Всем было ясно, что Трибуц решил уничтожить свои подводные силы. Нужно было что-то делать.
В те дни в Ленинграде находился Т., профессор Военно-морской академии, царский офицер. Приехал читать лекции по торпедной стрельбе — война показала, что даже командирам лодок, увы, не хватало грамотности. Командировка его закончилась. Несколько старших офицеров обратились к Т. с просьбой: передать в Москве лично адмиралу Исакову, начальнику Главного морского штаба, запечатанный конверт. Исаков был единственный на флоте, к кому прислушивался Сталин. Т., конечно, догадывался, о чем идет речь в письме. Он понимал, что попади это письмо "в чужие руки", его и авторов письма ждет не просто смерть, а мучительная гибель под пытками. Он взял конверт.
Грищенко не говорил мне, чьи подписи стояли под письмом. Но коли он так хорошо знал историю дела и содержание письма, можно думать, что подпись Грищенко там тоже стояла. В письме офицеры излагали правду положения и просили Исакова доложить её Сталину.
А лодки продолжали уходить — не на смерть, а на казнь. Наши историки глухо писали о том периоде.
Т. улетел, через Ладогу и Вологду, в Москву. Он передал письмо Исакову. Исаков доложил дело Сталину. Сталин ночью позвонил Трибуцу и приказал — прекратить. Ещё одна лодка ушла в ту ночь к заграждению, и её уже было не вернуть. Война на Балтике замерла — до октября 44-го, когда Финляндия вышла из войны и, по условиям перемирия, предоставила свои порты Балтфлоту.
Когда мы сидели с Матиясевичем над конечными главами его рукописи, я спросил его, почему, говоря о действиях Балтийских подводников в зиму 44-45 годов, он не упоминает Маринеско.
Матиясевич рассердился, встопорщил усы, и с капитанской назидательностью, будто отчитывая меня за провинность, объяснил, что Маринеско был разгильдяй, недисциплинированный командир... словом: "я такого не хочу даже вставить в книжку".
Через неделю Матиясевич помягчел и, будто в знак извинения, рассказал, что в конце 50-х бывшие командиры-подводники Балтики написали в Кремль письмо с просьбой восстановить справедливость, присвоить Маринеско (тогда еще живому) звание Героя.
Матиясевич тоже подписал ту бумагу. Никто предположить не мог, что расправа будет мгновенной и дикой. Участников "вылазки" поодиночке вытаскивали на широкие ковры, крыли грязной бранью, грозя "разоблачить", сорвать ордена... Орденов не отобрали, но всем "врубили" — по служебной и партийной линии. (Тогда-то, подумал я, капитан первого ранга Матиясевич и "ушел" с военного флота, и нанялся лоцманом в Ленинградский торговый порт.) Вероятней всего, Матиясевич не упомянул в книжке о Маринеско из дипломатии. Матиясевич хлопотал о постановке своей лодки "Лембит" на вечную стоянку в Таллине и, видимо, не хотел вредить делу. Кто же знал, что Эстония станет заграницей и что в Красную звезду там будут плевать.
Грищенко, напротив, писал и говорил о Маринеско всюду. В обход учебного плана, Грищенко на своих лекциях разбирал тактику Маринеско и схемы его атак...
Меня занимало: почему в схватке вокруг имени Маринеско остается за бортом суть — в чем именно был Маринеско разгильдяй?
Грищенко, посмеиваясь, рассказал мне, что главных провинностей у Маринеско было две: новогодний загул и "кадиллак". Хуже всего, что в войну у Маринеско был злой гений, по фамилии Орёл.
Уже после наших встреч с Грищенко мне говорили, что оный Орёл за три года войны вырос на бригаде подводных лодок до капитана первого ранга и ухитрился ни разу не сходить в боевой поход. Завидное умение. Неудивительно, что после войны он очень быстро дослужился до командующего флотом. Орел был у Маринеско непосредственным начальником, командиром дивизиона подводных лодок. Ненавидел он Маринеско так, что мог пойти на любую гадость.
Маринеско подчиненные и друзья обожали. Такой был человек. А вот Орла матросы недолюбливали. В Кронштадте зимой отмечали какой-то праздник, моряки экипажа Маринеско, с позволения бригадного начальства, пригласили девушек с Морзавода, устроили стол с угощением, патефон с пластинками. Только начали вечер — откуда ни возьмись комдив, товарищ Орёл. Танцы прекратил, всех девушек выставил вон. Кто-то из матросов кричит: "Ребята! Качать нашего геройского комдива!" Орёл был чувствителен к знакам внимания со стороны подчиненных, милостиво дозволил себя качать. Но матросы попались какие-то невнимательные. Три раза подбросили Орла высоко высоко, чтоб полетал. Два раза поймали, а на третий — забыли. Орёл по частям поднялся с каменного пола, рванул "ТТ" из кобуры: "Гады! Перестреляю как собак!.." А стрелять некого. Все ушли девушек провожать. В бешенстве, потрясая пистолетом, Орёл ворвался к спящему Маринеско с воплем: "Сам ты бандит! И вся команда твоя — бандиты!.. Маринеско спросонья решил, что его командир дивизиона окончательно сошел с ума.
Мечта Орла упечь Маринеско подальше и поглубже чуть было не исполнилась в Финляндии. Там случился у Маринеско его знаменитый загул. Приглянулся он красавице шведке, хозяйке ресторанчика, и шведка приглянулась ему. Укатили к ней (адрес был никому не известен), и — три дня и три ночи...
Грищенко рассказывал про это с большим удовольствием. Сам Грищенко, судя по всему, всю жизнь был любителем и любимцем прекрасных женщин, и приключение боевого друга Грищенко только радовало.
Ну, а какой была из себя шведка... тут Грищенко лишь поднимал глаза к потолку. Наши офицеры все вечера просиживали в её ресторанчике и пялились на хозяйку.
Командир боевого корабля на трое суток исчезает из воинской части. За такое даже в мирное время и в родной базе по головке не гладят. А в военное время, на чужой территории, в стране, которая еще недавно была нашим военным противником и злейшим врагом...
Политотдельцы уже обмакнули перья в чернильницу. Уже маячил вблизи конвой "смерша" с автоматами наперевес. Дело ясное: изменник. Завербован. Минимум — разжалование в рядовые, десять лет с заменой на штрафбат. Командовал тогда бригадой подводных лодок КБФ капитан первого ранга Верховский. Он вызвал Маринеско и сказал: "Чтобы в семнадцать часов твоей лодки у причала не было. Уйдёшь в море, и возвращайся с хорошей победой. Это всё, что я могу для тебя сделать". Маринеско пошел на лодку. Собрал в отсеке экипаж. Снял фуражку, свесил повинную голову. "Так и так, ребята. Моя вина. Неволить вас идти в море не могу. Как вы решите, так и будет". Лодка только вернулась из боевого похода. Отбомблена вдоль и поперек. Живой заклепки нет. Вода течет струйками. Дизель едва дышит. Батареи — хлам. Команда измучена, даже напиться толком не успели. Вот вам командир и его экипаж. "Не отдадим командира!"
Подтащились танкер, баржа с боезапасом. Залили соляр, масло, погрузили торпеды. Приняли с берега харч, получили свежие карты. В январе в семнадцать часов уже темнеет, и в темноте, вслед за ледоколом, лодка ушла от причала. Так ушел Маринеско в поход, где совершил "победу века", утопил "Густлова" (двадцать пять с лишним тысяч тонн, четыре тысячи чинов эсэсовской элиты и сто экипажей подводных лодок). А затем утопил "Штойбена"...
В поход с Маринеско отрядили загадочную фигуру, полковника в пехотной форме. Никто на лодке так и не понял, кого представляет полковник — политорганы или "смерш".
Полковник, на диво, показал себя умным человеком. Он не только не мешал Маринеско, но даже ни разу не появился в центральном посту. Полтора месяца похода он провел в дизельном отсеке, с мотористами, терпеливо слушая их рассуждения о том, что кок на флоте выше, чем полковник в пехоте.
