– Здравия желаю, Трофим Сергеич, – с загадочным видом поприветствовал его Масканин.

Вагенький посмотрел на него настороженно. Даже напрягся, что в общем было комично, если соотнести его заносчивый нрав и известную близость к командованию. По должности он был вхож к командиру полка, чем не раз злоупотреблял, причём не зависимо от личности командира полка. Полковники приходят и уходят, а Трофим Сергеевич остаётся. И габаритами он обладал, по сравнению с Масканиным, просто таки богатырскими. В армии Вагенький служил двадцать второй год, из них пятнадцать на своей нынешней должности. И все эти годы в родном полку, в родном четвёртом батальоне. Поэтому, он помнил Масканина ещё по его срочной службе, и тем более помнил, что стоящий перед ним поручик, будучи простым егерем, не раз куролесил на пару с Чергинцом. Раз пять, не меньше, эта парочка попадала на гарнизонную гауптвахту. И глядя в обманчиво наивные глаза поручика, Вагенький нутром почуял подвох.

– И тебе, Максим, не болеть, – ответил Вагенький нейтральным тоном.

– Тут такое дело, Сергеич… В общем, мне добровольцы нужны. А у тебя парни боевые, как на подбор все амбалистые. В бой так и рвутся, аж искры из-под копыт… Масканин воодушевляюще поглядел на собравшихся в кучку на перекур бойцов.

– Я естественно прав, соколики? – спросил он у них.

– А чего ж? – ответил стоявший с краю егерь. – Или мы не вольногоры, браты?

– Вот я тебе щас, Подлужный, почешу языком! – взревел Вагенький, багровея. И добавил несколько сложных матерных конструкций, в которых печатными были междометья и отдельные словосочетания вроде 'духа авантюризма' и 'полная анархия'.

В подобных конструкциях старший фельдфебель был известный виртуоз, говорят, иной раз от его экспромтов и бабы вдруг рожали. Однако сейчас все его усилия пропали в туне, да и честно сказать плагиат он выдал сам на себя. Егеря-интенданты конечно пошатнулись от его напора, но мысли в их головушках пустили глубокие еретические корни.

Вагенький бушевал бы ещё долго, но Масканин скомандовал добровольцам построение и победно уставился на пунцового от возмущения унтера. Все десять егерей поддались 'духу авантюризма и анархии'.

– Ты что ж, делаешь, господин поручик? – Вагенький успел охрипнуть. – Этих шебутных сагитировал, а с кем мне оставаться прикажешь?

– Так мы машину разгрузим, – заявил Масканин, пожимая плечами, мол, какие ко мне претензии? – И, Сергеич, сам ты никак не останешься. Помощника я тебе дам, о котором ты не догадываешься.

Не хорошо оставлять Вагенького одного, будь он трижды силён как бык, но тягать в одиночку ящики и цинки не сможет. Однако в армии существует особая категория военнослужащих, о которых вспоминают не всегда. И на виду они вроде бы, и в то же время их как бы и нет.

Масканин подошёл к кабине грузовика и узрел не удивившую его картину. Счастливо спящее тело водителя спокойненько развалилось на мягком сиденье. И хоть камни с неба вокруг, а водила знай себе дрыхнет.

Поручик дёрнул ручку. Та не поддалась, изнутри водила закрылся, засранец. Тогда Масканин побарабанил кулаком в дверь. Водитель прокинулся не сразу, на его флегматичной физиономии проявилась вялая работа мысли, непосильная спросонья дилемма: то ли ехать пора, то ли мир сошёл с ума. Долгих десять секунд ему понадобилось, чтобы сообразить открыть дверь.

– Выпрыгивай, родной! – Масканин ехидно улыбнулся. – Давай, давай. Родина нуждается в тебе! Вялые попытки протеста были пресечены на корню.

Когда грузовик разгрузили, поручик увёл волонтёров, а водитель с тоской в глазах понял, что, по крайней мере сегодня, он будет таскать тяжести вдвоём с обозлённым старшим фельдфебелем.

У трофейной команды было аж четыре грузовика. Не какие-то там шеститонные 'Тунны', а ВАК 521 – тяжёлые армейские пятнадцатитонники, производимые знаменитым концерном 'ВежАвтоКон'. И нахрена, спрашивается, трофейщикам такие машины? Для сбора трофеев чересчур. И что тут особо собирать, спрашивается? Ну оружие, ну амуниция. Не склады же захвачены. Ничего в принципе интересного тут не было. К тому же, такие трофеи и егерям не помешают.

Старшим в команде был майор. Масканину он не понравился сразу, и не в принадлежности к тыловой братии дело. Поручик был знаком со многими интендантами дивизии, в большинстве – нормальные парни. В этом же тыловике было что-то мизантропное, так сразу и не выразишь. Возможно, что в поручике заговорила простая неприязнь. Вырядился майор в повседневку, весь с иголочки, сапоги надраены, шинель чуть ли не отутюжена, словно не на передовую приехал. Рожа лощённая, руки чуть ли не с маникюром, не то что у егерей – грязные и в ссадинах. Показное в этом было что-то, небось, много о себе мнит, числясь за каким-нибудь управлениям тыла армии.

Выйдя из машины, майор медленно расхаживал, по хозяйски осматривая захваченные позиции. И курил как в мирное время, не пряча дорогую сигарету в кулак. Ну и как к такому гусю подступиться? Масканин сплюнул, сделал бесстрастное лицо и пошёл к тыловику.

– Во, блин, созрел! – майор вальяжно смерил взглядом Масканина и добавил: – Долго у вас тут соображают. Совсем пораспустились тут.

Слова интенданта пробудилась в Максиме глухую злость, но вида он не подал. Особенно слух резанули дважды выделенные голосом 'тут'. Что ж, посмотрим, что за птица, решил он.

– Поручик Масканин, командир шестнадцатой роты, – представился он чётко по уставу, не забыв и воинского приветствия.

– Майор Ломарёв, – попыхивая сигаретой, назвался тыловик с таким видом, будто одолжение сделал. – Не видно, что ты поручик. Не офицер, а чёрти что. Что за внешний вид? И бойцы у тебя соответствующие, расхлябанные. Мародёры какие-то. Ладно, чего там, показывай, что вы тут навоевали.

В Масканине начало закипать бешенство, которое он с трудом подавил. Много чести этой гниде объяснять, что он гнида. Ладно бы просто вздумалось ему вздрючить младшего по званию офицера, это пережить можно. А можно и послать по матери, так как нехер додалбываться не к своему подчиненному на глазах его бойцов. Особенно на их глазах… Но вот сравнивать бойцов на передовой с мародёрами, такого на памяти Максима никто себе не позволял. И генералы, бывало, грязные с ног до головы ходили и солдатским пайком не брезговали. А этот…

Хотел вот поначалу Масканин попросить у этого хлыща пару грузовиков на время, чтоб раненых отвезти, да как теперь и язык повернётся после таких слов? Но от своих намерений он не отказался.

– Слышь, майор, а когда это мы на 'ты' перешли? Не боишься-то тыкалку поломать? И ручку свою тебя никто не учил к головке прикладывать? Воинское приветствие западло изобразить?

Интендант на миг застыл. Дышать даже перестал. Потом кашлянул от возмущения или от застоявшегося в гортани сигаретного дыма. И налился кровью в лице.

– Что?! Совсем охренел, твою мать!!! – майору явно перестало хватать воздуха. – Да как ты разговариваешь со старшим офицером?! Перед тобой майор стоит!.. Совсем оборзел, поручик?! Ну, ничего, я тебя запомню! Я тебе устрою сладкую жизнь! Ты смотри, каждая сошка вякать мне будет! Что-то противное скопилось во рту. Масканин сплюнул.

– Да пошёл ты! Развернулся и скомандовал находившимся поблизости егерям:

– Айда, ребята всю срань из машин! Будем раненых вывозить!

– А ну стоять!!! – взревел тыловик, доставая из кобуры пистолет. – Всем стоять на месте! – потом повернувшись к своим бойцам, которых вместе с водителями было по трое на машину, рявкнул: – Никого не подпускать! Это саботаж!

– Ты что, идиот пришибленный, прикажешь им стрелять?! – вызверился Масканин, наблюдая как майор медленно отходит к борту грузовика.

– Это саботаж! – повторил тыловик. – Силаев, разоружить поручика!

К Масканину поспешил ретивый молодец с карабином на перевес, а за ним следом ещё один. Вот придурки…

– Это уж хрен тебе, – спокойно сказал поручик, когда означенный Силаев подбежал к нему.

Боец-тыловик резко остановился, прочитав в глазах офицера решимость и что-то такое, отчего ему враз стало не по себе. Вся прыть испарилась. И сразу защёлкали затворами трёхлинейки егерей.