Мне это здорово действовало на нервы, даже если я и ошибался; я и в самом деле хотел устроить козью рожу этому сукину сыну, потому что перед игрой у нас вышел дурацкий спор, он говорил, что алчность — это, мол, хорошо и что он был разочарован, как неудачно аргументировал этот тип Гекко из «Уолл-стрита».[85]

— Но это же в самом деле хорошо, — возражал Уильям, размахивая своим маркером. — Именно ею измеряется способность к выживанию в наше время. — Нам тем временем показывали игровую площадку с флагштоками, баррикадами из бревен и всеми прочими атрибутами. — Она естественна, — настаивал Уильям. — Это эволюция; еще живя в пещерах, мы выходили на охоту, и тот, кто приносил домой мамонта или что-то еще, съедал лучший кусок и трахал женщин, и все это было очень полезно для рода человеческого. Сейчас все это более отвлеченно, и мы имеем дело с деньгами вместо куска мяса, но принцип остается тот же.

— Но ведь охотились не в одиночку, в этом-то все и дело, — сказал я ему. — Там во всем была кооперация; люди вместе работали, получали результат и делили добычу.

— Согласен, — кивнул Уильям. — Кооперация — это великолепно. Если бы люди не кооперировались, то управлять ими было бы отнюдь не просто.

— Но…

— А вожди нужны всегда.

— Но алчность и эгоизм…

— …без них не было бы ничего, что тебя окружает, — сказал Уильям, снова размахивая маркером во все стороны.

— Именно, — воскликнул я, широко разведя руками. — Капитализм!

— Да! Именно! — эхом отозвался Уильям, повторив жест.

Так мы там и стояли: я с хмурой миной на физиономии, совершенно не понимая, как это Уильям не может сообразить, к чему я клоню… и Уильям, улыбающийся, но не менее озадаченный тем, что я, похоже, не способен понять его.

Я раздраженно покачал головой и взмахнул своим маркером.

— Будем драться, — сказал я.

Уильям ухмыльнулся:

— Я высказался.

Вот почему я жутко хотел обставить этого сукина сына — предпочтительно в кооперации с моими товарищами по команде, чтобы доказать свою правоту, но долбаная техника меня подвела; мой маркер заклинило, и он взял верх, стрелял в меня раз за разом, и наконец я отказался от мысли расклинить маркер и швырнул его в Уильяма, хотя и ни черта не видел, куда кидаю, потому что окошко у меня на шлеме все было заляпано желтой краской, но он уклонился, шагнул в сторону и уселся на ствол, держась за живот; этот сукин сын смеялся как сумасшедший, потому что я был похож на гигантский мокрый банан, и я только теперь понял, что мой маркер вовсе не заклинило, просто он стоял на предохранителе. Наверно, я его как-то сдвинул, и у меня еще оставалось несколько выстрелов, и мне следовало бы пристрелить эту скотину, но я не мог — не мог, пока он сидел там и помирал от смеха.

— Сучара! — завопил я на него.

Он крутанул свой маркер на затянутом в перчатку пальце.

— Эволюция! — крикнул он. — Если живешь с ликвидатором, то многому можешь научиться! — И он опять принялся смеяться.

Позже в палатке, где был устроен буфет, он полез в начало очереди со словами:

— Как хотите, но в очереди я не верю!

А когда одна дама за ним попыталась возразить, он с какой-то стыдливой застенчивостью убедил ее, что вообще-то у него диабет, а потому, вы понимаете, ему необходимо поесть немедленно. Меня покоробило, я покраснел и отвернулся.

Все еще думаю; думаю обо всех тех ситуациях, когда мои знакомые совершали поступки из чувства мести, или из злопамятства, или из коварства, или из хитрости или хотя бы грозили совершить что-нибудь такое. Черт побери, все мои знакомые время от времени совершали что-нибудь в этом роде, но ведь это далеко от убийства. Я думаю, что Макданн спятил, но не могу сказать ему об этом, потому что если он ошибается и если ошибаюсь я, считая, что это как-то связано с ребятами, откинувшими концы в Озерном крае несколько лет назад, то остается только один подозреваемый — я. Беда в том, что моя теория становится все более шаткой, поскольку Макданн меня убедил: все это было лишь дымовой завесой; никакого проекта «Арес» не существует и не существовало, а Смаут, сидящий в багдадской тюрьме, никак не связан с умершими; просто дело в том, что кому-то пришла в голову эта хитрая теория заговора как способ заставить меня таскаться по всяким отдаленным местечкам и ждать там телефонных звонков, что лишало меня алиби, пока горилла делала что-нибудь ужасное с другими людьми совсем в других местах. Макданн, конечно, не исключает, что убийцей могу быть и я, что я сам и сочинил эту историю. Я мог записать на пленку звонки таинственного мистера Арчера и устраивать их в то время, когда находился в редакции. В моей квартире они нашли почти все оборудование, необходимое для этого: автоответчик, мой компьютер и модем; еще пара каких-нибудь фитюлек, и организовать такие звонки можно было бы без всяких проблем, если ты сечешь в таких вещах, а если нет — ну, набраться терпения и добиться своего методом проб и ошибок.

Макданн действительно хочет мне помочь, я это вижу, но на него тоже давят; косвенные улики против меня очень сильны, и люди, не знакомые со всеми нюансами моего дела, теряют терпение оттого, что оно застряло на мертвой точке. Кроме этой долбаной визитки, у них нет приемлемых для суда доказательств — ни тебе оружия, ни кровавых пятен на одежде или хотя бы мелочей вроде волоска или волокон ткани, которые указывали бы на меня. Думаю, они не верят, что кто-то из свидетелей может меня опознать, иначе бы уже давно устроили очную ставку, но, с другой стороны, все обстоятельства явно говорят, что это я. Левый журналист рехнулся и пошел мочить правых. Наверняка, пока я тут торчу, пропустил немало броских газетных заголовков. И в самом деле, за время моих коротеньких каникул пара-другая прошла мимо меня; если бы я, мудила, после отъезда из Паром-Стром удосужился взглянуть хоть на какой-нибудь газетный стенд, я бы увидел, как начинает разворачиваться история об этом парне («Красная пантера»[86] — на этом остановились таблоиды), который убивает столпов общества, имеющих правые взгляды.

Макданн не хочет обвинять меня в каких бы то ни было других убийствах из этой серии, но скоро им придется решать, срок моего предварительного заключения подходит к концу, а министр внутренних дел не собирается его продлевать; очень скоро я должен буду предстать перед судом. Черт, я даже могу получить адвоката.

Я все еще в ужасе, хотя Макданн и на моей стороне, но я же вижу, что оптимизма у него поубавилось, а если его уберут, я вполне могу достаться плохим полицейским, тем, которым нужно только признание, и, господи помоги, я ведь в Англии — не в Шотландии, и, несмотря на Макгвайрскую семерку и Гилдфордскую четверку, закон до сих пор не изменен:[87] здесь тебя могут приговорить по неподтвержденному признанию, даже если ты и попытаешься потом от него отказаться.

У меня в связи с этим настоящая паранойя, я решил ничего не подписывать и беспокоюсь — не подписал ли я чего-нибудь такого, когда они только привезли меня сюда и сказали, что я должен подписать бумагу об изъятии личных вещей, или просьбу об оказании юридической помощи, или что-нибудь еще в том же роде, и я беспокоюсь — не подсовывают ли они мне что-нибудь на подпись, когда я устаю от конвейерных допросов и хочу только одного — добраться до кровати и уснуть, а они говорят, бога ради, сделай одолжение, подпиши и можешь идти спать, давай; это, в общем-то, формальность, и впоследствии ты можешь от всего отказаться, передумать, но на самом деле ничего ты уже не можешь, они врут, а ты не можешь; я даже беспокоюсь — не подсовывают ли они мне что-нибудь на подпись во сне или не заставляют ли они меня подписывать что-нибудь под гипнозом; черт, с них все может статься.

— Камерон, — говорит Макданн. Сегодня пятый день, утро. — Послезавтра они хотят предъявить тебе обвинение во всех этих убийствах и нападениях и передать дело в суд.