– Вот спасибочки… – он нахмурился. – Не понял логики…

– Погоди дуться. Есть в необъятной галактике одна чокнутая планета, где живут сектанты-механики. Вообще-то это не религиозная секта, да и не секта как таковая… Живут они обособленно ото всех других миров. Чокнутыми их называют за пристрастия ко всяким имплантациям.

– Ты бы мне словечко это объяснила что ли…

– Вживляют себе разные механические штуковины, чтобы таким образом усовершенствовать своё тело или продлить ресурсы органов, конечностей и чего там еще в человеке есть.

– Ну-у… – протянул он отхлёбывая. – Про усовершенствования ничего не скажу, а продлить ресурс печени – штука полезная.

– Видел бы ты их! Дрянь всякая на мордах, на теле, в теле, некоторые извращенцы и на людей-то не похожи. А продлить телесные ресурсы можно и иными способами. Есть на то биотехнологии.

– Ну-ну, – буркнул Мелёхин. – И чем же это, интересно, я на этих чудиков похож?

– Да не то чтоб похож… Просто ты зубоскалишься, вот и навеяло…

– Ещё раз спасибо, Хелька. Теперь я ещё и зубоскалюсь…

– Ещё раз назовёшь меня так и… – она не договорила, поверженная его стальной улыбкой. Не получалось у неё злиться, хоть ты лопни.

И вдруг ей в голову стукнула одна мыслишка. Мелёхин ведь на гитаре играет и поёт в придачу. В каюте как раз и инструмент имеется, куда ж без него?

– Слушай, сыграй мне, а?

– На чём? – удивился Мелёхин. – Кроме гитары ничему не обучен. – Но по её реакции он понял, что гитара таки имеется и отвертеться не получится. – Ладно, тащи… Ща явлю талант.

Хельга поставила бокал на поднос у кровати и поднялась со всей возможной грацией. Ведь когда он её так беззастенчиво разглядывает, словно истома по телу разливается. Вот опять, кажется, заводиться начала.

– И откуда у тебя гитара? – поинтересовался Мелёхин, когда она вернулась. – Я себе воображал, что у вас там что-нибудь посовершеннее придумали. И сама-то играть умеешь?

– Обижаешь. Имею классическое воспитание. Музицирую, пою, танцую. Могу, конечно, и на синтезаторе мелодий налопать, но живая музыка куда приятней. И ценится на порядок выше.

– Та-ак-с… что у нас тут… – Мелёхин принял гитару и по-хозяйски её осмотрел, а потом и перебрал несколько аккордов. – Шестиструнка. Плохо. Я на семиструнке привык… Ладно, что спеть-то?

– А что хочешь.

Он кивнул. И вот полилась грустная мелодия. И сложная, и удивительно простая одновременно. Хельге она понравилась, было в ней что-то такое берущее за душу, красивое и печальное. Потом Мелёхин начал другую мелодию, тоже печальную, запев с хрипотцой:

Внезапно он оборвал игру и застыл.

– Не могу дальше… Прости. Хельга коснулась его пальцев, зажавших гриф.

– Такое чувство… – попытался объяснить он, – что я не имею права на всё это… – он обвёл рукой вокруг. – Я здесь с тобой и мне хорошо… И не обязательно здесь даже. И там в Светлоярке… А ребята кто в земле, кто на передовой. А я как предатель… Дерьмово, одним словом.

– Ну что ты, Андрюш… – Хельга обняла его, не обратив внимание, что дека больно упёрлась в грудь. – Ты не предатель. Ты совсем не предатель, у тебя теперь война на другом фронте… Скажи, а конь про которого ты начал петь…

– Сивка… – голос Мелёхина смягчился, но глаза застыли. – Одиннадцать лет он был моим… Другом он моим был. Два года мы с ним воевали. А потом его ранило. Сильно… Я слёз не стыдился.

– Ранило, но не убило. Его не смогли вылечить?

– Вылечить? Ты знаешь, что такое тяжело раненые лошади? Их пристреливают из жалости. А у меня рука не поднялась. Смотрел на Сивку, а он в глаза мне заглядывает, плачет, хрипит, копытом гребёт… Я зажмурился, отвернулся, когда товарищ пистолет вытащил…

– Не понимаю. У вас ветеринаров не было?

– Где? В тылу противника? Какие там, к чёртовой бабушке, ветеринары?

…Кажется, мероприятие удалось по всем пунктам. В этом Краснов был теперь совершенно уверен. Высокопоставленные гости, вволю попотчевав себя долго ещё не померкнущими впечатлениями и охотно удовлетворённым капитаном любопытством, пребывали в заметно возбуждённом состоянии. А ведь для многих из них это был только лишь начаток открывавшихся перспектив и они это знали. Заодно, Еронцев смог исподволь донести мысль, что на борту 'Реликта' он единственный полновластный хозяин. И очень кстати. Сама собой отпала некоторая двусмысленность положения Краснова и его группы. А ну как кто-нибудь из этих господ решит потом когда надо и когда не надо 'Реликтом' пораспоряжаться? А так – сразу некая граница обозначена, а ежели помощь корабля понадобится – мол, обеспечим в лучшем виде.

Оставалась ещё одна, подготовленная Красновым, демонстрация. В медицинском отсеке. Пора бы уже население если и не всей Темискиры, то хотя бы Новороссии к достижениям современной медицинской науки приобщить. Пусть без широкой огласки, пусть в очень скромном объёме (возможности 'Реликта' ведь ограничены), но тем не менее. А то рунхи в Велгоне во всю промышляют запрещёнными в галактике биотехнологиями, так и нам найдётся чем им ответить. И ничего противозаконного. Самые что ни наесть передовые достижения медицины.

Для этой демонстрации Краснов и взял с собой Хельгу, лучше всех освоившую медоборудование. На её личном канале он послал приказание явиться в медотсек незамедлительно. А то устроила, понимаешь, романтическую прогулку кавалеру, пора и честь знать.

Когда высокие гости, ведомые Еронцевым, прибыли в медотсек, Вировец и Мелёхин находились уже там. Краснов придирчиво осмотрел сменённый Хельгой туалет, но придраться было не к чему. И тут же перехватил недовольный взгляд Острецова, брошенный им на бравого, хоть сейчас готового на строевой смотр, ротмистра. Но генерала этим не возможно было провести, по возвращению Мелёхина ждал 'ковёр'.

– Перед вами, господа, – завладел всеобщим вниманием Краснов, – корабельные УБээРы. То есть универсальные блоки регенерации. Каждый УБээР имеет по шесть индивидуальных программируемых капсул, предназначенных для регенерации ампутированных конечностей или повреждённых внутренних органов. Как и всякий звездолёт, сходящий со стапелей в последние полвека, 'Реликт' имеет на борту УБээРы, у него их даже три (то что корабль намного древнее, Краснов решил здесь не озвучивать). Честно сказать, господа, их четыре, но один из блоков является резервным и неизвлекаемым.

– Но это же… – не сдержался кто-то из статских.

– Вы хотите сказать, сударь, – начал директор ГБ, – что три таких УбээРа можно демонтировать? И следовательно…

– Совершенно верно, – подтвердил Краснов. – У меня давно созревала идея предоставить их в распоряжение госпиталей.

– Надо проработать этот вопрос с Главмедупром, – заявил Верховный и повернулся к стоящему позади чиновнику в преклонных летах, тот кивнул и стал быстро что-то писать в блокноте. – И каковы, Пётр Викторович… э-э… Как бы это выразиться?.. Какова 'пропускная мощность' этих УбээРов?

'Странное словосочетание', – подметил Краснов. Может быть, в Ольшанском невольно проклюнулось заводское прошлое?

– Каждый сеанс регенерации является единовременным и непрерывным, – стал отвечать Краснов. – Скажем, отращивание конечности занимает от десяти до пятнадцати корабельных суток, по сути тех же темискирских суток. То есть, один УБээР способен за месяц пропускать по двенадцать-восемнадцать человек. Сроки реабилитации, прошу прощения, это уже уровень местной медицины. Но как правило, после сеанса человек возвращается в строй за месяц. Если брать восстановление внутренних органов, излечение последствий баратравм, ожогов кожного покрова и прочее, то сеанс занимает три-четыре дня. Как не трудно подсчитать, за месяц выходит примерно сорок-шестьдесят человек. Конечно, это капля в море, но чем богаты, как говорится…