Он нажал ногой на пускач, и из укрытия вылетела вращающаяся тарелка, оранжевой вспышкой вспоров серое небо. Прогрохотал выстрел, и тарелка разлетелась на куски где-то над полем. Приглядевшись, я увидел массу оранжевых осколков, усеивавших влажную траву и жирную коричневатую землю.

Генератор, снабжавший энергией катапульту, то набирал обороты, то затихал; катапульта была оснащена устройством произвольного выбора, так что тарелки каждый раз вылетали под различным углом к горизонту и в разных направлениях. Энди сбил их все с первого выстрела, за исключением последней. Он даже попытался было перезарядить ружье, чтобы успеть выстрелить еще раз, но она упала в мокрый вереск еще до того, как он вставил патрон в ствол.

Он пожал плечами, положил патрон обратно в коробку, проверил ружье и повернулся ко мне.

— Привет, Камерон, — сказал он, и я понял, что он все это время знал о моем присутствии.

Он аккуратно положил ружье в промасленный футляр, лежавший на гравие.

— Привет, — сказал я, подходя к нему.

Вид у него был усталый. Мы, чуть смущаясь, пожали друг другу руки, затем обнялись. От него пахло дымом.

— В жопу всю эту солдатскую культуру, надоело; надоело обожать эту долбаную Мэгги и питбулей, и жрать до отвала, и накачиваться до одури лагером, а потом вывалиться всем вместе из автобуса пьяной толпой в камуфляжных куртках, чтобы прогуляться по центральной улице, и я-типа-интересуюсь-боевыми-искусствами-а-что-нельзя? Какой я, в жопу, наци, просто собираю всякие военные прибамбасы, какой я, в жопу, расист, просто ненавижу черных, и журналы им подавай не с потаскушками, а с пушками, дрочат они, что ли, на глянцевые фотографии хромированных «люгеров»; половина из них считают, что Элвис все еще жив, уебища дебильные, прости господи! Так этим говноедам и надо — нарубят их долбаные ирландцы мелким частиком; как-то раз я заглянул внутрь бронетранспортера — подорвали его на хер, подбросило на сто футов вверх, а потом он скатился с горы, так мы по очереди заглядывали внутрь, убедиться, что сами еще живы, — словно на бойню какую заглянул…

Я сидел и слушал разглагольствования Энди. Мы пили виски. У него была большая комната на втором этаже дома в Стратспелде; мы здесь играли детьми, собирали модельки, устраивали войну с оловянными солдатиками, железной дорогой, бумажными танками и фортами из «лего»; мы экспериментировали с наборами «Юный химик», устраивали гонки машинок, пускали из окна на лужайку игрушечные планеры, стреляли из пневматического ружья по мишеням в саду и убили пару птичек, в это же самое окно выкурили несколько пачек запретных сигарет. Здесь же мы выкурили и бессчетное число косяков, слушая пластинки с дружками из деревни и с Клер.

— Почему долбаные люди так некомпетентны?! — воскликнул вдруг Энди и швырнул свой стакан с виски через всю комнату.

Тот ударился о стенку рядом с окном и разбился. Я вспомнил обрушивающуюся гору стаканов в Музее науки всего четыре года назад. От остававшегося в стакане виски по стене расплылось светло-коричневое пятно, и я уставился на него.

— Извини, — пробормотал Энди, но голос у него был совсем не извиняющийся; он неуверенно поднялся со стула и направился туда, где на ковре лежали осколки стакана.

Он присел и начал их собирать, потом бросил все на пол, сгорбившись, закрыл лицо руками и заплакал. Я дал ему поплакать какое-то время, потом подошел, присел рядом и обнял его за плечи.

— Почему долбаные люди так бесполезны?! — рыдал он. — Предают тебя, в жопу, на каждом шагу, ни хера толком не могут! Хэлзил, бляха-муха, капитан, говна-пирога, Майкл, в жопу, Лингари, «Орден за отличную службу», мать его!

Он оттолкнулся от меня, встал и, спотыкаясь, побрел к деревянному комоду, выдернул один из ящиков — тот упал на ковер, и из него вывалилась цела куча джемперов. Энди опустился на колени рядом с комодом, и я услышал треск рвущейся упаковки.

Он поднялся, держа в руке автоматический пистолет, и попытался затолкать в него обойму.

— Наступает трепанация, в жопу, черепа, обрезание долбаных мозгов, доктор, в жопу, Хэлзил, — бормотал он, рыдая и все еще пытаясь вставить в пистолет обойму.

Хэлзил, подумал я. Хэлзил. Имя Лингари я запомнил еще с тех времен, когда Энди рассказывал о Фолклендах, это был командир Энди, тот самый, которого Энди считал виновным в гибели своих солдат. Но Хэлзил… Ну да, конечно же; это доктор-заместитель, который позволил умереть Клер. Тот тип, который, как говорили местные, больше интересовался рыбалкой, чем врачеванием.

— Не лезет, сука! — заорал Энди, возясь с пистолетом.

Я встал, внезапно похолодев. Я не чувствовал страха, когда смотрел, как он стреляет из дробовика. Тогда у меня и в мыслях не было его бояться. Теперь такая мысль появилась. Я не был уверен, что поступаю правильно, но встал и подошел к нему как раз в тот момент, когда он наконец сумел вставить обойму на место.

— Слушай, Энди, — сказал я, — погоди, старина…

Он взглянул на меня так, будто видел в первый раз.

Его лицо было красным, в пятнах и мокрым от слез.

— Только сунься, Колли, сучара, мудло долбаное, ты-то меня тоже предал, забыл, что ли?

— Тихо, тихо, — сказал я, выставляя вперед руки и пятясь.

Энди врезался в дверь, она распахнулась, а он чуть ли не вывалился на площадку. Я последовал за ним вниз по лестнице, слушая его ругань и крики; в прихожей он попробовал натянуть на себя куртку, но не смог просунуть в рукав руку с пистолетом. Он с такой силой распахнул входную дверь, что в ней от удара о стопор разлетелось стекло. Я окосело озирался — нет ли поблизости мистера и миссис Гулд, но их нигде не было видно. Энди основанием ладони шарахнул по створке входной двери и вывалился в ночь.

Я пошел за ним; он пытался сесть в лендровер. Я стоял рядом, а он клял на чем свет стоит ключи и колотил по боковому стеклу. Пистолет он держал в зубах, чтобы обе руки были свободны, и я подумал — не выхватить ли мне его, но потом решил, что могу ненароком убить кого-нибудь из нас, а если и нет, то против Энди мне не устоять и он все равно отберет у меня оружие.

— Слушай, Энди, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойней. — Прекрати, глупости все это. Прекрати. Не сходи с ума, старина. Ну, убьешь ты этого мудилу доктора, но это же не вернет Клер…

— Заткнись! — завопил Энди. Он швырнул ключи на землю, схватил меня за шиворот и впечатал в боковину машины. — Заткнись, в жопу, тебе говорю! Я, блядь, и без тебя знаю, что ее ничто уже не вернет! Знаю я это! — Он ударил меня головой о боковое окно лендровера. — Я просто хочу, чтобы на одного некомпетентного мудака в этом мире стало меньше!

— Но… — сказал я.

— Пошел в жопу!

Он ударил меня пистолетом в лицо — неопасный, скользящий удар, в котором было больше безадресного гнева, чем целенаправленной злости; я и упал соответственно — скорее из ощущения, что лучше мне упасть, а не из-за того, что этот удар сбил меня с ног. Хотя было все же больно. Я лежал на гравии лицом вверх. Только тут я понял, что идет дождь.

Уж не пристрелит ли он меня, подумал я, словно о ком-то постороннем. Энди ударил плашмя пистолетом по лендроверу и пнул ногой дверцу.

— Господи! — взвыл он и снова пнул дверцу. — Господи!

Мне стало сыро. Я чувствовал, как вода просачивается сквозь мой джемпер и у меня намокает спина.

Энди наклонился и, прищурившись, взглянул на меня:

— Ты жив?

— Да, — устало ответил я.

Он щелкнул чем-то на пистолете и сунул его сзади за пояс своих джинсов, затем протянул мне руку. Наши ладони сплелись. Я вспомнил, как Энди и Уильям балансировали на скамейке под старинной моделью аппарата на воздушной подушке.

Он поднял меня.

— Извини, я тебя ударил, — сказал он.

— Извини, я вел себя как идиот.

— Господи ты боже мой…

Он уткнулся головой в мое плечо, тяжело дыша оттого, что сдерживал слезы. Я погладил его по голове.