Макданн останавливается на ступеньках перед парадной дверью и разговаривает с каким-то высоким полицейским чином в форме. Я оглядываю знакомое место; оконные наличники недавно покрашены, цветочные клумбы выглядят несколько запущенными. Все остальное без изменений; последний раз я был здесь неделю спустя после похорон Клер, и тогда у дома был такой же плохо вымытый вид.

Макданн возвращается к машине, ловит взгляд Флавеля и делает ему знак рукой. Мы выходим из машины и направляемся в дом за Макданном.

В доме тоже почти никаких изменений; тот же запах, тот же вид: лакированный паркет, роскошные, но повыцветшие старые ковры, разномастная и в основном очень старая мебель, множество больших комнатных растений, на отделанных деревянными панелями стенах — потемневшие от времени пейзажи и портреты. Мы проходим под главной лестницей в столовую. Здесь полно полицейских; на столе, почти полностью закрывая его, лежит карта земельного участка. Макданн представляет меня остальным полицейским. Никогда прежде на меня еще не устремлялось столько тяжелых, подозрительных взглядов.

— Ну и где же труп? — спрашивает один из стратклайдских полицейских. Он оказался здесь, потому что был позаимствован их вертолет.

— Все еще здесь, — говорю я ему. — В отличие… в отличие от человека, которого вы ищете. — Перевожу взгляд на Макданна — единственное здесь лицо, на которое я могу смотреть, не ощущая себя пятилетним ребенком, намочившим штаны. — Я думал, что планировалось провести похороны своим чередом или хотя бы сделать такой вид. Он непременно должен был прийти. И тогда вы бы могли его схватить.

Лицо Макданна прекрасно производит впечатление полной невозмутимости.

— Возобладало мнение, что это далеко не лучший способ действий в данной ситуации, — говорит он; я еще не слышал, чтобы он изъяснялся как представитель полиции по связям с общественностью.

По комнате словно проносится шорох хорошо подогнанных черных мундиров, а общая атмосфера и взгляды, которыми обмениваются присутствующие, создают у меня впечатление, что этот пункт вызвал жаркие споры.

— Мы все еще ждем труп, — говорит полицейский с нашивкой Тейсайда — официально командуют здесь тейсайдские. — Мистер Колли, — добавляет он.

Я смотрю на карту участка.

— Я вам покажу, — говорю я им. — Вам понадобятся… лом или что-нибудь такое, метров пятьдесят веревки и фонарь. Ножовка тоже может пригодиться.

Энди дотягивается до железной решетки и тянет ее на себя.

— Эта поднимается, — крякает он, голос его все еще дрожит.

Я прихожу к нему на помощь, мы приподнимаем ржавую решетку с одной стороны, но с другой стороны она закреплена железным болтом, и дальше нам ее не поднять.

Энди берет сук, которым мы колотили этого типа, и расклинивает им решетку — та немножко опускается, но потом застревает — в том месте, где торчит обломок ветки потоньше, решетка зависает на палке, между нею и каменным ободом шахты около полуметра.

Энди бросает вниз рюкзак, затем нагибается и берет человека под мышки, стараясь его поднять.

— Помоги, — шипит он.

Мы приподнимаем тело и прислоняем спиной к каменной надстройке шахты, его голова падает на грудь. На камнях остаются небольшие пятна крови. Энди обхватывает ноги мужика за икры и поднимает его, я подлезаю снизу и выталкиваю тело вверх, его голова ложится на каменную надстройку под решеткой. Мы вдвоем тужимся, и наконец там же оказываются и плечи мужчины; Энди, кряхтя, изо всех сил толкает его вперед, ноги Энди скользят по земле и старым листьям, руки мертвеца болтаются. Я тоже, сколько хватает сил, толкаю тело. Брюки мужчины цепляются за камень и снова начинают сползать вниз, потом сук, поддерживавший решетку, соскальзывает, и решетка падает, ударяя мертвеца по груди.

— Черт, — выдыхает Энди.

Мы снова с трудом поднимаем решетку и расклиниваем ее. Голова мужчины висит над стволом шахты. Мы толкаем его за ноги, но они сгибаются в коленках, поэтому нам приходится поднимать их высоко над нашими головами и толкать — так они не сгибаются, его брюки, зацепившись за каменное ребро, скручиваются, руки перекидываются и ложатся на противоположный край надстройки, и тут толкать его становится легче. Он выскальзывает из наших рук и летит вниз, тело его ударяется о стенки. Его брюки снова завернулись вокруг колен, они цепляются за ботинки и исчезают за кромкой надстройки, в последний момент задевая решетку. Сук выскальзывает, и решетка захлопывается. Сук падает в шахту вслед за телом.

Мы стоим там секунду, другую. Потом слышим — если только это не наше воображение — слабый удар. Энди внезапно приходит в движение, забирается на каменную надстройку и смотрит сквозь прутья решетки вниз, в темноту.

— Ты его видишь? — спрашиваю я.

Энди качает головой.

— Но все равно надо набросать сверху веток, — говорит он.

Мы находим другой сук и подпираем им решетку, следующие полчаса собираем поблизости упавшие ветки и коряги, сваливаем их в кучу, потом бросаем в вентиляционную шахту; обламываем с деревьев и кустов засохшие ветки, волочем их, обрываем зеленые; собираем охапки сухих листьев и их тоже бросаем вниз, в шахту; все, что попадается под руку, идет под решетку и вниз. Что там внизу — мы по-прежнему не видим.

В конце концов большая разлапистая ветка с массой листьев, чуть ли не целый куст, застревает всего лишь в нескольких метрах от входа, и тогда мы останавливаемся — запыхавшиеся, в поту, дрожащие от напряжения и шока, который дает о себе знать только теперь, с запозданием. Мы опускаем решетку на место и бросаем в темноту шахты последний сук, он падает на застрявшие ветки. Мы сидим на сухих листьях у каменного ограждения шахты, прислонившись к нему спинами.

— Ну, ты как, в порядке? — спрашиваю я Энди спустя какое-то время.

Он кивает. Я протягиваю руку и пытаюсь дотронуться до него, но он уклоняется.

Мы продолжаем сидеть так еще несколько минут, но я постоянно оглядываюсь, наконец меня охватывает страх — а вдруг тот мужчина не умер или превратился в зомби и сейчас лезет к нам, наверх, чтобы поднять решетку и полуистлевшими руками схватить нас за волосы. Я поднимаюсь и встаю напротив Энди. Мои ноги все еще как ватные, а во рту совсем пересохло.

Энди тоже встает.

— Искупаемся, — говорит он.

— Что?

— Идем… — Энди проглатывает слюну. — Идем искупаемся. На озеро, на речку. — Он бросает взгляд на каменную надстройку.

— А что, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро и беззаботно, — искупаемся. — Я смотрю на свои руки, они все грязные и исцарапанные. Кое-где пятна крови. Руки все еще дрожат. — Отличная мысль.

Мы выбираемся из зарослей на яркий дневной свет.

Меня охватывает целая буря эмоций — надежда, радость, непонимание и страх; но это продолжается недолго, наверное, минуты три-четыре, пока они не могут найти тело на дне шахты.

Мы пришли сюда через сад и лес, по той горе, на которой бог знает сколько лет назад лежали мы с Энди, нежась на солнышке, потом по крошечной долине, потом вверх через кустарник и мертвые коричневатые листья папоротника к деревьям на вершине холма. С запада дул влажный ветер, стряхивая капли с высоких голых деревьев и унося прочь гул автомагистрали.

Нас здесь человек двадцать, включая полдюжины констеблей, которые несут снаряжение. Я все еще прикован к сержанту Флавелю. Я наивно полагал, что они проведут небольшую секретную операцию, дабы поймать Энди, пришедшего на собственные похороны; я воображал, что полицейские будут красться через подлесок, переговариваясь вполголоса по рациям, и постепенно замкнут круг. А мы пришли сюда целой толпой, продираясь через подлесок к мертвому телу.

Вот только никакого тела здесь нет. Я говорю им, что на дне вентиляционной шахты спрятан труп, и они мне верят. Они долго прокладывают проход к шахте — отпиливают ветки рододендронов, срывают лапы ежевики и других кустов, потом без особого труда поднимают решетку на надстройке, и один из полицейских помоложе, в комбинезоне и каске, обвязывает себя веревкой — настоящей альпинистской веревкой, которую они вытащили из багажника рейнджровера, — и спускается в темноту.