Нагафенов рванулся к ней, но не успел. Аня налетела на кого-то из согруппников. По иронии судьбы, им оказался тот самый новый русский.

Он угодил на каменную рыбу. Забившись в клубах собственной крови и пузырей непонятно откуда взявшегося воздуха — это потом установили, что один из шипов пробил шланг акваланга, — нувориш попытался всплыть. Тотчас же метнулся к нему инструктор, несколько человек из группы, сам Нагафенов…

Когда все вынырнули, раненый был уже в глубоком обмороке, с лиловым лицом и опухшими проколами на спине.

Всю обратную дорогу в самолете Аню лихорадило. Отдых был безвозвратно испорчен. Ей снился взбалмошный, ни к чему отношения не имеющий сон, будто она в исподней тонкой рубашке мчит на взмыленном белом скакуне, сама не ведая, куда и зачем. И конь счастлив, и счастлива она, но только точно знает: если они остановятся, произойдет что-то ужасное.

И черными крыльями летят над ее пригнувшимся к белой гриве телом густые распущенные волосы…

Просыпаясь, видела Аня мрачное лицо домработницы. Та суетилась, напоминая хозяйке о грядущем судебном разбирательстве и хлопоча о свидетелях, которые могли бы дать нужные показания. Ане это было почти безразлично. По ее, а не по чьей-то вине между жизнью и смертью находился человек. Пусть человек поганенький — да прямо скажем: не человек, а животное в одежде — но тем не менее существо живое, а кем-то, возможно, даже любимое. А, да при чем здесь это?! Аня снова и снова проигрывала в уме те секунды под водой. Занеси ее чуть левее, ну хоть на полметра — на не произошло бы ничего страшного. Она задремывала, представляя себе, как, увернувшись от нувориша, падает на кораллы сама и, исколотая морскими ежами, поднимается на катер. Всего бы чуть-чуть!..

Она не плакала. Не тот был случай, чтобы плакать, и не тот человек. Но думать о том, как будет отвечать в московском суде, говорить с адвокатом, смотреть в глаза родне пострадавшего, ей не хотелось.

— Ой, да будет вам, Аннушка Сергевна! — раздражалась Ирина, и голос ее становился еще противнее. — Там, поди, еще и родня такая, что вам в укор выставят — отчего, мол, не до конца… И не надо, вот не надо так на меня смотреть! Знаем мы этих людишек! Если ему ничего не стоит ударить женщину, то будьте уверены, другие к нему относятся в точности так же. Не убивайтесь вы по этой мрази!

Но то, что было после, оказалось для Ани полнейшей неожиданностью. Нет, не сборище каких-то людей с транспарантами: «Убийца!» и «Требуем справедливого наказания для убийцы!», а нечто другое.

Несколько свидетелей показали, что Гаврилов Евгений Павлович — так звали пострадавшего, который остался лежать в реанимации каирской клиники, — был знаком с Зайцевой Анной Сергеевной задолго до их поездки в Египет. Ухаживал за нею. Добивался ее руки. Но всё тщетно. В подтверждение прикладывали к делу фотографии и пленки (кто сейчас фотографирует на пленки?), где Аня была запечатлена в компании того самого Гаврилова.

— Я уж не знаю, почему этот Гориллов так за нее зацепился… — с выражением говорила не знакомая Ане девица с густо накрашенными глазами и скромно потупилась, когда судья сделал ей замечание. — Простите, ваша честь, я по привычке… Больше не буду. Я и Аньке говорила: сходи ты к бабке, прикупи отворот, зачем тебе этот гамадрил… простите, ваша честь!.. этот человек, хотела я сказать. По существу говорить? Ну… по существу, Аня… эм-м-м… Зайцева Анна Сергеевна никогда не проявляла по отношению к Евгению никакой агрессии. И никаких угроз с ее стороны тоже не было. С его? Ну и с его, вроде, тоже не было… Да нет, нет, я не сомневаюсь, просто это при мне не было, а как там без меня — знать не знаю!

— А я знала, знала, что эта… Зайцева… доведет Женю до беды! — вопила другая особа, тоже возникшая пред Аней впервые.

— Свидетель, вы подтверждаете, что знали Зайцеву Анну Сергеевну 1982 года рождения, а также Гаврилова Евгения Павловича 1971 года рождения?

— Почему — знал? И знаю, надеюсь! Всё-таки Женя — парень крепкий. Любил он ее сильно. А она, говорят, убивалась по другому.

— Ваша честь, я протестую и прошу последнюю фразу свидетеля в протокол не вносить как не относящуюся к делу!

— Протест адвоката обвиняемой отклоняется! В данном деле суд заинтересован в прояснении всех фактов, предшествующих событиям четырнадцатого ноября.

— Но, ваша честь, свидетель ссылается на чужие, непроверенные предположения…

Голоса, голоса… Для Ани, давно сидевшей, сжав виски ладонями, они слились в сердитый гул осиного роя, где каждый готов был ужалить ее побольнее. А она не помнила ничего — ни лиц, ни того, что хором твердили они. Перед глазами стояла Динка-невидимка и ее попытки разузнать, за что она убила своего мужа. Все это складывалось теперь в какое-то мрачное, изощренное и весьма долгосрочное пророчество, касающееся самой Ани.

— Ира, скажите, я что — правда знала этого Гаврилова? — спросила она в перерыве, когда адвокат грустно констатировал, что, видимо, приняв во внимание факты душевной болезни Ани, подтвержденные лечебными учреждениями, где она наблюдалась прежде, обойтись условным сроком не удастся и что ей грозит принудительное лечение.

— А мне же откуда знать, Аннушка вы моя Сергевна?! — причитая, ответила Ирина. — Я ведь из ваших знакомых только того видела, по которому вы убивались. Видела, да и то мельком!

Потом… Потом была какая-то русская свидетельница из той дайверской группы, в которой случился несчастный случай. Богато одетая, с натянутым лицом и хорошо тренированным телом, та вышла к тумбе для свидетелей и жестко показала, что Аня, по ее наблюдениям, нарочно толкнула Гаврилова на риф. Она подробно расписала их ссору на катере и его последнюю выходку.

— Вы заметили какую-нибудь акулу… или просто крупное животное, которое могло бы — пусть хотя бы теоретически — напасть на гражданку Зайцеву?

— Нет, что вы! Не было никаких акул, ваша честь! Она сфотографировала господина Нагафенова, увидела под собой потерпевшего и бросилась на него. Он мужик здоровый, но под водой все равны, да прибавьте еще эффект неожиданности.

— Это ложь! — закричала Аня, не в состоянии больше держать себя в руках. — Спросите, вызовите сюда Василия Нагафенова!

— Подсудимая, сядьте. Сядьте, подсудимая. Сядьте. Всему свой черед. Суд разберется. Сядьте. Дайте воды подсудимой! Будьте добры, дайте воды туда! Продолжим заседание!

На это слушание Нагафенов явиться не смог из-за срочного отъезда. Он звонил Ане. Извинялся и обещал дать показания на следующем этапе разбирательств.

— Василий! Пожалуйста, вы только скажите: но ведь была акула?

— Была, была, Анечка, ну что вы, глазам своим не верите, что ли?!

— Уже не верю. Ни глазам, ни кому-то… и себе тоже не верю.

— Была акула, Аня! — серьезным тоном постановил Нагафенов. — А со стервой Косынцевой я еще разберусь, будьте уверены! Для вранья у нее наверняка есть какие-то мотивы. Ничего, за ложные показания предусмотрена статья. Так что не отвертится… Главное — молитесь, чтобы поганец-Гаврилов выжил. Всего! Всего! Всего! Целую в обе щечки! Бегу! Мне пора. Анечка, вы простите! Бегу!

— Выпейте пустырничка, Аннушка Сергевна. Выпейте! Всё своим чередом идет. Ваше дело правое. Плохо, конечно, что вы не помните, ухаживал за вами этот Гаврилов или нет…

А на следующий день Ане сообщили, что Гаврилов Евгений Павлович скончался в египетской больнице. Под арест ее отчего-то так и не взяли, но дать подписку о невыезде из города заставили.

Ирина ревела в три ручья. Адвокат разводил руками.

Постояв у окна в созерцании голубей, вороны и возникшего из маятника пса, Аня оделась и ушла на улицу. В ранних сумерках ноябрьского вечера ей снова казалось, что из теней за нею наблюдают чьи-то бездушные глаза…