Наследующий день поисковая команда, состоявшая из 71-й пехотной дивизии, 10-го пехотного полка (полковник Р. П. Белл) 5-й пехотной дивизии и разведывательного батальона (подполковник [239] М. У. Фрейм) 13-й бронетанковой, окружила немцев. В плен взяли восемьсот человек, еще пятьсот лишись жизни в основном потому, что слухи о якобы творимых ими зверствах докатились до личного состава.

Общие потери всей армии за целый день составили 190 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, что является самым наглядным доказательством того, сколь незначительным было оказываемое нам сопротивление.

Река Верра оказалась более серьезным препятствием, чем ожидалось, поскольку частично остановила 6-ю и 4-ю бронетанковые дивизии и замедлила продвижение 11-й бронетанковой. Кроме того, в тот же день при попытке пересечь реку 61-я бронетанковая дивизия подверглась яростной атаке с воздуха.

3 апреля мы переместили командный пункт в немецкие казармы в районе северного выезда из Франкфурта. Мы с Кодменом приехали туда из Оберштейна. Долина, по которой пролегает дорога на Майнц, сильно напоминает долину реки Коу в штате Канзас.

Дороги находились в превосходном состоянии, а все местное немецкое население отправилось на разборку завалов в разрушенных городах. Там было чем заняться. Майнц сильно пострадал. Вероятно, две трети города превратились в сплошные руины. Немцы взорвали множество мостов через Рейн, но в одном случае железнодорожный мост к северу от Оппенгейма, рухнув, перегородил реку, так что противник больше не мог, пуская нагруженные динамитом баржи по воде, взрывать наведенные нами переправы к северу от Оппенгейма.

На пути мы решили сделать остановку в Бад-Кройцнахе, чтобы проведать полковника Хайнса, однако его отправили из госпиталя за два часа до нашего приезда.

Мы видели довольно много освобожденных из плена солдат и офицеров, которые, учитывая тот факт, где они побывали, выглядели совсем неплохо. Еще водной группе находившихся на излечении раненых насчитывалось по меньшей мере шесть самострельщиков, включая одного офицера, с чем я столкнулся впервые. Я завел с ними свой обычный доверительный разговор:

– Кто тебя ранил? Надеюсь, поквитался с ним?

– Нет, сэр, это я сам.

– Да ты что?! Когда это случилось? Днем?

– Нет, сэр. Ночью.

– Больно было?

– Нет, сэр. Приятель сразу же перевязал меня.

– Знаешь, кто ты такой?

– Не могу знать, сэр.

Затем я сказал: «Давайте и вы, парни, все слушайте, что я скажу», а потом угостил его самыми «теплыми» эпитетами из своего лексикона. Я прямо заявил, что, ранив себя, он не только показал [240] собственную трусость, но и переложил свою долю солдатского труда и риска на плечи своих храбрых товарищей, которые не искали столь же малодушного пути выйти из боя.

Прибыв в новую штаб-квартиру, мы узнали, что 4-я бронетанковая дивизия достигла предместийГоты, а штурмовая бригада «Б» 11-й (командир – полковник У. У. Йейл) находилась в двенадцати километрах к юго-западу от Ордруфа. У нас также имелся четкий приказ высокого начальства, заключавшийся в том, что по достижении линии Мейнинген – Ордруф – Гота – Мюльхаузен мы должны остановить продвижение и ждать, когда подтянутся части Первой и Девятой армий.

4 апреля мы провели новое разграничение зон ответственности между нами, Первой и Седьмой армией, а также определили новую линию остановки, проложив ее через Мейнинген – Готу – Зуль – Лангерзальц – Мюльхаузен. После выхода наших частей на эти рубежи мы не могли продолжать продвижение более чем на несколько километров в день, пока не подойдут Первая и Девятая армии. Ожидание обещало затянуться, поскольку два из четырех корпусов Первой армии и один корпус Девятой все еще не закончили уничтожение и взятие в плен окруженных в Рурском котле немцев. Мы одолжили Ходжесу для быстрейшего завершения дела 5-ю пехотную дивизию и 13-ю бронетанковую.

Очень удачно, что, когда мы проводили линии разграничения, а также определялись с рубежами, на которых нам предстояло ждать соседей, на совещании присутствовал генерал Пэтч – командующий Седьмой армией.

Я посетил штаб-квартиры трех корпусов. 6-я бронетанковая дивизия 20-го корпуса взяла Мюльхаузен, а 80-я дивизия устранила последние очаги сопротивления в Касселе, сровняв с землей те строения, которые не успели уничтожить другие. Они взяли в плен немецкого генерала и четыреста солдат и офицеров. При этом генерал заявил, что верит в победу Германии. Как-то не вяжутся такие высказывания со сдачей в плен – не сдавайся, если так уверен. Этот генерал вообще стал первым пленным немецким генералом, который заявил, что уверен в победе Германии. Другие не выражали сомнения в том, кто победит, но говорили, что продолжали воевать, выполняя приказ.

В штабе 8-го корпуса я видел двадцать девять немецких знамен времен Первой мировой войны, захваченные личным составом этого соединения. Позднее их переслали в Вашингтон.

Тем вечером меня посетили два лейтенанта из числа освобожденных отрядом танкистов из лагеря в Гаммельбурге, сумевших избежать повторного плена и добраться до наших позиций{219}. [241]

Позднее позвонил Пэтч, который сказал, что три других офицера из Гаммельбурга прибыли к нему в штаб-квартиру и сообщили о серьезном ранении полковника Уотерса. Пэтч заверил меня, что сделает все возможное, чтобы захватить лагерь 5-го.

5-го числа 4-я бронетанковая дивизия взяла под контроль города Готу, Ордруф и Мюльберг. Я был очень обрадован тем, что генерал Гэй получил повышение, став генерал-майором, а генералы Уильямс, ведавший нашей армейской артиллерий, и Конклин, начальник инженерно-саперных частей Третьей армии, также получили свои первые звезды.

Мы собрали командиров корпусов на обед с целью обсудить вопрос разграничения зон ответственности. Кто бы и когда бы ни проводил границы между теми или иными подразделениями, всегда в результате кто-нибудь да останется недоволен, а поскольку границы – это прежде всего проблема раздела дорог, бои за них идут иной раз почище, чем с немцами, вот я и решил: пускай сами делят. Я высказал мысль, с которой согласились все три командира корпусов, что перед Третьей армией не существует силы, которую бы она или хотя бы один из ее корпусов не могли сокрушить. Естественно, мы противились остановке, предписываемой нам вышестоящим командованием. Между тем практически мы не могли не остановиться или хотя бы не замедлить своего продвижения. Иначе нам бы не удалось занять новые позиции в соответствии с приказом командования. Таким образом, мы оказались вынуждены перегруппировываться впервые в истории Третьей армии. Однако даже выполняя перестроения, мы продвигались на несколько километров в день, дабы не позволить противнику закрепиться на новых позициях.

6 апреля я наградил рядового Гарольда А. Гармана из 5-й пехотной дивизии Почетной медалью Конгресса. Гарман служил санитаром в одном из батальонов, форсировавших реку Сюр. В ходе боя лодка с четырьмя ранеными – тремя способными ходить и одним лежачим – попала под пулеметный огонь неприятеля. Два солдата инженерного батальона, сидевшие на веслах и один из ходячих раненых прыгнули в воду и поплыли к берегу. Двое раненых тоже бросились в воду, но из-за слабости плыть не смогли, а только держались за борт лодки, в которой остался Гарман. Все еще находясь под пулеметным обстрелом, лодка начала дрейфовать к немецкому берегу. Увидев это, рядовой Гарман прыгнул в воду и принялся толкать лодку к нашему берегу. Я спросил его, что заставило его поступить таким образом, он удивился и сказал: «Ну а кто поступил бы иначе?»

После вручения медали Гарману я поехал через Лимбург в Эренбрейтштейн, чтобы присутствовать на церемонии возвращения туда [242] американского флага, который был спущен двадцать шесть лет тому назад, когда 4-я пехотная дивизия Соединенных Штатов возвращалась домой после завершения оккупации Рейнланда. Присутствовал помощник министра обороны мистер Макклой{220}.

13-я бронетанковая дивизия начала переход в тыл 20-го корпуса как резерв Третьей армии. Позднее вечером мне отзвонил Пэтч, сказавший, что 14-я бронетанковая дивизия под командованием генерал-майора А. С. Смита вновь захватила Гаммельбург и лагерь военнопленных, где осталось всего семьдесят американцев, включая тяжело раненного полковника Уотерса.