— А как же колония? — спросил Нестеров. — У вас там никто не остался?

— Что колония? Братец умер, а без его жены я как-нибудь проживу. Я ехала в Африку мужа себе найти, вот и нашла, — она с любовью посмотрела на гиганта, тот наклонился и расцеловал ее в обе щеки.

Мы стояли озадаченные. Девушка сделала свой выбор, ей и решать. Но оставлять ее тут, среди туземцев, живущих по своим обычаям, мало схожим с обычаями цивилизованных людей, было как-то не с руки. Агриппина прервала тишину.

— Автоном, голубчик, — она умоляюще взглянула на монаха, — пожени нас и благослови. Ты здесь единственное духовное лицо, а мне страсть как хочется венчанной быть. Чтоб все по закону.

Я облегченно вздохнула. Как законная жена, Агриппина будет находиться под божьим благословением, а это немаловажно для ее и нашего спокойствия.

Автоном кивнул в знак согласия, и успокоенная Агриппина удалилась вместе со своим нареченным Васей. На Георгия было страшно смотреть. Вот что бывает, когда из-за гордыни постоянно отталкиваешь женщину. Отталкиваешь, а она возьмет и уйдет. И что тогда? Останешься на бобах. Что и произошло с нашим осетином. Нет, недостаточно у неофита смирения…

Вдруг ко мне подошла старая эфиопка, закутанная с головой в белую шамма и что-то стала бормотать, протягивая ко мне руки. Я расслышала только слово «Македа».

— Малькамо! — позвала я юношу. — Переведи мне, что хочет эта женщина.

Принц внимательно выслушал ее, потом поклонился, поцеловал ей руки и четырехкратно в обе щеки. Она что-то вручила ему и отошла. Он повернулся ко мне, лицо его было смущенным, ресницы трепетали.

— Рассказывай, что она тебе сказала?

— Полин, мне неудобно… По-моему, это глупости. Но Мулюнаш, так зовут старуху, считается у оромо известной прорицательницей.

— Не томи, что ты ходишь вокруг да около? И что такое «Македа»?

— Так на языке геэз называют царицу Савскую.

— А причем тут я? Или речь шла не обо мне?

— Мулюнаш сказала, что я буду негусом, самым великим из всех негусов, если не считать сына Македы, но только если ты будешь моей женой. Именно от тебя будет зависеть, вступлю я на трон Абиссинии или нет. Потому что у тебя знание и воля. Она увидела это в твоих глазах.

Я была слегка разочарована. Вместо того, чтобы сказать что-то дельное, хотя чего ждать от старухи, прожившей всю жизнь в глинобитной мазанке, я услышала очередные бредни. Точно так же гадали цыганки у нас в N-ске, в Александровском парке: "Позолоти ручку, красавица. Все тебе расскажу, смарагд мой яхонтовый, ничего не утаю…"

Старуха приблизилась ко мне и протянула мне лепешку инджеры. Я машинально взяла и отошла в сторону.

Малькамо увидел, что я отвернулась, и торопливо добавил:

— Она, действительно, видит будущее, я ей сразу поверил. Ты — необыкновенная женщина, я давно это понял! Никогда таких не встречал.

Этим и объяснялся его восторженный пыл: учился в закрытом заведении для мальчиков, с европейскими женщинами практически не общался, хотя и видел их из окна интерната. Я была для него всего лишь символом запретного плода.

— А что она тебе дала? Я видела какой-то мешочек.

— Так, — смутился он, — травки разные. Наши специи для еды в дорогу.

— Хорошо. Давай пойдем, уже поздно.

Старики приносят пергамент. Прогулка к крокодилам. Побоище. Смерть Григория. Крокодилья нора. Заветный сундучок. Полина примеряет корону. История внучки Пушкина. Малькамо возражает. Праздник Тимката.

Оставшаяся часть трапезы прошла в полном молчании. Когда мы насытились, Аршинов произнес:

— Господа, все это конечно, замечательно: афинские ночи, замужество Агриппины, но пора и о рубинах вспомнить. Где эти старейшины? Мы свои обязательства выполнили, пусть теперь они выполняют свои. Малькамо, возьми, пожалуйста, Георгия и Григория, и попроси старейшин прийти к нам.

Ждать долго не пришлось, старейшины явились и принялись благодарить наших мужчин за то усердие, которое они проявили для племени в прошлую ночь.

— Все это замечательно, — нетерпеливо ответил Аршинов. — Но мы пришли за тем, что оставили вам два белых дабтара, бывших здесь несколько лет назад.

— Они оставили нам свое семя. От них народилось восемь детей. Все дети крупные, здоровые. Мы надеемся, что и ваши дети будут такими же.

— Это все?

— Нет, еще они оставили пергамент и начертали на нем неизвестные нам слова. И сказали, что только тому, кто продолжит святые слова, откроется тайна.

— А вы сами знаете их?

— Да, — кивнул старец. — Мы заучили их, но они на чужом языке и смысла их нам не дано понять.

— Давайте сюда этот пергамент, — приказал Аршинов.

Один из стариков протянул ему обрывок.

— Постойте-ка… — закричала я, отбежала в сторону за хижину и полезла под шамму, где в потайном кармане панталон лежал мой кусок пергамента. — Вот, смотрите!

Аршинов взял два куска, один из которых был практически смыт водой, и приложил друг к другу. Они совпали по линии обрыва.

— Можно мне? — попросил Малькамо.

Он взял пергамент и прочитал, шевеля губами. Что-то знакомое показалось мне в словах, что он произносил.

— Повтори, что ты сказал, — сказала я.

— Странно… Буквы амхарские, а слова непонятные.

— Прочитай вслух и медленно.

— Отче наш ежи еси на небеси… — запинаясь, прочитал Малькамо.

— Да святится имя Твое, да прибудет воля Твоя… — произнесли мы хором, а Автоном осенил себя размашистым крестным знамением.

Старики переглянулись.

— Вы сказали правильные слова. Именно им нас научили два белых дабтара. Поэтому мы покажем вам, где сокровища.

Аршинов глубоко вздохнул и с шумом выпустил воздух:

— Наконец-то, слава, тебе, Господи! Идти-то куда?

— Туда, откуда пришла голая белая женщина. Она — атыкрав![64]

Тут мне пришлось вмешаться:

— Я не понимаю, что это такое, и причем тут сокровища?

— Тебя не тронули танины.

— Кто?

— Полин, они так называют крокодилов, — пояснил Малькамо. — Я же переводил тебе слова монаха-фалаша в монастыре Святого Георгия.

Мне стало понятно. Оказывается, водопад выбросил меня на то место, к которому мы сейчас стремились. Странно получается, я была так близка к сокровищам.

— Стражи охраняют рубины царицы, — продолжил старик свою речь. — Вы не достигнете их, стражи разорвут вас на куски!

— Ну, это мы посмотрим, кто кого разорвет, — буркнул Головнин. — Тоже мне стражи. Жаль, у меня бронебойных патронов нет.

— В глаз бейте, — посоветовал Аршинов, — как белку.

В путь пустились на рассвете следующего дня. Идти было легко, температура воздуха едва ли достигала 10 — 12 градусов. Здешняя зима напоминала раннюю осень в нашей губернии. Мои спутники бодро стучали посохами, которые им выдали добрые жители.

Старики шли той дорогой, по которой спасители привели меня в деревню. Они размеренно ступали шаг за шагом и при кажущейся плавности движений двигались на удивление быстро. В прошлый раз я не смогла разглядеть окрестности, но сейчас шла и любовалась. Над Голубым Нилом парила легкая дымка. Резко кричали странного вида птицы с длинными клювами, рыбы выпрыгивали из воды, а вдалеке ровно гудел великий водопад, с которого я и мои спутники имели честь сверзиться.

Влажная прохлада пробирала до самых костей. Даже не верилось, что мы в Африке. Тонкая шамма не защищала от холода, и я довольно ощутимо продрогла. Но накрыться было нечем, поэтому нужно было только терпеть и идти вперед как можно быстрей.

Болото, заросшее африканским видом камыша, показалось неожиданно из-за скал. Старики остановились.

— Дальше мы не пойдем. Нельзя!

Головнин стянул с плеча ружье. Аршинов похлопал себя по карманам и виновато развел руками — его пистолет покоился где-то на дне Голубого Нила.