— Хотела бы я посмотреть, как вы скажете доктору Торресу, что он пьян, — фыркнула она. , Он мрачно усмехнулся.

Несколько минут они ехали молча, наблюдая, как Руфес носится вокруг, гоняясь за бабочками и кроликами. Наконец Идеи сказала:

— Ты действительно был бы не против поехать со мной?

— Нет, но я все равно думаю, что тебе опасно находиться в «Белой горе».

— Мне уже приходилось там бывать с отцом и доктором Торресом.

— По крайней мере, ты понимаешь, что нуждаешься, в защите, — сказал он мрачно. — Апачи неодобрительно относятся к лекарствам белых.

— Что ж странного. Ведь их убивают болезни белых, — ответила она, вглядываясь в его красивый темный профиль. — Ведь это же твои соплеменники, Волк. Неужели тебе безразлично, что с ними случится?

— Апачи — не мои соплеменники, так же, как и белые. Я ничей, Иден. — В голосе его слышался упрек, но он не глядел на нее.

Глаза Иден расширились от боли, которую вызвал его злой тон, но она тут же поняла, что его упрек обращен внутрь, а не ей.

— Расскажи мне о твоей жизни. Волк, — просто попросила она.

Он резко повернулся к ней и утонул в этих золотых глазах.

— Первые семь лет жизни я провел среди кибеков. Мой белый отец был бродягой, который торговал с индейцами и воспользовался благосклонностью глупенькой юной девственницы.

В то же мгновение, как он сказал это, ему захотелось взять слова назад. Сожаление охватило его при виде потрясенного взгляда ее глаз.

— Иден… моя мать… То, что с ней случилось, не имеет ничего общего с… Я не имел в виду…

— Все нормально. Волк. Я знаю, что ты хотел сказать. Пожалуйста, рассказывай, что было дальше. Ведь ты вырос не как апач, а как белый. Должно быть, отец забрал тебя. — Она видела, как он внутренне борется с собой, но все же продолжил.

— Она умерла зимой, когда мне исполнилось семь лет. Кстати сказать, именно от оспы. Все небольшие семьи, кочующие вдоль границы Аризона — Сонора, к тому времени уже здорово пострадали. И буквально умирали от голода. Однажды вечером в лагерь приехал отец. Я три года не видел его.

— Ты узнал его?

Иден и представить себе не могла, чтобы отец бросил ее или другого своего ребенка, независимо от взаимоотношений с матерью.

Он пожал плечами.

— Да я и не знаю. Может быть, просто какая-то часть моей памяти сохранила историю, которую мать рассказывала. Зато, похоже, он узнал меня. Глаза и цвет волос остались от апачей, но черты лица…

— Твое лицо прекрасно, как грех, — выпалила Иден и порозовела, а он одарил ее одной из своих редких улыбок.

— В общем, я выглядел достаточно белым для него. Он договорился со старейшинами племени. Те были рады избавиться от лишнего рта. Так он забрал меня с собой.

— Что же он ждал так долго?

— У него была белая жена в Пекосе, еще до того, как он связался с моей матерью. К тому времени он перестал бродяжничать и приобрел склад. Ему нужен был наследник, жена не могла родить ему сына. Когда он понял, что сына ему не дождаться, он приехал за мной.

— А если бы твоя мать не умерла, он что, тебя бы взял, а ее оставил?

Идеи не могла скрыть ужаса.

Волк улыбнулся над ее нежным материнским инстинктом.

— Для него она была всего лишь скво из племени апачей. Когда же он привез меня в дом Эссии Блэйк, для нее я тоже был лишь грязным полукровкой.

— Я понимаю, как это, наверное, тяжело — привечать чужого ребенка от другой женщины, когда нет собственных детей, но вряд ли она упрекала тебя за то, что сделал отец?

Он сосредоточенно посмотрел на нее.

— Ты выросла на территории Аризоны, Иден. И ты знаешь, как люди здесь ненавидят апачей. Что ж, и на западе Техаса чувства людей ненамного отличаются. Мой отец был суровым человеком, и она не могла противиться его решению, но каждый день моего пребывания под ее крышей был для нее источником нескончаемого раздражения. Она ненавидела меня как живой упрек ее бездетности. Обычно они ругались за закрытыми дверями, и она обзывала меня грязным индейским дерьмом. Она делала все, чтобы заставить отца избавиться от меня. Обвиняла меня в том, что я порчу вещи, что испачкал ее любимый ковер и что даже украл у нее драгоценности. Отец порол меня. Я думаю, что он тоже полагал, будто все апачи грязнули и воры.

Слезы наполнили глаза Иден. Когда они подъехали к сосновой рощице с ручейком, пробивающимся среди корней, она остановила лошадь и слезла.

— Пусть лошади отдохнут, а ты закончишь историю, — сказала она приглушенным голосом.

Она двинулась к воде, собака за ней. Блэйк соскочил со своего крупного чалого, подошел и уселся рядом на бережку. Ее слезы глубоко тронули его.

— Никто еще не плакал обо мне, Иден, — тихо сказал он, протягивая к ней руку. Подушечкой большого пальца он коснулся сначала одной ее щеки, затем другой.

— И что же ты делал? И как стал таким хладнокровным и жестоким? — спросила она, внезапно ощущая робость.

Он отдернул руку, тоже вдруг оробев.

— Я понимал, что уже не могу вернуться к соплеменникам матери. Ясно было, что они скоро все вымрут. Но несмотря на белого отца, меня не принимало и белое общество. Я решил учиться. Впрочем, это не совсем так. Решила, что я должен учиться, мисс Хаксли. Думаю, что она, обучая меня, тем самым бросала вызов окружающему. — Он улыбнулся этому воспоминанию. — Она была похожа на мисс Фиббз из Прескотта, такая же костлявая и прямая, как ее накрахмаленные блузки.

— Она похожа на суровую надсмотрщицу, — улыбнулась Идеи, поглаживая улегшегося рядом пса.

— Я учился читать, писать и считать. Приобрел вкус к чтению. Читал все, что она мне давала, — от Гомера до Марка Твена… — Он замолчал.

— И что же произошло потом?

Иден чувствовала, что должно было произойти нечто ужасное, чтобы он превратился в наемного охранника.

Волк сглотнул. Он еще никогда не рассказывал о том, что до сих пор болью отзывалось в сердце.

— Отец всегда хотел, чтобы я занимался его бизнесом — управлял его складами и магазинами скобяных изделий. К тому времени он открыл еще два небольших магазина в соседних городках. Я же терпеть не мог возиться со всеми этими инструментами и стройматериалами, мне ненавистны были покупатели, которые обращались со мною, как с прокаженным — собственно, я таким и был. И однажды, когда мне было уже пятнадцать, из месячной выручки пропали двенадцать тысяч долларов.

— Не мог же отец подумать, что ты будешь воровать то, что в один прекрасный день все равно достанется тебе?

— А больше и обвинять-то было некого, особенно когда рядом стояла Эссия и говорила, что вот, мол, она предупреждала, чтобы он не доверял мне ведение счетов. А деньги взяла она. Не потому, что он в чем-то ей отказывал. Просто, чтобы подставить меня. Она по-настоящему взревновала, когда отец перестал пороть меня за детские шалости и, наоборот, признал, что у меня хорошая голова и я могу отлично считать. Он доверил мне ведение бухгалтерских книг за три месяца до того, как начались пропажи денег. Для начала он уволил нескольких клерков и нанял новых, затем же, когда пропадало все больше… В общем, он не хотел слушать, когда я попытался ему объяснить, что это ее проделки.

В тот день, когда он сказал мне, чтобы я уходил и никогда не возвращался, она стояла рядом и злобно улыбалась. Этого мне никогда не забыть. — Голос звучал жестко, лицо было непроницаемым.

— А твой отец? Как же мог человек, который не побоялся привезти домой ребенка-полукровку, вдруг затем так обойтись с ним?

Волк замолк, пытаясь припомнить выражение лица Гидеона Блэйка.

— Он плакал. Этот большой суровый человек не скрывал своих слез… но не смягчился. А я ни о чем не просил и ушел не оглянувшись.

— Как же ты выжил?

— Я ведь не только продавал оружие. Я практиковался в стрельбе — единственная польза от этого бизнеса, — сказал он с невеселой улыбкой. — Бродяжничал и брался за всякую работу, пока не скопил на первый свой револьвер. Так я оказался в Эль-Пасо, где стал охотником за преступниками, за головы которых выплачивали премии. — Он пожал плечами. — Дело следовало за делом, репутация моя росла. Люди могли плеваться и обзывать меня различными именами, но только уже не в лицо, они боялись меня.