— Что? А, с домом.

— Ну да, с домом.

— Нет, ничего. Все как прежде.

— Протечки-то залатал?

— Не… Ох.

— Что?

— Вру.

— Таки залатал?

— Нет, забыл; тут кое-что изменилось.

— Что?

— Ну, пара потолков обвалилась.

— Ух ты!

— В общем, тут сыровато.

— Никого не прибило?

— Не прибило? Кого тут могло прибить, кроме меня?

— Ну да. Так значит, места у тебя хватит, если я приеду с ночевкой, только надо взять с собой зонтик для гольфа, или водонепроницаемый спальник, или палатку, или что-нибудь в этом роде, да?

— Нет, тут есть и сухие комнаты. Так что приезжай.

— О'кей. Я точно еще не знаю когда, но обещаю — до конца года.

— Слушай, а взял бы да приехал прямо сейчас, а? Ну, на следующей неделе?

— Черт возьми, — говорю я, немного подумав.

А может, и получится. Все зависит от того, как пойдут дела с моими статьями, но теоретически все может быть. Надо бы немного отдохнуть. Сменить обстановку.

— А знаешь, почему бы и нет? Хоть на пару деньков. Запиши меня.

— Здорово. А когда?

— Скажем, в четверг или пятницу. Я еще позвоню.

— О'кей.

Мы говорим еще немного, вспоминая старые времена, потом я вешаю трубку.

Я отставляю в сторону телефон и сажусь за «Деспота», но мысли мои далеко — думаю о своем старом друге, «ледоходе», нашем вундеркинде, типичном игроке восьмидесятых, а потом жертве.

Я всегда ему завидовал, всегда хотел иметь то, что было у него, даже если знал, что мне это ни к чему.

А Энди, казалось, всюду поспевал и всегда в чем-то участвовал. За два года до моего отъезда в Стерлинг он в Сент-Эндрюсе начал заниматься военной подготовкой, и, когда началась Фолклендская война, был уже лейтенантом Ангусского полка. Он участвовал в марш-броске из Сан-Карлоса в Тамблдаун, был ранен в бездарной атаке на аргентинские позиции и награжден орденом «За боевые заслуги». Орден он отослал назад, узнав, что офицер, который командовал атакой, не был предан суду, а получил повышение. На следующий год Энди уволился из армии и поступил в большую лондонскую рекламную фирму, преуспевал там (это он придумал «айбиэмовскую» акцию «Вам нужно совершенство — приходите к нам» и лозунг для «Гиннеса» «За компанию?»), а потом вдруг ушел и открыл «Магазин новинок» в Ковент-Гардене. Ни у Энди, ни у его партнера, который прежде тоже работал в рекламном агентстве, не было никакого опыта розничной торговли, но у них было много идей, а еще им везло; кроме того, они воспользовались связями с прессой (со мной, например) и провели крупную рекламную кампанию, публикуя статьи о себе и своем бизнесе. И магазин, и его каталог для заказов по почте немедленно возымели успех. Менее чем за пять лет Энди и его партнер открыли еще двадцать филиалов, заработали приличное состояние, а затем продали все это крупной сети розничных магазинов по неприличной цене как раз за два месяца до обвала фондового рынка в 1988 году.

Энди полгода отдыхал — отправился в кругосветное путешествие (первым классом), прокатился на «харлее» по Америке, под парусами походил по Карибскому морю. Он пересекал Сахару, когда получил известие о смерти его сестры Клер. После похорон он несколько месяцев бездельничал в семейных владениях в Стратспелде, затем провел какое-то время в Лондоне, где ничем особым не занимался, разве что встречался со старыми дружками и устраивал попойки. А потом в нем словно что-то сломалось. Он притих, стал сторониться людей, купил большой разваливающийся отель в западном Хайленде и, бросив все, поселился там в одиночестве; он производил впечатление человека надломленного и по-прежнему ничего не делал, только пил без меры, колобродил ночами, стал немного хипповать — ловил рыбку со своей лодочки, шлялся по горам, а то и просто лежал себе да спал, а отель (расположившийся в тихой деревушке, в которой до постройки новой дороги и закрытия парома кипела жизнь) тем временем разваливался вокруг него.

— Камерон! Кингьюсси.

— Это что такое, Фрэнк?

— Один городок на Спее.

— Где?

— Да не важно. Догадайся…

— Сдаюсь.

— «Клин гусей»! Ха-ха-ха!

— Прекрати, помру от смеха.

Я освободился на уик-энд от всяких дел и посвятил его детоксикации моего организма — убрал порошок и не пил ничего вреднее крепкого чая. У такого режима была еще одна положительная сторона — он помогал мне пресекать поползновения закурить. Я как следует засел за «Деспота» и сумел подобраться куда-то к началу промышленной революции, но тут взбунтовалась моя знать, варвары нанесли согласованные удары с запада и юга, и произошло сильное землетрясение, которое вызвало эпидемию чумы. Когда я разобрался со всеми этими неприятностями, выяснилось, что я откатился назад на уровень, сопоставимый с Римской империей после раздела на Восточную и Западную, к тому же возникли подозрения, что варварства в южных варварах, может, даже поменьше, чем в моих подданных. Это уже попахивало стратегическим поражением. Моя Империя зализывала раны, и я с великим удовольствием приказал устроить показательную казнь нескольких генералов. А мой кашель тем временем становится все хуже, и я побаиваюсь, как бы меня не свалила простуда, к тому же этот гребаный мистер Арчер так и не позвонил, но, с другой стороны, из банка пришло доброжелательное (хоть один-то раз) письмо, которым меня уведомляли, что повышают мой кредит по карточке, а значит, в моем распоряжении теперь есть чуть больше денежек.

— Как ты думаешь, наш любимый мистер Мейджор протащит Маастрихтский договор через парламент? — спрашивает Фрэнк, его большое румяное лицо выплывает из-за моего монитора, как луна из-за горы.

— Запросто, — отвечаю я. — Его заднескамеечники кучка бесхребетных лизоблюдов, и если возникнет хоть малейшая опасность, эти говнюки либеральные демократы, как всегда, спасут шкуру тори.

— Хочешь небольшое пари? — подмигнул Фрэнк.

— По итогам голосования?

— Какое большинство соберет дядюшка Джон.[33]

— Ставлю двадцатку на то, что разница будет выражаться двузначным числом.

Фрэнк взвешивает, потом кивает:

— Идет.

Сегодня я мотался по военно-морским делам, брал интервью у рабочих на верфях в Розите,[34] которые вскоре могут закрыть (а могут и не закрыть), поставив в очередь за пособием еще шесть тысяч человек. Многое зависит от того, получат ли они контракты на обслуживание атомных ракетоносцев.

У меня уже готовы несколько сот слов будущей статьи, когда звонит телефон.

— Камерон Колли слушает.

— Камерон, господи, Камерон, как хорошо, что ты дома. Я была уверена, что опять запуталась в часовых поясах; абсолютно уверена. Истинная правда. Камерон, это просто смешно, нет, я без смеха говорю. Моих нервов уже не хватает, правда. С ним совершенно невозможно разговаривать. Он невыносим. Я не знаю, почему я вышла за него замуж, клянусь тебе. Он сумасшедший. В буквальном смысле этого слова — сумасшедший. Бог бы с ним, но он и меня доводит до безумия. Я хочу, чтобы ты с ним поговорил. Скажи ему что-нибудь, я тебя умоляю. Он, конечно, и тебя не послушает, но, но, но… ну, по крайней мере, может быть, выслушает.

— Привет, мама, — устало говорю я и лезу в карман пиджака, где у меня обычно лежат сигареты.

— Камерон, что мне делать? Бога ради, скажи, что мне делать? Скажи ты мне, ради всего святого, как жить с таким невозможным человеком. Ты понимаешь, что он становится все хуже и хуже. Если бы это были мои фантазии! Клянусь тебе — это не фантазии, чистая правда. Он становится все хуже. Не я — он. Все мои друзья могут подтвердить. Он просто…

— Что там у вас стряслось, мам? — Я беру карандаш со стола и начинаю грызть кончик.

— Мой муж — идиот! Ты что, не слушаешь?

— Слушаю, но что?..

— Он собрался покупать ферму! Ферму! Это в его-то возрасте!

— Что? Овцеводческую? — спрашиваю я, потому что она звонит из Новой Зеландии, а овец там, сами понимаете, хоть отбавляй.