Привстав на цыпочки, она поцеловала меня.

— Открой шампанское, а я достану кекс.

— Ты уверена, что твои друзья не хотят шампанского? Может быть, они бы искупались в нем.

Меня снова ущипнули за нос, и Мидж поспешила в соседнюю комнату, где предположительно плесневел кекс.

Завтрак оказался великолепным. Даже Мидж, которая никогда не прикасается к вину, выпила немного шампанского с апельсиновым соком, и, произнося тосты за здоровье друг друга, а также за счастье и успехи в личной жизни, мы между делом сжевали кекс (который, кстати, оказался не так плох). Третий или четвертый тост был за Грэмери, и мы с самым довольным видом чокнулись кружками — фужеры пока не распаковали. Те из птиц, что все еще подглядывали через открытую дверь, без сомнения заинтересовались, о чем это мы кудахчем.

После завтрака мы принялись за «дела». Мидж умылась и оделась, а я вымыл кувшин и закупорил остатки шампанского (нехорошо, я знаю, но не хотелось, чтобы оно пропало). Оказавшись у плиты, я снова взглянул на балку, все еще озадаченный тем фактом, что трещина, очевидно, заросла сама собой. Забавно, как воспоминания могут примирить ум с иррациональным; думаю, это инстинкт, потому что нам нужен в уме какой-то порядок, чтобы не свихнуться. Я начал придумывать, что мы, наверное, увидели приставшую к закопченному камню паутину, и она только напоминала трещину, а на самом деле просто отбрасывала тень в тусклом освещении.

Отчасти удовлетворенный своей теорией, я взялся распаковывать оставшиеся коробки и обрадовался, наткнувшись на транзистор. Но, включив его, подскочил от треска помех. Я поскорее убавил громкость и попытался найти какую-нибудь станцию, а когда отыскал музыку, то выдвинул и направил антенну. Все равно слышалось потрескивание. Решив, что сели батарейки, я нашел в ящике шнур питания и воткнул в розетку на стене. Однако помехи не исчезли.

Бурча себе под нос, я выключил приемник и обернулся на шаги по лестнице.

— Трудности? — спросила Мидж, входя в комнату.

— Наверное, здесь плохой прием, — ответил я, — хотя странно, что до такой степени. Может понадобиться внешняя антенна на крыше.

Мидж это как будто не озаботило.

— Ладно, я поехала, — сказала она. — Тебе надо что-нибудь в деревне?

— Хм... Наверное, я вспомню, когда ты вернешься. Присмотрись к местным жителям, особенно к лупоглазым и высоколобым.

Она с упреком посмотрела на меня, потом послала воздушный поцелуй и удалилась. Прошлепав к двери, я смотрел, как Мидж спешит по дорожке, между делом наклоняясь понюхать цветы. Она махнула мне рукой от калитки, села в машину и завела двигатель, а потом, вырулив влево от обочины, послала мне последний привет. Машина скрылась за поворотом, и я остался в коттедже один.

Какое-то время я без дела стоял в дверях, наслаждаясь свежестью ясного дня, мысли немного путались от шампанского с апельсиновым соком.

«Пока совсем неплохо», — сказал я себе.

Остаток утра я провел, распаковывая вещи, двигая мебель, собирая все воедино, подгоняя разъемы, разыскивая потерявшееся — обычное дело, когда въезжаешь в новый дом и не знаешь, устроится ли когда-нибудь твоя жизнь снова. К счастью, прожив так долго в квартире, хотя и большой, мы не нажили много мебели; да и все равно, то, что мы привезли, как-то не шло к Грэмери.

В конце концов я оказался наверху, в одной из мансард, куда, должен признаться, мне не терпелось добраться все утро. Дело в том, что туда затащили мое музыкальное оборудование и там я собирался расположить свою простенькую студию. Опустившись на усилитель, я задумался.

Во-первых, шум. Я имел в виду не тот шум, который буду производить сам — кого он тут побеспокоит? — но шум снаружи может помешать звукозаписи. Мне не хотелось, чтобы на каждой моей пленке щебетали птицы. Эту проблему могли решить фиберглассовые панели, перемежающиеся досками для отражения звуков, и два слоя сухой штукатурки на потолке. В два маленьких окошка потребуется вставить двойные стекла или просто заколотить их.

Я мысленно расставил пульт, звукозаписывающую аппаратуру и оборудование для монтажа, на мгновение забыв о дороговизне всего этого. Было приятно помечтать. Стеллажи будут выглядеть неуклюже из-за скошенной крыши, но девятидюймовые ячейки в крайнем случае можно расположить по полу, а не вверх.

Что понравилось мне больше всего — так это сама атмосфера в помещении. Конечно, было душновато, но если на пару дней оставить окна открытыми и включать обогреватели в холодное время, это пройдет. Я задумался об акустике и потянулся к своей гитаре.

Вынув инструмент из футляра, я удивился, что после переезда он не нуждается в настройке. Я дернул струну, звук был глубокий, полный, мягкий, но с примесью твердости, которую можно ослабить или усилить — смотря по тому, как ударить. Я сыграл пару гамм, попробовал несколько сложных аккордов и переборов, проверил легкое усиление и меланхолическое затухание, минорную тональность, нежные звуки, коснулся басовых нот, пробежал до самых верхних ладов, наполнив помещение и свои уши музыкой, наслаждаясь теми редкими и вызывающими воодушевление моментами, когда чувствуешь полное владение инструментом.

Только шум с чердака заставил меня остановиться и осмотреть мансарду.

Я взглянул вверх, и, без сомнения, мой рот разинулся.

Звук затих. Почудилось? Я внимательно осмотрел потолок, остановил взгляд на квадрате люка, ведущего на чердак. Медленно встав и жалея, что в юности провел столько времени за просмотром фильмов ужасов, я шагнул вперед и оказался под люком. Он был всего в паре футов от меня, и, задрав голову, я осмотрел его.

Звук раздался снова, и мое сердце подпрыгнуло. Я попятился и чуть не уронил прислоненную к усилителю гитару. Когда я схватил ее за гриф, чтобы не упала, струны зазвенели. Я сжал гриф крепче, чтобы заглушить звук.

Но над другими звуками я был не властен. Они донеслись снова, словно кто-то суетливо скребся. Может быть, и не совсем так, было трудно определить.

«Ну, давай! — сказал я, по привычке разговаривая с собой, чтобы ободрить себя в трудных ситуациях. — Ты ведешь себя как незамужняя тетка! Впервые остался один в своем новом доме и струсил от первого же незнакомого звука. Там мыши. Что они могут тебе сделать? Загрызть? Это старый дом, и здесь должно прятаться множество всяких тварей. Черт побери, это не город, и здесь полно жильцов, не платящих за постой! Птицы, мыши, пауки...»

Но раньше коттедж был пуст.

«Нет, ты просто не заметил их в тот день. А теперь поднимись и взгляни».

Я пододвинул единственный в помещении стул к люку. Звуки затихли, но все равно это не воодушевляло.

Я сам не понимал, отчего так нервничаю — наверное, что-то вроде «страха перед неизвестным», — но, когда я влез на стул, мои колени заметно утратили твердость.

Теперь мое лицо было всего в нескольких дюймах от крышки люка, и я прислушался. Ничего. Ха! Никакого седовласого, гремящего цепями безумца в лохмотьях, с когтистыми руками, которого Флора Калдиан держала в заточении последние полвека, за то что он, она — ОНО! — являлось несчастным отпрыском семейства. Нет-нет. Никакого громыхания цепей, никаких безумных завываний, только...

О Боже, только это быстрое поскребывание. Вот оно снова послышалось по ту сторону крышки.

Я не совсем уверенно протянул вверх руку. Ладонь прижалась к дереву. Я толкнул.

Крышка с полсекунды упиралась, потом приподнялась. Всего на дюйм, не больше. Чернота внутри хранила тайну. Я начал медленно выпрямлять руку, и дыра стала расширяться, как темный беззубый рот...

— Майк!

Крышка люка захлопнулась, и я чуть не свалился со стула (кажется, сверху снова послышалось торопливое поскребывание). Я поколебался, руки потянулись попытаться еще раз, но голос Мидж снова позвал снизу:

— Майк, я вернулась! Ты где? Иди сюда, я принесла горячего — ну, оно было горячим — тебе на обед! Я так неслась из деревни, что оно не могло совсем уж остыть! Майк, ты меня слышишь?