— Шевелитесь! — поторопил он солдат.

Они подняли мешок, и из него показались мускулистые голые ноги, а чуть позже вывалился и весь Вар-Равван. Живой и глядевший вокруг спокойным, смиренным взором. Он стоял очень прямо и ничем не показывал ни злобы, ни страха, ни даже ненависти.

— Освободите его, — распорядился Толмай.

С Вар-Раввана сняли веревки, и он принялся растирать руками лицо.

А Толмай окаменел.

Окаменел от того, что на правой руке Вар-Раввана, на указательном пальце увидел кольцо. То самое — медное, неказистое. С одною насечкой. Кольцо Иешуа? Быть не может…

Электросилыч поднялся с кровати, оглядевшись, увидел халат — толстый, тяжелый и длинный — и потянулся к нему. Откуда взялось у Вар-Раввана это кольцо? Ведь он же чувствовал, он догадывался, что это — то самое. Не другое и не похожее. А то самое.

Из могилы?

Зачем?

Кто додумался?

Бред!

Но тускнело кольцо на указательном пальце. С одною насечкою…

Халат показался Макару Электросилычу тяжелее обычного. Как он раньше не замечал, что халат этот чертов сковывает как мешок?

В ванной, из зеркала, на него глядели глаза Толмая. Растерянные, блестевшие унизительным страхом. Отвратительным! За дверью ванной послышался кашель помощника:

— С добрым утром, Макар Электросилович!

— С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем, — с привычной бодростью прозвучало в ответ. Так отвечал он всегда. Так ответил сегодня.

Толмай по ту сторону зеркала, Электросилыч — по эту его сторону, в ванной, не поверили. Как он мог? Словно ничего не случилось.

А Эльзочка? Галликан? Вар-Равван?

— Завтракать будете в номере? — поинтересовался помощник.

— Конечно! Где же еще? Только чего-нибудь легкого, не как вчера, — продолжая удивлять самого себя, хохотнул этот Электросилыч.

Эльзочка, Эльза!.. Проклятый Вар-Равван. Повеситься, что ли? Он должен был отпустить Вар-Раввана, позволить ему убежать. А он…

Всемогущий Макар Электросилыч не в силах был отойти от зеркала, из которого на него спокойно смотрел Вар-Равван, потиравший лицо рукою… Кольцо.

Вон оно.

И насечка!

Вон она… Одна.

А нож у Галликана бандитский.

Так значит прощать всё и всех? Убийство можно простить? Если уж всё, так и убийство! И каждый бродяга, каждый мерзавец, каждый преступник от рождения равен кесарю-императору? И кесарь их должен любить?

Голос помощника был озабоченным:

— Макар Электросилович, вы определились, на какое из мероприятий пойдете сегодня вечером? Начальник охраны просит предупредить его заранее.

— А что там у них по программе?

— Ну, днем всякая мелочь. Центральными сегодня будут два представления. Политическое и актерское. В чем их суть, мне должны сообщить с минуты на минуту.

Макар Электросилыч подумал и сказал:

— Пожалуй, пойду на оба.

— Они предполагаются очень длинными.

— Ничего, выдержу.

— Конечно, выдержите, о чем речь? — сразу же согласился помощник. — Только я не уверен, что они будут интересными. А уходить посреди представления… Сами понимаете.

Электросилыч пожал плечами:

— Посмотрим.

— Тогда я распоряжусь насчет завтрака, — тихие шаги направились от двери в ванную к двери из номера.

Вар-Равван в зеркале молча ждал, когда Толмай ему что-нибудь скажет. А может еще не поздно все изменить?

Ведь Вар-Раввана могут и не убить при попытке к бегству. И попытка может оказаться удачной. Может, может! Он даже услышал разгневанный голос — свой разгневанный голос, хлещущий Галликана и всех остальных. Тех, кто не углядел за Вар-Равваном. И еще он услышал голос счастливый и удивленный. Девичий голос:

— Ты… вернулся? Ты вернулся ко мне навсегда?

Боги небесные! Как захотелось Электросилычу услы шать в ответ свое твердое:

— Да. — Боги небесные! Все тогда было б совсем по-другому. Жизнь другая. Он сам. Весь мир… И не стягивала б сердце сейчас колючею проволокой эта сосущая боль.

Если бы он решился тогда.

Если бы сделал то, что хотел.

Да. — Все несчастья мирские начинаются тем, что не слушают повеления сердца.

…Долго ждал всемогущий Электросилыч, долго вслушивался в тишину ванной, надеясь и трепеща, но короткого словно жизнь, твердого «да» своего не услышал.

И тогда отвернулся от зеркала, от молчавшего Вар-Раввана, от кольца его, от себя. И походкой разбитого немощью старца, сломанно передвигая ногами, с мокрым лицом, в давящем халате вышел из ванной.

В комнате под присмотром помощника крутоплечий официант с выправкой офицера сервировал стол для завтрака. Электросилыч смотрел вокруг тусклым взглядом животного, чующего, что последние силы из него истекают. Все ему было противно. А в первую голову был ему мерзок он сам.

Бедный, бедный Электросилыч!

Всё зря.

В городе, между тем, происходили события прелюбопытнейшие.

Угаснув, невероятные сны оставили жителям предчувствие сбывающихся желаний.

Вставая из растерзанных постелей, похожих на поле битвы, люди не только обнаруживали предметы чужие и незнакомые, которые кроме как из сновидений ниоткуда больше вывалиться не могли, но и удивлялись наполнявшему их невесомостью предчувствию, будто самые их заветные желания сбываются.

Не сбылись и не сбудутся, а сбываются. Прямо сейчас, в настоящем, так сказать, продолженном времени. И от предчувствия этого хулиганского щеки многих прохожих пылали румянцем как от пощечин. У других же на глазах набухали почки неожиданных, торопливых слез.

Отчего? Почему? Что за глупые слезы?

Черт его знает!

Впрочем, так ли уж это важно? Главное, что у всех и у каждого, в упомянутой невесомости, сердце задыхалось и словно таяло. И накатывало на людей бестолковое ощущение счастья. Поразительно! И об этом будут еще говорить, будут еще вспоминать потом, что в то утро город проснулся добрым. Он давно таким не был. Так давно, что люди, помнившие те времена хорошо, успели смириться с новыми нравами, успели забыть вкус предчувствия счастья, а о прошлом старались не думать, чтобы себя не нервировать.

Как бы там ни было, но, проснувшись, люди смотрели на мир поначалу лишь с любопытством.

Если бы, если бы так оно и продолжалось! Проснулись же добрыми, так оставайтесь такими и дальше!

Но люди выходили на улицу, а там…

К примеру, на одной из главных площадей Твери, у подножия памятника Михаилу Евграфовичу, с утра разрасталась, шумя и волнуясь, толпа митингующих дамочек, чью профессию кто-то не очень удачно назвал древнейшей. Красоток здесь собралось к полудню так много, что огромной площади им не хватало. Причем, тверские умелицы составляли лишь малую толику от толпы. Большинство же было приезжих. Из столицы, из Питера, из других городов. Точно было известно, что прибыли делегации Новосибирска, Архангельска, Краснодара и Омска, Екатеринбурга и Владивостока, Находки, Анадыря и Воркуты. Из уютной Калуги и прижимистых Чебоксар. Но самыми шумными и беспокойными оказались представительницы Петрозаводска и Биробиджана. Им все не стоялось на месте, и это они были первыми, кто заметил на площади появление милиционеров. Томноглазые биробиджанки немедленно соорудили плакатик и вскинули его над толпой: «Нет произволу органов правопорядка! Ментов — в общую очередь!». Чем заслужили бурное одобрение своих подруг из других регионов.

А вообще-то над площадью вздымались плакаты и транспаранты во множестве.

Заготовлены они были заранее, и чаще всего повторялись следующие: «Ваши налоги плодят импотентов!», «Долой извращенцев из парламента!», «Прихватизация кастрирует массы», «От каждого — по способностям, каждому — по возможностям!», «Давайте все решать любовью!».

Поначалу жрицы любви митинговали сами по себе. Под наблюдением милиции, естественным образом, и собрав изрядное количество зевак. Однако весть о столь специфическом собрании облетела город быстро, и вскоре на улицах, впадавших в площадь, стали припарковываться раздутые важностью «мерседесы», похожие на гончих псов «вольво», провинциально неповоротливые «кадиллаки» и прочие автомобили царских кровей.