17. Она эротична как хомяк Дормидонт
Прошло уже семь дней, а Лия так ничего и не придумала. Неотмщенный Шеин расхаживает как ни в чем ни бывало на свободе. Ни сердце его, ни душа, ни тело не запутались в силках любви.
Его независимость для Тополь невыносима!
Его одноместная палата ненавистна!
Его квакающая аська – мерзость!
Кстати, с кем это чудовище может перестукивается? Конечно же с такой же маразматичкой, как и он сам.
Тополь автоматически листает модный журнал (его наверняка забыла какая-то мымра, тварь дрожащая), потом с раздражением отшвыривает.
– Мне кажется, у меня болит голова…
Ну что за чушь она несет опять! Достойный человек ответит: голова не жопа, перевяжи да лежи.
– Кто Вам принес этот журнал? Вы что – поклонник женских журналов?
– Ну, разумеется. А вообще, не Ваше дело.
– Мы просто играем в отношения, это же просто игра! Не прогоняйте меня, все равно Вам не с кем общаться, а все время быть одному – глупо.
– И откуда Вы все знаете?
– Я даже знаю в чем у вас конфликт с женой. Мужчине за сорок нужна совсем другая любовь. После сорока он перестает быть лидером, а к пятидесяти он становится мягким и сентиментальным как женщина. Это своеобразный мужской климакс.
– Откуда такие секретные сведения про климакс? Вы – специалист?
– А Вы?
– Некоторым образом да.
– Когда-нибудь я отведу Вас к жене – и все объясню. Она все поймет и будет любить, как нужно любить мужчину, которому к пятидесяти.
– Я не хочу к жене. Я ни к кому не хочу!
– О, Вы не хотите к женщине?
– Я не хочу к женщине!
– А к кому Вы хотите, невозможный человек? К мужчине?
– Я хочу к ребенку и к животным.
– Вы по адресу. Животное – это я. Несколько драная кошка… с зелеными глазами… Мне уйти?
– Как хотите…
Тополь оборачивается в дверях:
– Ребенок – это тоже я. Когда я работала в модельном бизнесе, я для одной чешской фотосессии, помню, сделала вот так…
В дверном проеме она принимает эротичную позу.
– Как Вам?
– Я хочу настоящую кошку.
Тополь задумчива:
– С некоторых пор я перестала пользоваться макияжем и обнаружила, какая я старая. Сорок один год… Я уже шесть месяцев живу без макияжа – просто с распущенными волосами.
– Просто с распущенными волосами… – повторяет Шеин, но мыслями он далеко, в аське.
– С кем Вы все время перестукиваетесь?
– Я хочу завести хомячка, консультируюсь…
– Хомячка… Какая прелесть… Я почувствовала, как я себя уважаю, потому что я не боюсь себя даже такую старую. Но я заметила, что мужчины как смотрели, так и смотрят. Что-то другое волнует их.
– Хватит кокетничать, Тополь, мы не маленькие. Мы уже очень и очень большие.
– Ну что ж, давайте о кошке… – вздохнула Тополь. – Ваша кошка – я. Можете называть меня Василисой… Ламой… какие у кошек имена? Я буду обнюхивать ваше лицо, когда Вы будете спать.
– Но я хочу настоящую кошку. Я не хочу мыслящую кошку.
– Я – не мыслящая. Я и хомячком могу быть. Называйте меня Васей или Петей.
– Хомячка я хочу назвать Дормидонтом.
– Можно и меня Дормидонтом. А для одной итальянской фотосессии со смешным названием «Мужчины любят спагетти» я принимала вот такую позу… Недурна Дормидонт, господин гинеколог?
18. Антисекс от Риты
Наряду с Шеиным продолжает держать оборону и Рита. Нынче Рита из своей квартиры выпроваживает какого-то старичка.
– Фсе, фсе, Михаил Борифович!
– Да мне же просто подержаться, Рита, – упрямится тот.
– За старуху свою дервытесь!
– Боюсь… Даже в темноте боюсь…
Добавляет шепотом:
– Костлявая она стала, как смерть. За что там держаться?
За дверью – еще парочка тех, кто готов подержаться за Риточку.
Первый старичок спрашивает:
– Никак, Миша?
– Никак.
Второй грустен:
– Как же теперь?
Михаил Борисович отвечает ехидно:
– А никак! А то привыкли – льготы, льготы! В комитет ветеранов тут не пойдешь, не пожалуешься…
– Да кто привык, чего ты городишь? Отдавай мою шляпу, Дон Жуан хренов!
Михаил Борисович с насмешкой протянул обольстительную шляпу:
– Да на, добра-то! Неказиста твоя шляпа оказалась, Иван Егорыч, ой неказиста!
И он гордо удаляется в одиночестве, за ним семенят оскорбленные товарищи.
– Неказиста? Триста двадцать шесть рублей стоит! Да за такие деньжища мы в порту города-героя Севастополя… В одна тысяча девятьсот шестьдесят шестом году…
– Слаба твоя шляпа! На полшестого смотрит!
19. Фак! Фак! Ах, оставьте, дорогая…
Ах, что с нами делают женщины! После того, как Тополь побывала в коммуналке на Безбожном, господин психиатр и господин гинеколог долгими летними вечерами стали выпивать на кухне несколько чаще…
Иногда к ним присоединяется и Ромик, но Ромик преследует свой интерес.
Он появился на пороге кухни, крикнув своей очередной подружке:
– Малыш, я сейчас, пару минут!
Ромик пристраивается к застолью.
– Ну-ка, встаньте Сергей Иванович, – говорит Зайцев. – Я осмотрю Вашу попу.
Ромик немного наливает себе:
– Это воистину педерастичный намек, Валерий Романович, воистину! Вы на верном пути.
Шеин встает.
– Ну, если педерастично, пожалуйста… Осматривайте.
– Тополь сказала, что не любит рыхлые мужские задницы… Ну, такие как у меня…
Ромик, выпив, канючит:
– Валерий Романович, отец родной! Ну всего полчаса, идет? Посмотрите, какой дорогой коньяк куплен Вам! Две пицот отстегнул!
– Попа как попа… – громогласно восклицает Зайцев. – Я бы сказал элементарная жопа…
– Две пицот!
– А я дешевых не пью, Роман, и Вы это прекрасно знаете…
В руках у него снова гитара, он поет:
– Тьмою здесь все занавешено И тишина, как на дне… Ваше величество женщина, Да неужели – ко мне?
Ромик просит:
– Валерий Романович, ну же!
Зайцев перестал петь.
– Эх, мои юные друзья! Окуджава однажды сказал: «Потерпите, Валера. Все будет. И признание, и материальный достаток». Дорогой Булат Шалвович, докладываю. Ничего у меня нет, кроме Ваших песен…
– Вы это говорили уже сто раз! – торопит Ромик.
– Повторенье – мать ученья, запомните, Аполлон Вы наш многояйцевый…
Шеин берет гитару, трогает струны, поет:
– Тусклое здесь электричество, С крыши сочится вода. Женщина, Ваше величество, Как вы решились сюда?
У Ромика не забалуешь:
– Вы, Сергей Иванович, на шестерке не дотягиваете полтона… А вы, господин продюсер гнилых сериалов – на септаккорде фальшивите.
Он берет протянутую гитару.
– Да уж, во всем я фальшивлю… – вздыхает Зайцев, – Окуджава почитал мои стихи и сказал…
– Тогда все дворники писали стихи, – перебивает Шеин. – Скажу больше: гинекологи тоже.
До них долетает голос девушки, которую Ромик оставил один на один с Марьей Николаевной.
– Рома… Я боюсь одна… Она мне фак показывает…
– Про гречку не спрашивает?
– Спрашивает… Почему я ее съела… Ой, щипается! Прекратите, щипаться, бабушка! Я не ела Вашу гречку!
– А гинекологи с чего? Я понимаю, психиатры…
Ромик поет без фальши:
– Кто вы такая? Откуда вы?! Ах, я смешной человек… Просто вы дверь перепутали, Улицу, город и век.
Песня Окуджавы его тоже погружает в воспоминания.
– А мне Булат Шалвович шоколадку импортную подарил, помните, Валерий Романович?
– Помню.
– Сколько мне было?
– Два с половиной. Ромик, это правда, что женщины перестали любить бруталов, а переключились на элемент педерастичности?
– Да, конкретно.
– В Вас этот элемент… хм… так сказать, присутствует?
– Безусловно. Когда надо, я – метросексуал. Валерий Романович, душка на парфюме… Ну, прошу Вас… Во имя Булата Шалвовича!
– Вы знаете, что Ваши женщины очень громко стонут в постели? Где они насмотрелись такой порнографии?
Он взволнованно расхаживает:
– Это, знаете… Это тоже задевает… Почему они так громко стонут?
