— Прекрати на меня таращиться, — велел Эйб лебедю.

По тому, как птица смотрела на него, Эйб решил, что она собирается напасть, но вместо этого лебедь вдруг завернул за «Меловой дом». Эйб подождал немного, а затем тоже завернул за спальный корпус. Он не желал думать о женщинах и одиночестве, лучше всего сосредоточиться на следах, которые ведут от задней двери «Мелового дома» к реке.

Когда Джоуи закончил ругаться с Мэри-Бет по поводу того, должен он или не должен быть дома, когда в воскресенье придут на обед ее родители, Эйб жестом позвал его к себе.

— Что-то здесь не так.

Склон был грязный и мокрый, и, хотя дождя не было уже несколько дней, в траве стояли лужи.

— Угу, — согласился Джоуи, опуская в карман телефон. — Здесь воняет.

— Ты ничего не замечаешь?

То, насколько по-разному они воспринимают окружающий мир, всегда изумляло Эйба. Когда внимание Джоуи было сосредоточено на тучах над Гамильтоном, Эйб замечал лишь дождь в Хаддане. Джоуи видел разбитую машину, а все, что замечал Эйб, — единственную каплю крови на шоссе.

— Чертов лебедь следит за нами.

Лебедь устроился на заднем крыльце, распушив перья, чтобы согреться. У него были черные глаза, похожие на камешки, способные не моргать, даже когда тишину темнеющего неба прорезал шум самолета.

— А еще что-нибудь? — спросил Эйб.

Джоуи осмотрел крыльцо, только чтобы не обидеть друга.

— Метла. Она должна для меня что-нибудь значить?

Эйб привел его на тропинку, ведущую к реке. Тропинка была слишком чистая, в самом деле, ее явно подмели. Когда они снова подошли к крыльцу, Эйб перевернул метлу: концы прутьев были испачканы в земле.

— Да они просто чистюли, — заметил Джоуи. — Подметают заднее крыльцо. Но я видел и более странные вещи.

— А как насчет тропинки? Судя по всему, ее тоже кто-то подмел.

Эйб сел на ступеньку и посмотрел за деревья. Река в этом месте была широкая, течение быстрое. Ни камыша, ни тростника, ни ряски — ничего, что могло бы задержать предмет, увлекаемый вниз течением.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты ужасно подозрительный? — спросил Джоуи.

Люди говорили об этом Эйбу всю его жизнь, но с чего бы ему быть другим? По его мнению, любой, кто не проявляет осторожность, просто дурак, и именно поэтому он собирался как следует поразмыслить над этой ситуацией. Он, кто всегда следил за тем, чтобы не оказаться втянутым в чужие дела, уже завяз в этом деле слишком глубоко. После того как он высадил Джоуи возле дома, Эйб поймал себя на том, что думает о мальчиках, которые умерли слишком рано, и о женщинах, которые хотели слишком многого, и уже скоро он заблудился на улицах, знакомых ему с детства. Он не там свернул на Мейн-стрит, снова свернул не там на Лесной, подобную ошибку может совершить любой мужчина, которого отвлекают мысли о красивой женщине, и, прежде чем успел осознать, он уже ехал через мост туда, куда ездил его дед, к месту, где росли дикие ирисы. Спустя столько лет Эйб помнил, где это, он до сих пор с легкостью мог точно указать место, где река вливалась, медленная и глубокая, в пруд Шестой Заповеди.

Встречать этим же вечером в аэропорту отца мальчика выпало на долю Эрика Германа и Дака Джонсона, подобную обязанность добровольно не взвалил бы на себя никто, особенно Дак, для которого простой разговор казался делом сверхъестественным. Они выехали после ужина и ехали до самого Бостона в молчании. Уолтер Пирс ждал их перед терминалом «Ю-Эс-Эруэйз», и, хотя он был совершенно не похож на сына, Эрик с Даком тут же узнали его, они ощутили исходящую от него скорбь раньше, чем подошли пожать ему руку.

Они отнесли его чемодан к машине Эрика, к старенькому «вольво», повидавшему на своем веку столько миль. Пока они ехали, коротко поговорили о непостоянстве погоды, прекрасной, пока они проезжали Логан, но делавшейся все более пасмурной и ветреной по мере продвижения по трассе И-93, затем обсудили скорость перелета из Нью-Йорка. Час пик подходил к концу, когда они выезжали из города, и к тому времени, когда свернули на семнадцатое шоссе, дорога опустела, а небо сделалось синим, как ночью. Мистер Пирс попросил остановить в Гамильтоне, у лаборатории, где проводилось вскрытие, чтобы взглянуть на тело.

Хотя Гаса должны были привезти утром в Хаддан, чтобы кремировать в «Похоронном бюро братьев Хейл» и подготовить останки к перевозке в Нью-Йорк, хотя Эрик с Даком оба были измотаны всем этим делом до предела, они, разумеется, согласились сделать остановку. Кто бы мог отказать скорбящему отцу в последний раз взглянуть на сына? Но Эрик сожалел, что рядом нет Бетси. Она пережила жизненную катастрофу, лишившись родителей в раннем возрасте. Она, скорее всего, пошла бы в лабораторию вместе со старшим Пирсом, нашла бы какие-нибудь утешительные слова из тех, какие мечтают услышать люди, кому предстоит жить дальше. Но, поскольку ее не было, Уолтер Пирс один вошел в здание, тускло освещенное, с нехваткой персонала, где потребовалось несколько попыток, прежде чем было найдено нужное тело.

Дожидаясь на стоянке, Эрик с Даком недовольно бурчали и ели жареный арахис, который Эрик обнаружил в бардачке, затем перешли на энергетические батончики, которые Дак постоянно таскал с собой. Близость несчастья вызывает у некоторых людей голод, словно набитый желудок может защитить их от беды. Оба вздохнули с облегчением, когда мистер Пирс не потребовал от них никаких объяснений, особенно если учесть, что как раз они были теми взрослыми, которые отвечали за его сына. Хотя Эрик с Даком были воспитателями при «Меловом доме» уже пять лет, они никогда особенно не общались друг с другом. И теперь им совершенно нечего было сказать, особенно когда мистер Пирс вернулся в машину. Они слышали, как он плачет, пока выезжали на дорогу, ведущую в Хаддан, полоску асфальта, которая этой самой ночью казалась бесконечной. Мистер Пирс вдруг спросил, почему это случилось именно с его сыном. Голос его срывался и был едва слышен. Почему сейчас, когда мальчик только-только начинал жить? Почему Гас, а не чей-нибудь еще сын? Но поскольку ни Дак, ни Эрик не знали ответа, они не произнесли ни слова, а мистер Пирс так и проплакал всю дорогу до города.

Они отвезли его в гостиницу, обрадованные тем, что наконец можно вынуть из багажника его чемодан, и пожелали ему доброй ночи. После того как благополучно доставили мистера Пирса, Эрик с Даком Джонсом поехали прямо в «Жернов». Большинство народу из школы предпочитали сидеть в баре гостиницы, где мартини был дорогой, а шерри на сорок процентов состоял из водопроводной воды. Люди, которые родились и выросли в Хаддане, говорили, что если высокие цены и скверное обслуживание — это то, чего хочет Хаддан-скул, то так тому и быть, но сегодня Эрик с Даком хотели пива и виски и еще тихого местечка, где никто их не побеспокоит. Им требовалось что-нибудь тонизирующее после того, что они только что пережили, но пришлось отказаться от привычного сидения в гостинице — вдруг старший Пирс решит, что ему тоже нужно выпить; так что они доехали до «Жернова», заведения, на которое всегда поглядывали с презрением, хотя сейчас они быстро и с удобством устроились в баре.

Народ из Хаддан-скул почти не захаживал в «Жернов», за редким исключением, таким, как Дороти Джексон, школьная медсестра тридцати лет, которая любила час скидок, когда все напитки отпускались два по цене одного. Несколько местных мельком взглянули на новых посетителей, но никто к ним не подошел.

— Скверно, что Гас Пирс не был приписан к «Дому Отто», — произнес Эрик, ни к кому в особенности не обращаясь. Его не заботило мнение Дака Джонсона, он ни во что не ставил его, поэтому считал себя свободным говорить, что ему вздумается, в присутствии этого человека, особенно после того, как пропустил первую порцию «Джони Уокера», чистого, без льда и без воды. — Тогда бы это были проблемы Денниса Харди.

Он говорил о преподавателе геометрии, воспитателе из «Дома Отто», которого никто особенно не любил.