать ей обо всем и раньше, но иногда тайна становится второй кожей, а люди, в отличие от змей, не могут легко сбрасывать кожу.

— Я должен объясниться, — начал он…

Открыв Анне истину о том, что всегда томило его, истину, которая, он знал, должна была решить его судьбу, Грэшем понял, как глупо, должно быть, это прозвучало для постороннего.

Кончив рассказ, он бросил взгляд на лицо Анны. Оно было белым как полотно, а на глазах потрясенной девушки появились слезы. Только теперь сам Грэшем почувствовал, какое ужасное впечатление производят его секреты. За все время их знакомства Анна впервые посмотрела ему в глаза и опустила голову. Она дрожала.

— Я уверен, вам будет безопаснее там, куда я вас приглашаю, чем в Нидерландах, — неуклюже добавил Грэшем, не зная, как вести себя дальше.

Манион, слышавший весь разговор, сказал только:

— Вы не очень-то облегчаете жизнь тех, кто рядом с вами, верно?

Посольство ее величества королевы Елизаветы в Нидерланды было одним из самых странных, даже диких, и в то же время отчасти смешных предприятий в жизни Грэшема. Если вся дипломатия являлась столь же смешным предприятием, то оставалось только удивляться, почему в мире постоянно не происходят войны. Хотя, опять же, может быть, именно так и есть.

Зачем, спрашивал себя Грэшем, герцогу Пармскому желать мира, если у него сейчас есть все шансы выиграть войну, так дорого обошедшуюся Испании, да и ему самому? У него на руках были все козыри: лучшая в Европе армия, военные победы в Нидерландах, самый большой в мире флот, готовый прийти ему на помощь, чтобы перевезти его армию на Британские острова. Он также прекрасно знал — в случае его вторжения британцы мало что смогут ему противопоставить. И в это время Англия прислала депутацию с предложением мира. Входивший в нее Генри Стэнли, граф Дерби, очень умный и опытный человек, много поездил по свету. Но двое других аристократов, Кобхэм и Джеймс Крофт, не знали, что и как им делать, и пользовались услугами двух юристов-книжников. Кроме того, Англию представляли Сесил и родственник Дерби Том Спенсер, человек неглупый, но совершенно неопытный в такого рода делах. Этих-то людей Англия послала против армии герцога. Могли ли они заключить мир?

В феврале Дуврский порт обледенел. Зима стояла свирепая. Корабли сгрудились в гавани, словно в страхе перед морозом. Уже несколько дней бушевал ветер, гнавший печной дым вниз по трубам, так что дым и пепел попадали в большую залу гостиницы, где пришлось поселиться «искателям мира». Только в конце месяца они получили пропуск на Остенде. Даже Грэшему, уже привыкшему к превратностям морской стихии и считавшему себя моряком, часто делалось не по себе. Стоило несколько минут побыть на палубе, как борода покрывалась инеем. Оставалось только удивляться, как у настоящих моряков не закоченели пальцы и они могут управляться с парусами. Остенде был опустошен в стране, охваченной войной, как человеческий организм бывает охвачен чумой. Всего в четверти мили от их пристанища они видели обглоданные трупы целого семейства, лежавшие на снегу.

— Волки. Ну и, конечно, птицы, — пояснил проводник. — Сейчас волки по ночам приходят прямо под городские стены. Вы еще наслушаетесь их воя.

В городе, где люди ходили сгорбившись, даже для английского посольства, имевшего достаточное количество золота, на постоялом дворе не нашлось еды. Сесил отдал какие-то распоряжения своим слугам, а потом явился вдруг через два часа с двумя ветхими рыболовными сетями и в сопровождении двух охотничьих псов.

— Если здесь нет еды, мы сами добудем ее! — объявил он гордо.

Но собаки убежали, едва только слуги вывели их на улицу, а сети оказались дырявыми.

Положение спас Манион, ушедший на промысел и вернувшийся с тремя яйцами, половиной сырного круга и куском несвежей ветчины. Путешественники съели его добычу с таким аппетитом, каким отличаются только деревенские дети на празднике.

Вынужденные промедления и казавшееся бесконечным ожидание рождали чувство тоски. Они находились в Остенде, а герцог Пармский, как им говорили, — в Брюгге. Между двумя станами сновали гонцы, которые должны были устроить встречу. Теперь сообщили, что герцог уже не в Брюгге, а «инспектирует войска». Интересно, сколько могла продолжаться инспекция? В Остенде не осталось не только еды, но даже угля.

Посольство ее величества сидело у дымного торфяного костра, моля о ниспослании настоящего тепла. Сесил еще больше расширил свои практические познания.

Во вторую неделю марта Дейл, Сесил и Грэшем поскакали в Гент. В дороге они питались только апельсинами. В придорожных лесах таились разбойники. На расстоянии мушкетного выстрела по обе стороны от дороги тощие всадники следили за процессией на дороге, явно оценивая их силу и многочисленность. Послы были «вознаграждены» встречей с секретарем герцога Пармского Гарньером, низеньким человечком лет тридцати пяти в меховой куртке и бесформенном голубом бархатном камзоле с золотыми пуговицами. Снова начались разговоры и новые проволочки. Наконец стороны пришли к соглашению начать официальные переговоры в Бурбурге, около Дюнкерка.

— Боюсь, все эти затяжки не случайны: нас намеренно «выдерживают», пока Испания готовит свою Армаду, — заметил граф Дерби Грэшему. Он привык обмениваться мнениями с молодым человеком, к явному неудовольствию Сесила.

— Возможно, милорд, — отвечал Грэшем. — Но вместе с тем перед нами один из приемов герцога — быть везде и в то же время нигде, перемещая своих людей как бы без видимой цели.

— Но какие это дает преимущества? — спросил заинтригованный Дерби.

— Говорят, — пояснил Грэшем, — это одна из причин, почему на него не совершалось покушений. А вторая, конечно, — верность его солдат. А кроме того, при таком порядке ни один из подчиненных командиров не может точно знать, когда к нему нагрянет внезапная проверка. Первое, что он делает, — приказывает выстроить всех людей и проверяет по списку. — Язвой всех европейских армий тогда являлись офицеры, бравшие деньги за рекрутов — «мертвых душ», либо за тех, кого уже не было на свете, либо за таких, которых вовсе не существовало. Но в армии герцога Пармского таким промыслом могли заниматься только идиоты, ведь за это полагалась виселица. — Кроме того, милорд, — продолжал Грэшем, — мы должны учитывать, что, возможно, таким образом герцог проверяет нашу собственную стойкость и искренность намерений.

— Может, и так, — заметил Дерби. — Только, скажу я вам, он уже испытал силу воли некоторых из нас почти до немыслимого предела. — Он встал и приказал открыть одну из немногих оставшихся бутылок вина, из числа привезенных из Англии. Не менее дюжины бутылок разбилось, когда они переправлялись через Ла-Манш.

Возможно, юный Грэшем обладал умом старика, но он оставался деятельной натурой, как и положено в его годы. Ему смертельно надоели разговоры в скверной гостинице, где ветер постоянно дул сквозь щели в стенах. В ту ночь, накинув плащ, он вышел на улицу подышать свежим воздухом. Дома здесь стояли вплотную один к одному, чуть не натыкаясь друг на друга, напоминая тем самым Лондон, только здесь не слышалось грохота экипажей и криков уличных торговцев. Манион молча следовал за хозяином. Они шли быстро и через четверть часа достигли окраины города.