Да и здесь, в Ершалаиме, думал Минарефф, отправляясь на поиски дочери, едва ли у Анны находится лишняя монета на сладости. Пусть порадуется…

Позже, узнав, как живет его Анна, в приступе злобы и гнева Минарефф едва не выбросил липкий кусок щербета. Но что-то остановило его. Или кто-то. И теперь Минарефф решил, что это сам Иегова остановил его руку. Конечно! Кто же еще вразумит родителя, собравшегося отказаться от дочери, кто сделает так, что подрагивающие уста не произнесут проклятья? Только он, Вседержитель!

.. Взяв лепешки, щербет, Анна, бледная и понурая, не сразу нашлась, что сказать. Но это молчанье ее значило для Минареффа больше и было понятней самых возвышенных слов.

Наконец Анна вымолвила:

— Я не стану их есть. Я буду хранить их… Мне почему-то кажется, что они станут моим талисманом и в трудный момент защитят…

Прежде, чем расстаться совсем, Минарефф и Анна договорились, что отец не расскажет Зие-двужильной о том, как на самом деле живет в Ершалаиме их дочь. Пусть Зия и дальше думает, будто Анна состоит в услуженьи у жены богатого чиновника, у женщины доброй и умной. Сама же Анна обещала как можно скорее бросить свое ремесло и вернуться в Гинзу. Там сообща они и определят, как и где жить ей дальше.

Анна приехала через год, объяснив, что хозяйка отпустила ее проведать родителей. Отпустила насколько? До тех пор, пока Анна сама не захочет вернуться.

— А не получится, что ты вернешься, но на твое место возьмут уже другую? — забеспокоилась Зия. Нет, в самом деле, разве можно в их время упускать такую хозяйку?

Анна успокоила, намекнув, что хозяйка ей кой-чем обязана. И вообще у них очень хорошие отношения. Можно даже сказать, что они почти подруги.

Этого мать не одобрила:

— Разве можно дружить с хозяйкой? Тот, кто хозяин, не любит, когда кто-то из слуг, из тех, кто беднее, набивается в друзья. Такая дружба редко хорошим кончается!.. Вон возьми Бен-Халима. По меркам вашего Ершалаима он, наверное, просто не нищий. Но не богач. Богатым его считаем мы, в Гинзе… Но и здесь, в нашей деревне, где все знают друг друга и знают все друг о друге, у Бен-Халима не осталось ни одного, кто бы сказал, что он с ним дружит… Так что, Анна, поостерегись!

Отцу же Анна призналась честно, что сбежала из Ершалаима, сбежала от человека по имени Станий-младший, который пообещал, что убьет ее, если она не будет любить только его. И который уже убил одного мальчишку, поэта, за то, что тот вопреки приказанию Станин, снова пришел к ней.

— Ты понимаешь, — объясняла Анна отцу, сидя на пригорке в степи неподалеку от Гинзы, — он требует, чтобы я принимала только его. Иначе, сказал, перережет мне горло, вырвет сердце и бросит его собакам. И он сделает это, я знаю!

— А почему бы тебе так и ни сделать? Если он любит тебя… — вслух подумал Минарефф.

Анна замотала решительно головой:

— Разве того, кого любят, сразу обещают убить? Разве его не спросят сначала «Любишь ли ты меня? Хочешь ли быть со мной?»… Как можно обещать, что бросишь собакам сердце любимой?.. Нет! Станий не любит меня, — убежденно сказала Анна. — Или любит не так, как я понимаю любовь… Но все равно, мне-то он противен. Несколько раз я отказывала ему, хотя он пред лагал мне огромные деньги, присылал золотые брасле ты, кольца и перстни с бриллиантами, целый ларь жемчугов… Он мне противен! Мне кажется, он хочет взять меня для того, чтобы всем доказать, что он может все, что все ему подчинятся. А теперь, после убийства этого мальчика, Лизания, я ненавижу его. И никогда не соглашусь на то, чего хочет он… Поймите, отец, я ведь теперь немного не та, не прежняя Анна, которая оставила Гинзу четыре года назад…

«Совсем не та», — с горечью подумал Минарефф.

— …И то, что меня покупают, не означает, будто купить меня может каждый, кто только захочет!.. Они приходят ко мне, приносят подарки и деньги. Но их выбираю я. И я решаю. Я, Анна!.. Я даю им любовь, сравниться с которой не могут ни монеты, ни камни, ни блестящий, но холодный металл… А поэтому подчиниться Станию-младшему я не могу и не подчинюсь. Пусть делает со мною что хочет. Пусть хоть убьет! Я не боюсь смерти. Я давно уже поняла: я слишком грешна для того, чтобы жить долго и умереть как подобает порячной женщине. И я уехала из Ершалаима не потому, о боюсь за себя, не потому, что испугалась наемных пни, Стания-младшего или его самого… Но я знаю, что теперь, после Лизания, Станий может убить и еще когонибудь. А этого я не хочу. Поэтому я поживу здесь, у вас, дней пятнадцать. За это время, как я слышала, легион, которым командует этот мерзавец, должен отправиться в Сирию. И говорят, надолго. А пока Станий находится там, многое может перемениться…

Анна выжидательно посмотрела на отца. Она понимала, что слушать ее Минареффу было совсем нелегко. И все-таки Анне казалось, что отец ее понял.

Вглядываясь в сухую, выгоревшую степь, которая за теми холмами, напоминающими волны спокойного моря, переходит в пустыню, Минарефф устало поморщился:

— Значит… из-за тебя убили человека… Что я могу сказать? Кроме тебя у нас с матерью нет никого. Ты приехала, значит, оставайся у нас сколько захочешь. Здесь твой дом… А мне остается только одно: каждый день умолять Иегову, чтобы больше из-за тебя не погиб никто.

А два дня спустя в напуганной бурею Гинзе появился Вар-Равван.

И как ни старалась Анна скрыть от других, что с ней произошло после этого, Минарефф заметил, как дочь изменилась. И на душе у него стало чуть легче. Может быть, его молитвы услышаны? Может быть, все переменится раньше, чем он надеялся? Может быть, этот бродячий философ послан их Анне судьбой?

…В то утро, когда Анна отправилась за хворостом, Минарефф вышел за нею и видел, что впереди его дочери быстро движется к роще прямая фигура Вар-Раввана.

Минареффу все стало ясно. Все стало ясно ему, и когда он услышал, как свалилась на землю вязанка, а дочь, с почерневшим лицом, вошла во двор и, ни слова ему не сказав, скрылась в Доме.

Судьба…

Или тот, кто так много грешил, тот, из-за кого убили невинного, прощенья уже недостоин?

Вскоре жена позвала его завтракать. Анна есть отказалась.

Потягивая из миски кислое молоко, отламывая от лепешки маленькие кусочки, Минарефф молчал и думал все об одном.

Только раз он отвлекся.

— Что это с вами обоими происходит? — прервала его размышления Зия. — Оба мрачнее песчанного вихря и молчаливей, чем степь? Не заболели уж?

— Нет, я здоров, — покосился на Зию Минарефф. Но с утра не дает покоя мысль, что время уходит так быстро, и скоро наша дочь снова уедет от нас.

Он тут же о своих словах пожалел. Потому что и Зия нахмурилась.

— Я тоже думаю об этом постоянно, — тихо призналась она. — Но ты ведь сам говорил, пусть Анна живет там, где ей лучше…

Не осилив и половины лепешки, Минарефф вышел во двор, где думал расположиться в тени инжирового дерева, и услышал в деревне какие-то крики, незнакомые голоса, ржанье коней. Выйдя на улицу, Минарефф узнал, что в Гинзу прибыл отряд римских легионеров во главе с каким-то очень важным начальником и что все прибывшие устроились у Бен-Халима.

Редко, но римские солдаты проезжали через деревню. Они никогда не приносили с собой ничего хорошего, хотя особенно и не безобразничали. Да и Гинза была слишком уж тихой и маленькой деревушкой для того, чтобы даже самые буяны из них могли развернуться. Поэтому сообщение о легионерах и важномначальнике Минареффа не испугало и не насторожило. Как приехали, так и уедут. Разве что Бен-Халим станет еще на четыре монеты богаче.

Поэтому Минарефф вернулся во двор, как и все другие дворы отгороженный от улицы глинобитным забором в рост человека, сел под деревом, как и хотел, и принялся размышлять, может ли он помочь Анне.

Не сходить ли к Вар-Раввану, не поговорить ли с ним? Бродячий философ нравился Минареффу. Только что ему скажешь? Полюби мою дочь? Глупо!.. Попросить его быть повнимательней к Анне? Но — почему? Да и к тому же они, Анна и Вар-Равван, уже наверное объяснились…