Я была права, когда думала, что конунгу наплевать на меня — он даже не побеспокоился прикрыть мою наготу хотя бы овечьей шкурой.

Никогда — ни до, ни после той ночи — я не чувствовала себя такой покинутой и одинокой. Я готовилась стать королевой, а сейчас не знала, рабыня я или свободная женщина. Что же теперь делать? Я никого не знала в усадьбе, даже слуг.

Весь день я бесцельно бродила по двору, чувствуя на себе любопытные взгляды, пока не забрела в большую палату.

Я решила там спрятаться, сидела на скамье в дальнем углу и смотрела перед собой сухими глазами. Хотя мне было всего восемнадцать зим, я решила не плакать.

— Как чувствует себя моя королева? — раздался голос Сигвата Скальда, и от неожиданности я вздрогнула. Либо он умел ходить неслышно, как кошка, либо я ослепла и оглохла, погруженная в собственное горе.

Сигват ласково смотрел на меня, но я не забыла, что он был один из тех, кто уговорил меня выйти замуж за Олава.

— Почему ты называешь меня королевой? — резко спросила я. — Ведь ты знаешь правду.

— Правду? — удивился Сигват.

— Конунг не оказал мне никаких почестей. И думаю, не собирается этого делать в будущем.

— Ты ошибаешься. Он дал тебе слово. Просто ему нужно время.

— Я думаю, что слова Олава так же верны, как и клятвы Рёгнвальда ярла дать за мной приданое.

Сигват помолчал, а потом ответил:

— Если ты права, то обманули нас обоих. Но мне хочется верить, что в твоих словах нет правды.

Я решила объяснить, почему вдруг задумалась обо всем этом, и прежде чем поняла, что делаю, Сигват узнал все — и о брачной ночи, и о нашей с Оттаром Черным любви, и о любовной песне, и о том, как мне казалось, что Сигват уговаривает меня выйти замуж за Олава голосом Оттара.

Скальд внимательно слушал, ни разу не перебив меня.

Когда я наконец замолчала, он сказал:

— Ты здесь не одна. Думаю, ты просто забыла, что Оттар — сын моей сестры. И те, кого любит Оттар, так же дороги мне, как и ему. Но я бы помог тебе, даже если бы вы с Оттаром и не любили друг друга. Ведь именно я заманил тебя сюда.

Я хотела ответить, но Сигват остановил меня:

— И ради всего святого, не рассказывай никому того, что сейчас довелось услышать мне. Ни об Оттаре, ни о его любовной песне! И уж, конечно, не говори этого королю. Это может стоить Оттару жизни. Олав очень скор на расправу.

Я испугалась, и Сигват поспешил добавить:

— Он никогда не применит силы против женщины.

— Нет, — тут же согласилась я, — потому что над женщиной можно одержать верх по-другому.

— Олаву не часто приходилось общаться с женщинами. Может быть, поэтому он так грубо обошелся с тобой.

— А мне кажется, он пытался отомстить моему отцу.

— Может, и так.

После этих слов я еще больше стала доверять Сигвату.

— Мы найдем какой-нибудь выход, — подумав, сказал он.

— Пока я не вижу его, — грустно ответила я.

Сигват ласково улыбнулся:

— Всему свое время. Будь терпеливой. Здесь много исландцев и в Норвегии, и в Свитьоде.

Тогда я не поняла, что он имел в виду, но мне было все равно приятно, что обо мне заботятся.

— Ты чувствуешь себя совершенно беспомощной, но ведь власть дают не только деньги и сила.

— Если ты думаешь о власти любви, то ее у меня никогда не будет.

— Если какая-нибудь женщина и в состоянии пробудить любовь в душе конунга, — ответил, улыбаясь, скальд, — то это ты. Но сейчас я говорю не о любви. А о той силе, что дает человеку знание.

—Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — растерянно ответила я.

— Чем больше нам известно о человеке, тем большую власть мы над ним имеем. Если ты хочешь влиять на Олава, то должна постараться узнать о нем как можно больше. Даже мелочи приобретают со временем особое значение. Ты должна внимательно следить за ним и все запоминать.

— Спасибо за совет, — поблагодарила я. — Так может быть, ты сам расскажешь мне о конунге что-нибудь, что даст мне над ним власть?

Сигват вновь улыбнулся:

— Ты такая способная ученица, что заслуживаешь поощрения. Спроси Олава о его матери — Асте, когда он выпьет пива. Его рассказ может оказаться для тебя очень полезным.

— Хорошо, попробую.

— И еще один совет. Старайся быть в хороших отношениях с епископами и священниками. Их помощь может тебе пригодиться в трудную минуту. А я обещаю поговорить с конунгом, как только представится удобный случай. Говорить с ним надо, только когда он в хорошем настроении. Смотри, не забудь об этом!

С того дня мы с Сигватом стали друзьями.

— Это все, что рассказала нам королева Астрид, — говорит Гуннхильд.

— Не так уж и мало, — отвечаю я. — Мне кажется, она очень хорошо определила «кредо» скальдов.

— Что скальдов?

— Принцип жизни.

— Да, может быть.

Королева поднимается и направляется к двери.

Я тоже встаю и чувствую, что ноги меня не держат.

К счастью, королева ничего не замечает. Когда она выходит, я без сил падаю на скамью.

До Рождества Христова осталось всего восемь дней.

Это мой одиннадцатый год в рабстве. Более десяти лет псалтырь и молитвы были основой моей жизни. Колесо церковного года степенно вращалось. Неизменной чередой наставали и уходили в прошлое праздники и дни святых, чтобы вновь вернуться на будущий год.

Десять раз с нетерпением я ждал светлого праздника Рождества.

Десять раз душа радовалась, вслушиваясь в рождественские молитвы.

Рудольф считает меня сбежавшим из монастыря монахом. Но это правда, что Ниал никогда не был монахом, а раб Кефсе жил жизнью монаха.

Кефсе посвятил жизнь Богу, чтобы вымолить прощение за грехи Ниала. Кефсе смотрел на все лишения как на испытания, посланные Господом нашим ради спасения души Ниала.

И Кефсе обрел мир. Но он проиграл, потому что обрел мир, закрыв глаза и заткнув уши.

Ему стоило бы догадаться, что Ниал не умер. Неистовый Ниал, которого так и не смогли сделать монахом, как ни старались.

Ниал, который был послушником в самом Клиэйн Мейк Нойс, и который переезжал из монастыря в монастырь — но не для усмирения плоти, а чтобы набираться знаний из монастырских библиотек. Ниал, который принял сан ради доступа к самым ценным книгам. Ниал, который выучил псалтырь не из смирения, а ради красоты стиха. Ниал, который стал филидом, а затем олламом и насмехался над саном.

Ниал, который наслаждался всеми прелестями жизни — дуновением теплого ветра, песней ковыля, лунными бликами на море, теплом женского тела, солнечным светом, красотой и магией строк поэта, дикой скачкой на коне и тяжестью меча в руке.

Ниал, который присутствовал на церемониях и богослужениях, только когда они завораживали его своей красотой. Ниал, который считал, что у него вся жизнь впереди и что для покаяния всегда будет время — потом.

Глупый Кефсе — он думал, что Ниал умер!

Но Ниал — раб, раб, раб.

Раб, даже если его освободят. Потому что зачем ему свобода?

Неужели я смогу так жить?

Однажды я направил меч в свою грудь, чтобы умереть и не оказаться в рабстве. Меч выбили у меня из рук.

Наступил вечер. И сегодня по-прежнему, как и утром, когда я записывал свои бессвязные мысли, восемь дней до Рождества Христова, XYI ante Cal. Jan.[10]

Я читаю свои записи и вношу в них поправки. Это совсем непросто. Я знаю, как тяжело записывать собственные мысли и слова, как будто это касается другого человека, а не тебя самого.

Но прежде чем я перейду к записям сегодняшнего дня, хочу сказать, что вчера я видел королеву Астрид.