Срочная служба в Новороссии последние шестьдесят лет была трёхгодичной. Поэтому девятнадцатилетний Максим Масканин, благополучно уйдя на дембель, следующие четыре с половиной года учился в Старградском Университете. Экстерном сдав на первой сессии пятого курса все экзамены за год и защитив дипломную работу в январе 150-го, он получил вожделенный диплом и после месяца законного отдыха начал подыскивать работу.

Но его планы были нарушены войной. В феврале Велгон вторгся в Аргивею. После чего Новороссия объявила Велгону войну воскресным днем 14 февраля. Спустя две недели Масканин уже был в расположении своего родного 7-го егерского вольногорского полка 2-й егерской вольногорской дивизии. По нормам законодательства Новороссии, он как получивший высшее образование, в мобилизационном управлении военного округа перешёл в категорию резервистов второй очереди, то есть мобпредписания мог ожидать через полгода, а то и позже. Однако навестив семью и всё взвесив, Масканин явился на сборный пункт к концу первой недели войны. Там ему торжественно вручили добровольческий крест, выдававшийся всем добровольцам в два первых месяца войны. А на следующий день его эшелон вышел на Памфилион, куда перебрасывались предназначенные к вторжению в союзную с велгонцами Хакону армейские корпуса. Там же под Памфилионом, он был зачислен вольноопределяющимся в свой полк на должность рядового. Дивизия вступила в дело, как принято было выражаться в военной среде, на исходе февраля, расширяя захваченный морской пехотой на побережье плацдарм.

К октябрю 151-го года Масканин сменил свои погоны вольнопёра на погоны подпрапорщика, успев покомандовать отделением и взводом. К зиме 152-го стал прапорщиком, а к весне подпоручиком, приняв командование полуротой.

Словно бы нарушая паузу в разговоре, со стороны траншеи послышались сумбурные голоса. А минуту спустя через крытый ход сообщения в полукапонире появился чем-то взволнованный боец из взвода Зимнева. Белобрысый и лопоухий, не начавший бриться ещё, паренёк шестнадцати лет от роду. Имелись, однако, у Масканина подозрения, что юноша этот подправил себе возраст минимум на год. Отменная новенькая вольногорская чёрная шапка, в каких ходила вся дивизия, кроме особистов и некоторых офицеров из старых кадров, сидела на его голове таким образом, что он вынужден был словно подглядывать из-под неё. Шапка была ему великовата. Правда, лопухи ушей, каким-то макаром всё равно умудрялись выпирать. Одет он был в заляпанную и подобранную не по росту полевуху, неисправимо сидевшую на нём что тот мешок. Доброволец однако. Пришедший с последним маршевым пополнением в прошлом месяце. Звали этого 'чудо-богатыря' Ковалёнок. В роте он уже успел стать персоной знаменитой благодаря своей чрезмерной исполнительности и усердию, из-за которых не раз вляпывался в смешные и неловкие ситуации. И надо же ему было, словно по шутке судьбы, попасть во взвод Зимнева, у которого тактические таланты начисто перечеркивались неумением работать с личным составом. Вот и получалось – поручит взводник Ковалёнку какую-нибудь ерундовину, а тот так расстарается, что потом анекдоты в батальоне ходят.

– Господин подпоручик! – Ковалёнок старательно попытался принять строевую стойку, всей мимикой выражая важность момента, да неловко козырнул в спешке.

– Отставить! – гаркнул Масканин, давя смех, и официально обратился к Чергинцу: – Фельдфебель, разъясните егерю правила поведения, раз уж никто больше не снизошел до этого.

Дружба дружбой, а субординацию Масканин на людях старался не нарушать, пусть даже и перед 'чудо-богатырём'. И поймав растерянный взгляд Ковалёнка, скомандовал:

– Садитесь, егерь.

По прежнему растерянно, но преданно глядя в глаза командиру, боец как стоял, так и бухнулся на пятую точку. Икнул даже, наверно копчиком приземлился.

– Запомни, рядовой, – начал Чергинец грозно и на 'ты', всякими там выканьями он как истинный унтер не утруждался, – здесь тебе не учебный полк и показывать твою хромую строевую выучку не только не нужно, а и вредно. К слову, выдрессировали тебя погано. Незачёт… Строевые приемы, заруби на своем сопливом носу, только за пределами переднего края. В тылу, на марше, в гарнизоне, где угодно, но не здесь. Тебе всё ясно, егерь?

– Так точно, господин фельдфебель! – браво выпалил Ковалёнок и машинально опять козырнул. Впрочем, на сей раз рука не прошла и половины траектории.

– Та-ак, – протянул Масканин как можно ниже тоном, по-прежнему давя улыбку. – Объясняю на пальцах. Всякий раз, когда вы, егерь, подносите свою рученьку к вашей по-детски светлой, но не обременённой сложными мыслями головке, вы тем самым указываете вражескому снайперу на вашего же командира. Нет, здесь не стоит озираться, здесь никакой снайпер нас не увидит. Однако до передней хаконской траншеи каких-то семьсот метров. И нехорошие дяденьки на той стороне очень даже наблюдательны. И это правило должно для вас также чётко работать, как закон всемирного тяготения… А теперь докладывайте.

– Господин подпоручик! – уже не козыряя, но так же браво начал паренёк. – Вас срочно вызывают в штаб батальона. К шести часам.

– И это всё?

– Так точно!

– Можете идти, – и наблюдая в миг прописавшуюся на лице Ковалёнка попытку понять куда же ему сейчас всё-таки следует идти, Масканин покачал головой. – Ох, горе ты моё. Марш в расположение, егерь.

Ковалёнок сорвался с места как хороший спринтер. А Масканин в след ему подумал, что так и не спросил, каким таким чудом тот оказался в штабе батальона. Хотя, смысла было спрашивать? Попался салага на глаза порученцу, со своей вечно 'одухотворенной', по молодости лет, физиономией, вот и помёлся искать командира. Интересно другое, зачем к шести нолю в штаб вызывают? Обычно Дед всех собирает часам к семи, к семи тридцати. А тут что за спешка такая? Эх, самое время вздремнуть бы.

– Что, Макс, 'на ковёр'? – Чергинец задвинул на затылок шапку, убирая с глаз выпавший золотистый кудрявый чуб. И имея в виду их недавнее совместное предприятие, философски заметил, цитируя детскую сказку: – Не долго стражи сны смотрели…

– Тьфу… – только и ответил Масканин, машинально сделав въевшийся с детства охранный жест, и нырнул в обшитый длинными криво распиленными досками ход сообщения. Он уже не видел, как Чергинец вдогон перекрестил его.

Штаб батальона, он же по совместительству основной командный пункт, располагался далеко за второй линией траншей в перелеске. Здесь, в дальних предгорьях Монберга, поля часто чередовались полосами лесов с проплешинами мелких болот. Позади оставался сплошной лесной массив, по которому дивизия наступала три недели, ведя 'профильные' бои. Но чаще приходилось действовать в поле, где командование использовало егерей как обычную пехтуру.

Просто удивительно, как всего за несколько дней сапёрный взвод отстроил этот здоровенный блиндаж, в котором свободно могло разместиться до сотни человек. Даже полевой дизель-генератор умудрились впереть. И перекрытия срубили надёжные, шальной шестидюймовый снаряд не причинил блиндажу серьёзного вреда, когда несколько дней подряд хаконцы вели беспокоящий артогонь.

В штабе в этот утренний час было тихо. На пороге Масканина встретил сонный дежуривший унтер, доверительно ответивший на вопрос, что нет, начштаба изволят отдыхать, а вызвал господина подпоручика к себе командир батальона.

'Ещё того веселей', – подумал Масканин, снимая портупею вместе со всем на неё навешанным и отдавая унтеру бушлат и шапку, да беря протянутую слипшуюся щётку с остатками ваксы. Выйдя в предбанник, он привёл как мог в порядок изношенные сапоги, надел и поправил портупею, к которой были пристегнуты кобура с табельным 'Сичкарем' и упрятанный в незатейливые ножны бебут – изогнутый вольногорский кинжал с лезвием в локоть длиной, весьма удобное оружие ближнего боя, скорее даже не кинжал, а укороченная шашка. Одёрнул полевой китель, поправил командирский планшет и придирчиво осмотрел себя в навешанное прямо на бревенчатую стену зеркало. Провел ладонью по едва отросшим волосам, хорошо что побриться с вечера успел. 'На ковёр' следовало являться в допустимом внешнем виде, хоть начальство и было снисходительно в этом отношении, по себе зная все прелести окопного быта.