— Ни хера себе зверюга, — говорит Иэн.

— Полмиллиарда фунтов стерлингов и шестнадцать тысяч тонн…

— Знаем, знаем, — устало говорит Иэн. — И длиной в два футбольных поля. А поновей у тебя ничего нет?

— Держи карман шире. — Я пожимаю плечами. — Прочтешь в моей статье.

— Ах, какие мы. — Он оглядывается. — А где твой человек с «кодаком» за пазухой и разрешением на съемку?

Я киваю на моторку, караулящую у входа в самое горлышко пролива:

— Будет снимать «рыбьим глазом», входит в образ. А твой?

— У меня их двое, — говорит Иэн. — Один где-то здесь, а другой взял вертолет пополам с Би-би-си.

Мы оба смотрим в небо. Я вижу четыре военно-морских «Си-кинга». Мы с Иэном обмениваемся взглядами.

— Что-то они припозднились с вертолетом, а? — спрашиваю.

Он пожимает плечами:

— Может, спорят, за кем чаевые пилоту.

Мы снова разглядываем субмарину. Лодки протестующих все время пытаются пробиться к «Авангарду», но каждый раз их оттесняют лодки Министерства обороны; резиновые корпуса ударяются друг о друга, а потом качаются на расходящихся волнах. Нос ракетоносца следом за буксиром неспешно приближается к входу в горлышко. Команда, облаченная в желтые спасательные жилеты, стоит по стойке «вольно» на палубе огромного корабля, некоторые перед рулевой рубкой, некоторые — позади. Люди на узкой косе напротив нас кричат и улюлюкают. А некоторые, возможно, ликуют.

— Дай-ка глянуть, — говорит Иэн.

Я протягиваю ему бинокль, и он вперяется взглядом в военный буксир, который медленно ведет подводную лодку через узкость. На борту буксира название — «Гуляка».

— Ну и как у вас дела в «Кале»? — спрашивает Иэн.

— Да так, обычная дребедень.

— Не может быть! — Он отводит глаза от бинокля и делает вид, что потрясен. — Ты не оговорился? У вас ведь по-прежнему что ни день, то рекорд.

— От рекордиста слышу, писака хренов.

— Вы, ребята с Восточного побережья, просто завидуете нашей компьютерной системе, потому что она работает.

— Да уж конечно.

Мы смотрим, как длинное, подчеркнуто фаллическое тело проскальзывает в горлышко пролива, и его высокий корпус закрывает от нас людей, стоящих на косе напротив. Маленькие головы в пилотках появляются на вершине рулевой рубки и смотрят на нас сверху вниз. Я машу им рукой. Один из них машет в ответ. Я чувствую странное виноватое счастье. Над головами шумят вертолеты; водоворот лодок демонстрантов и МО втиснулся в горлышко; надувные лодки танцуют и бьются друг о друга. Это несколько напоминает паралитиков, пытающихся станцевать шотландскую кадриль, но в статье я бы не стал пользоваться таким образом.

— В Лондоне вчера были демонстрации, да? — спрашивает Иэн, возвращая мне бинокль.

Я киваю. Вчера вечером я смотрел по телевизору, как промокшая толпа брела по лондонским улицам, протестуя против закрытия шахт.

— Угу, — говорю я и гашу окурок о ржавую крышу контейнера. — Шесть лет назад еще можно было что-то исправить. Люди начинают понимать, что Скаргилл[5] был прав.

— Наглая сука, вот кто он такой.

— По-настоящему, он-то и был прав.

— Вот я и говорю, настоящая наглая сука, — ухмыляется Гарнет.

Я покачиваю головой и киваю на катер рыбоохраны, замыкающий флотилию, которая протискивается в узкость.

— Как ты думаешь, это корыто в конце или в заду? Я имею в виду, чисто в смысле морского жаргона.

Иэн, скосив глаза, смотрит на корабль — огромный корпус подводной лодки продолжает скользить мимо нас. Я вижу, как он пытается найти достойный ответ, обдумывая что-нибудь вроде «в твоем заду… или в конце» или еще что-либо не менее военно-морское, но ничего равноценного в голову ему не приходит, и он явно понимает это и потому просто пожимает плечами, вытаскивает блокнот и говорит:

— Убей бог, не знаю.

Он начинает быстро выводить какие-то каракули. Гарнет, вероятно, один из последних людей, кто владеет стенографией; в нашем поколении почти никто не доверяет «Питману»,[6] предпочитая полагаться на «Олимпус перлкордер».[7]

— А ты все так же — на все руки, Камерон?

— Ага, в свободном поиске, репортер без портфеля.

— Говорят, ты приручил одну зверушку в одном общественном заведении и она приносит тебе лакомые кусочки? — спокойным голосом говорит Гарнет, не отрывая глаз от своей стенографии.

Я смотрю на него:

— Что?!

— Без «ка» она сама бы все сожрала, — скалится он на меня. — А без «эр» одних бы мышей тебе носила.

Я недоуменно смотрю на него.

— Стыд и позор, — говорит он. — Маленькая такая зверушка, под землей живет, насекомых кушает. Неужели не понимаешь? — Он трясет головой: как, мол, можно быть таким тупицей. — Крот.

— Ну ты наплел, — говорю я.

Надеюсь, вид у меня при этом достаточно изумленный.

— Так это правда? — уязвленно спрашивает он.

— Что?

— Что у тебя в службе безопасности или еще где завелся крот и сливает тебе какой-то вкусный компромат.

Я качаю головой.

— Нет, — говорю я ему.

На его лице разочарование.

— Кто тебе сказал такую глупость? — спрашиваю. — Фрэнк, что ли?

Брови у него ползут вверх, рот округляется, он шумно вбирает воздух.

— Извини, Камерон, но я не могу раскрывать свои источники.

Я страдальчески закатываю глаза, и мы снова поворачиваемся к подводной лодке.

Вдали раздаются радостные возгласы — это одна из лодок демонстрантов прорывается сквозь кордон военных, уворачивается от полицейских катеров и, как комар, пытающийся укусить слона, врезается в скошенную черную корму «Авангарда» и по инерции накатывается на палубу; ее тут же снова отгоняют за оцепление. Телевизионная команда успевает снять эту сцену. Я ухмыляюсь, радуясь за демонстрантов. Через некоторое время мимо нас, наполняя воздух гулом, проскальзывает высокий серый корпус патрульного корабля «Оркни», следующего за огромной субмариной.

— Оркни, — задумчиво говорит Гарнет. — Оркни…

Я почти слышу, как работают его мозги: он пытается найти эффектный ход, чтобы перекинуть мостик между прибытием «Авангарда» и главной завтрашней новостью (должны опубликовать доклад комиссии о жестоком обращении с детьми в Оркни[8]). Зная Гарнета, я не сомневаюсь, что связь моряков со скандалом почитай что установлена.

Я себе помалкиваю, а то еще воодушевится.

Он выбрасывает окурок. Возможно, неправильно истолковав этот жест, кто-то на корме «Оркни» машет нам. Иэн весело машет в ответ.

— Держите хер по ветру, ребятки! — выкрикивает он, но так, чтобы его никто, кроме меня, не услышал.

Он вполне доволен собой.

— Очень смешно, — говорю я, подходя к краю контейнера. — Как насчет кружечки пивка, когда эта бодяга кончится?

Я прыгаю на бочку из-под бензина, а потом — на землю.

— Уже уходишь? — говорит Иэн; затем добавляет: — Не. Фаслейнское начальство дает интервью,[9] а потом я сразу в контору.

— Я тоже заеду на базу, — говорю я ему. — Увидимся там.

И, повернувшись, иду через пустырь к своей машине.

— Так ты не хочешь подать нам руку помоши, хамская ты эдинбургская скотина! — кричит он.

Я на ходу вскидываю руку:

— Пока!

Минуту спустя, выехав из деревни курсом на горловину пролива и далекую военно-морскую базу, я миную субмарину. В ярком солнечном свете подводная лодка выглядит странно, угрожающе-прекрасно — этакая черноватая блестящая дыра среди земли и воды. Я покачиваю головой. Двенадцать миллиардов фунтов стерлингов за то, чтобы стереть с лица земли, возможно, уже пустые ракетные шахты, а заодно спалить дотла несколько десятков миллионов русских мужчин, женщин, детей… но они нам больше уже не враги, а значит, то, что и прежде дурно попахивало (и было принципиально, по замыслу, бесполезным), теперь вообще становится неприемлемым, еще более пустой тратой средств и сил.