— Так ты знаешь, что по закону имеешь право на всех рабынь? И что можешь требовать выкуп, если кто-то другой переспит с ними?

— Да, я говорил с Эгилем Эмундссоном.

— Тогда, быть может, тебе известно, что во власти хозяина разрешить рабу жить с рабыней?

— Да, но откуда ты так хорошо знаешь законы?

— Я прислушивался к речам свободных.

— Так почему ты заговорил о последнем праве господина?

— Из-за Иши…— с запинкой произнес Лохмач и впервые за нашу беседу опустил глаза.

— А ты уверен, что она согласится?

— Но ведь ты можешь спросить ее сам.

— Если вы оба согласны, я не буду возражать.

— А ты знаешь, что будешь делать, если у нас родится много детей?

— Уж относить их в лес я точно не собираюсь. Это не по христиански. Да и продавать их мне тоже не захочется.

— Но ведь не можешь же ты вырастить здесь целую рабскую семью, — внимательно посмотрел мне в глаза Лохмач.

Я глубоко вздохнул.

— Что мне ответить тебе, Лохмач? Что люди плохо относятся друг к другу? Могу только обещать, что если мне и придется отдать их, то тогда я постараюсь выбрать добрых и честных людей. И никогда не продам людям, которых я плохо знаю.

Лохмач принялся за прерванную работу, а я вышел во двор.

Мы вновь стали друзьями — и я был этому очень рад. Думаю, что и для Лохмача это было приятным известием. Тем не менее я не чувствовал себя счастливым. Какой прок от законов, рабами которых мы себя чувствуем?

Рудольф вскоре вернулся из Скары, но ничего не сказал, узнав о последних событиях. Мне показалось, что он уже не так ждал епископа Эгина, как прежде.

Может быть, он даже надеялся, что епископ вообще не приедет.

Однако епископ Эгин приехал.

Он приехал, как только смог. За день до праздника святой Епифании.

Вместе с ним приехала свита из четырех человек.

В первый вечер он не задавал вопросов. Хотя и был удивлен, увидев меня на троне. Но на следующее утро он решил поговорить со мной наедине. Я ожидал этого и приказал затопить в трапезной.

Я плохо спал ночью — во мне зародилась и начала приобретать четкие формы одна мысль. Я надеялся.

Гуннхильд обрадовалась, когда я обсудил с ней свой план. Она боялась кары епископа.

И тем не менее я считал, что сначала мне следует поближе познакомиться с епископом Эгином. Или не следует?

— Епископ Эгин, — сказал я, когда мы уселись у стола в трапезной, — я прошу вас меня исповедовать.

— Вы просите об исповеди, чтобы связать меня клятвой неразглашения тайны исповеди? — подозрительно спросил он.

— Нет, — с искренним удивлением ответил я. — Я хочу исповедоваться, потому что пока не получу отпущения грехов, не могу причащаться.

— Тогда говори!

Я начал с рассказа о себе. Последний раз я исповедовался, когда еще не знал Бригиты. Но я рассказал и о ней, и об Уродце, и о Кефсе, и о королеве Астрид. И о тщеславии, которое исковеркало всю мою жизнь.

Он задал несколько вопросов. Он хотел не только знать о моих грехах, но еще и почему я их совершил. И он хотел узнать побольше о нашем браке с Гуннхильд.

Затем он сказал:

— Ниал Уи Лохэйн, вы сами знаете всю серьезность ваших проступков. Вы совершили тяжкие грехи. Но я не сомневаюсь в вашем искреннем раскаянии. И десять лет рабства искупили вашу вину. Я не могу наложить на вас более сурового наказания.

Он немного помолчал и продолжил:

— Но сейчас я хочу поговорить о другом. Вы вступили в брак. К моему великому сожалению. Если бы я приехал сюда раньше, то помешал бы несчастью. Как священник вы не имеете права иметь жену. Наш архиепископ говорил: «Я прошу вас, заклинаю, мои священники, не связывайте себя узами брака с женщиной». И еще он говорил: «Если же вам не удается избежать привязанности к женщине, то помните, что следует быть как можно более воздержанными». Помните об этом. Но я не могу позволить вам считаться священником в нашей стране.

Он вновь помолчал.

— Я отпускаю вам грехи, — наконец произнес епископ.

Я преклонил колена.

Когда я поднялся с пола, он указал на стопку пергаментов на столе. Я не притрагивался к ним после смерти королевы Астрид.

— Это повествование о святом Олаве? То, о котором писал Рудольф?

— Да, рассказ королевы Астрид. Но я не дописал его. Мне было очень трудно вернуться к записям после ее смерти.

— Я бы хотел прочитать рукопись. И я очень прошу вас закончить работу.

— Сегодня, в церковный праздник?

— Да. Я не могу долго оставаться у вас. А мне хотелось прочесть рассказ королевы Астрид до отъезда.

Я нашел записи рассказа Астрид и показал епископу. Он с легкостью разбирал мой почерк, когда я объяснил свои сокращения.

Я поведал ему о своих проблемах с рабами. Сказал, что связан законами.

Он ответил, что с законами предстоит еще много работы. И добавил, что раба намного проще освободить в Дании, чем здесь, но что освобожденным рабам приходится там намного сложнее. Часто они живут в ужасной нищете.

— Мы должны изо всех сил бороться за свободу этих людей, — сказал епископ.

Эгин дочитал рассказ Астрид до своего отъезда.

— Не очень-то это похоже на житие святого, — сказал он, — но я не вижу тут ничего оскорбительного для конунга Олава. Даже если он только на одиннадцатом часу битвы отбросил свой языческий меч, но не будем забывать — последние да будут первыми.

Мы долго сидели и говорили с ним в тот день. Вечерняя служба задержалась.

a:o MLXIII. Idus. Jun[27].

Перед отъездом из Хюсабю я хочу описать события, случившиеся после смерти королевы Астрид на Рождество два с половиной года назад. И я пишу сейчас не только, чтобы рассказать об этих событиях, но и понять их ход и причины.

И еще я пишу в слабой надежде, что мы оба — и королева Гуннхильд и я — ошибаемся и что существует другое решение.

Я почувствовал себя совершенно свободным после исповеди епископу Эгину — быть может, первый раз в жизни. И не только потому, что получил отпущение грехов. Но еще и потому, что сам смог простить все обиды и унижения. И я не знаю, смог ли бы я простить своих обидчиков без помощи Гуннхильд.

Я говорил с ней об этом.

— В моей стране, — сказал я, — священники накладывают на согрешивших тяжелые наказания. Многие откладывают исповедь до последнего — до самой смерти, потому что страшатся отлучения от церкви. Они предпочитают гореть в аду, чем страдать на земле от священников.

— А какие наказания существуют в Ирландии? — спросила Гуннхильд.

— Если человек ранит кого-то не в битве, то его могут приговорить ходить без оружия в течение долгого времени. А для искупления греха неверности муж должен принять обет воздержания.

— Несчастная жена! — тут же откликнулась Гуннхильд. — Сначала она страдает из-за неверности мужа, а затем — из-за его обета.

— Не уверен, что все жены с тобой согласятся.

На это она ничего не сказала.

— Люди слишком часто страдают из-за поступков других. Но сейчас я наконец начинаю понимать рабов, — задумчиво проговорила Гуннхильд. — И Тора была совершенно права, когда говорила, что свободные женщины не всегда могут поступать, как им того хочется.

— А ты?

— На Севере силой обладает тот, кто носит оружие. Что бы ни говорил закон, но женщина вынуждена подчиняться мужчине будь то ее муж, отец или сын. Она может получать власть, если только научится сталкивать мужчин друг с другом — как королева Астрид. Ведь не думаешь же ты, что она рассказала епископу Сигурду о любви Олава к языческим богам ради спасения души конунга? Если у женщины нет ни отца, ни братьев, ни сыновей, то она слаба и во всем зависит от мужа. Он может делать с ней все, что ему захочется.