Мидж тут же вскочила на ноги.

— Не волнуйся так, — сказал я, оставаясь на месте. — Я пошутил. Мы не видели никаких табличек о частных владениях.

Она обернулась, словно боясь увидеть приближающихся лесников с заряженными ружьями.

— Не нравится мне здесь. Я чувствую себя так, будто за нами наблюдают.

Я встал и отряхнул траву с джинсов.

— Ты просто невозможна. Нет ничего более мирного, а ты так перепугалась.

— Мне просто не по себе. Давай пойдем, а, Майк?

Теперь уже я посмотрел на нее с некоторой озабоченностью; в ее тоне была тревога, вряд ли вызванная данной ситуацией.

— Ладно, Мидж, — сказал я, протягивая ей руку, — пошли.

Мы пошли обратно в лес, и, прежде чем зайти в тенистое укрытие, я бросил последний взгляд на серый дом. Отсюда мрачный дом казался вполне невинным.

Немного спустя, почти вернувшись через лес обратно, на той же самой тропинке, по которой шли туда (по крайней мере, Мидж уверяла меня, что тропинка та же самая), мы нашли подраненного дрозда. Мидж уверенно вела меня за собой, а я шел сзади, засунув руки в карманы джинсов и насвистывая песенку гномов «Хай-хо».

Я вздрогнул, когда Мидж вдруг замерла и, вытянув руку, остановила меня. Я тоже замер со сложенными для свиста губами.

— В чем дело? — прошептал я, но она только махнула рукой и присела на корточки на тропинке. Я услышал бешеное трепыхание и тоже опустился рядом.

Мидж раздвинула листву и отшатнулась от резкого птичьего крика. На нас черными встревоженными глазками смотрела птичка и испуганно вертела головкой.

— О, бедняжка, — сочувственно проговорила Мидж. — Смотри, Майк, у него сломано крыло.

Я придвинулся поближе, и встревоженная птичка захлопала по земле здоровым крылом, отчаянно стремясь убежать. Мидж осторожно протянула руку, и птичка тут же затихла, хотя поглядывала с прежней тревогой. Ведьмочка тихо что-то проворковала, и, к моему изумлению, птичка позволила ей потрогать пальцем взъерошенную грудку.

— Это дрозд-деряба, — тихо сказала мне Мидж. — Наверное, он налетел на дерево или запутался в кустах. Не похоже, что на него напал какой-то зверь, — нигде нет никаких следов крови или ран.

Я посмотрел на серо-коричневую птичку и заметил, что прикосновение Мидж произвело на нее едва ли не гипнотическое воздействие: темные глазки почти закрылись, словно дрозд вдруг заснул.

— И что нам с ним делать? — прошептал я.

— Нельзя оставлять его здесь. Он не переживет ночь среди лесных хищников.

— Но мы не можем взять его домой.

— Почему? Мы можем приютить и обогреть его на ночь, а завтра я отвезу его в Кентрип или Бэнбери, где есть ветеринар.

— Крыло слишком сильно повреждено, Мидж, — видишь, как оно все перекручено. Если даже птичка перенесет шок, крыло все равно никогда не заживет.

— Ты удивишься, как живучи эти пташки; его можно вылечить, вот увидишь. — Она нежно обхватила птичку ладонями и осторожно подняла, та почти не сопротивлялась. Мидж устроила ее на груди, и, я думаю, дрозд оценил комфорт, потому что его веки закрылись и он словно уснул. Мидж с такой нежностью смотрела на прильнувшее к ней маленькое пернатое тельце, что я ощутил, как внутри меня что-то оттаяло. Сколько нежных чувств ни питал я к ней, всегда есть пространство для дополнительной щемящей нежности. Можете назвать меня сентиментальным ослом.

Мы встали, я положил Мидж руку на плечо, и мы пошли по тропинке назад. Чтобы не потревожить прижатого к груди дрозда, Мидж двигалась еще грациознее.

Вскоре я увидел впереди белый просвет и понял, что мы подходим к опушке у Грэмери.

Но я заметил и кое-что еще. По крайней мере, мне так показалось, потому что, когда я хотел присмотреться, оно исчезло.

Мне показалось, что в некотором отдалении среди деревьев стоит какая-то фигура. Мидж вся сосредоточилась на птичке и, насколько я понял, ничего не заметила Я прищурился, чтобы лучше видеть, и осмотрел тот участок леса. Может быть, это была всего лишь тень от покачнувшегося на ветру куста? Нет, никого не видно.

И все же мне было трудно избавиться от чувства, что среди деревьев кто-то стоит. Фигура в черном, совершенно неподвижная и наблюдающая. Наблюдающая за нами.

В тот вечер мы расположились на отдых в круглой комнате, Мидж легла на ковер, подложив под голову подушки, а я с гитарой устроился на диване — сцена в испанском стиле, — поставив на подвернувшийся рядом столик бутылку вина и стакан. Раненый дрозд внизу, в кухне, перевязанный мягкой материей, отдыхал на полке и выглядел довольно благополучно, хотя и немного печально. Мидж дала ему в клювик намоченного в молоке хлеба и со всей возможной осторожностью пристроила сломанное крылышко. Теперь выздоровление зависело от самой птички.

Солнце уже почти село за деревья, и комнату, как и раньше, заливал его теплый свет, но на этот раз мягче, как-то глубоко успокаивая. Я перебирал струны гитары, и звуки резонировали в изогнутых стенах, наполняя комнату волшебной музыкой. Я сыграл пьесу, которая раньше мне не удавалась, — Большую сонату Паганини ля-минор (да, я не только рок-н-роллер) — и Мидж была от моей музыки не просто под впечатлением, а прямо-таки в трансе. Как и я сам. Теперь в пьесе ничто не вызывало сомнений, пальцы нигде не спотыкались, и я наслаждался своей ловкостью, мои руки были уверенны и сильны, их уже не смущала сложность и длительность композиции (как всегда бывало раньше). Конечно, случались и ошибки, но они терялись в потоке захватывающей музыки, и когда я закончил, то, наверное, сама старая Сегодня удостоила бы меня кивком. Но мне хватило и незабываемого выражения на лице Мидж.

Она подползла и положила руку мне на колени.

— Это было... — Она быстро помотала головой. — Блестяще.

Я поднял руки ладонями к себе и посмотрел на них, словно они принадлежали кому-то другому.

— Да, — признал я, чуть дыша, — я был неплох, правда? Боже, я был невероятен!

— Еще, — попросила она. — Сыграй еще.

Но я положил гитару.

— Не стоит, Мидж. Странно, но кажется, сегодня во мне больше ничего не осталось. А может быть, не хочется портить эффект — лучше прекратить, пока я на коне, правда?

Отчасти это была правда — не хотелось портить впечатление чем-то другим, — но была и другая причина: я чувствовал внутри себя опустошение. Такое исполнение всегда выкачивало из меня всю энергию, физическую и душевную. Я развалился на диване и, закрыв глаза, улыбнулся. Да, получилось в самом деле неплохо! Мидж примостилась рядом и положила голову мне на грудь.

— Здесь, в Грэмери, есть какое-то волшебство, Майк, и оно влияет на нас обоих.

Она проговорила это очень тихо, и я не уверен, что правильно расслышал. Протянув руку к стакану, я пригубил вино. Было хорошо просто так сидеть рядом с Мидж в спокойном и неподвижном мире — если снаружи действительно был внешний мир.

К тому времени я, конечно, забыл про таинственную фигуру в лесу, отнеся ее на счет своего воображения, собственная рациональность заглушила воспоминание: зачем бы кому-то скрываться, когда я его заметил, да и как он мог так быстро исчезнуть?

Кроме того, вскоре, когда мы добрались до коттеджа, мой ум отвлекло другое событие: окно в кухне оставалось открытым, и мы обнаружили в Грэмери гостя.

На столе, доедая оставшиеся на тарелках после обеда крошки пирога, сидела рыжая белка. Когда я распахнул дверь, чтобы Мидж смогла внести прижатого к груди дрозда, белка вздернула головку и посмотрела на нас. Она увидела Мидж, и, если звери умеют улыбаться, несомненно улыбнулась. Маленькая попрошайка не выразила ни малейшего страха и совершенно не спешила убираться, а вновь принялась грызть крошки.

Только когда я подошел к столу, белка насторожилась. Она взглянула на меня и перескочила на буфет рядом, отчего загремели висящие на крючках чашки и кувшины. Я поднял руку, показывая свои миролюбивые намерения, но для отскочившего зверька этот всемирный жест ничего не значил. Белка вскочила на подоконник и, бросив оттуда последний нахальный взгляд, была такова.