Хорошо. Лежу, слушаю шум ливневых струй и опять думаю о тебе, Наташа. Скоро мы встретимся. Ты слышишь? Конечно же, мы очень скоро встретимся. Мы столько расставались, но всегда, обязательно всегда встречались вновь и вновь.

И в этом есть что-то очень значительное и прекрасное — расставаться, чтобы встречаться. Может, это и есть самое прекрасное в нашей с тобой жизни — долгие, мучительные дни, месяцы разлуки и удивительные, незабываемые минуты долгожданных встреч…

Жди. Между нами еще тысячи миль, десятки градусов параллелей и меридианов, но мы встретимся. Обязательно встретимся. Обязательно.

…Автомобиль приехал днем, перед обедом. Небольшой потрепанный грузовичок с красной кабиной и надписью над ветровым стеклом: «Аллигатор». Из кабины «аллигатора» выскочил низенький полный африканец в белой майке, коротких штанах, обнажавших массивные бедра, и больших черных очках. Узнав, в чем дело, мистер Кран захлопотал, засуетился. Он поднял на ноги буквально все население деревушки. Началась отчаянная беготня, крики, суета. Между хижинами забегали парни с топорами: необходимо было сделать доску, на которой мы могли бы сидеть в кузове, как на скамейке. Вскоре было сделано восемь досок. Кран отобрал из них одну, уложил на борта своего грузовичка, сел и воскликнул: "О'кей, вери-вери матч!.." Что означало; "Очень, очень хорошо…"

Перед самым отъездом по моему предложению мы провели маленькую жеребьевку — чьи часы подарить на память старосте деревни. Я, как всегда, вытащил спичку с отломанной головкой, но снял с руки свои часы без всякого сожаления. Мне было приятно отдать их этому умному немногословному старику, который сделал все, чтобы в течение суток мы чувствовали себя в его деревне как дома. Когда я одевал кожаный ремешок па сухую руку старосты, лицо его было торжественным и величественным, а рукопожатие — крепким, дружеским.

На прощание он сказал всего несколько слов. Он их сказал на наречии народности ашанти.

— Он сказал: "Если вам будет худо, то возвращайтесь. Здесь вам всегда найдется место у костра, хижина и пища…" — перевела Джейн и добавила: — Возвращайтесь. Я буду очень-очень ждать…

Я прижался губами к ее виску. Девочка застеснялась, отбежала и прощально улыбнулась — сердито и грустно, исподлобья. Ну вот и все. Мистер Кран с невероятным ожесточением крутнул заводную ручку, грузовик зарычал, застрелял глушителем. Мы влезли в кузов, мистер Кран прыгнул в кабину и со скрежетом включил скорость. Парни, закричав гортанными голосами, толкнули грузовик, он тронулся и, раскачиваясь на разбитых рессорах, помчался мимо хижин под островерхими крышами. Ребятишки, собаки и несколько парней еще немного бежали сзади, потом отстали. Вот и Джейн замедлила бег, остановилась, в последний раз махнула рукой. Автомобиль, ворча двигателем, вильнул вправо, и красная юбка исчезла за поворотом. Прощайте все! Прощай, Джейн! Прощай…

Мы долго ехали по джунглям, виляли между стволами, стиснувшими узкую дорожку, застревали в глубоких колеях и множество раз крутили ручку: слабосильный движок «аллигатора» задыхался от зноя и перенапряжения. Он все время глох, И мистер Кран опять и опять вытаскивал из-под сиденья заводную ручку. Вытаскивал и с проклятиями всовывал в отверстие куда-то под радиатором двигателя.

К вечеру достигли наконец шоссе, а к ночи, развив бешеную скорость, примчались в город Тему и, миновав его улицы, въехали в портовые ворота.

…Воздух насыщен запахом какао. Мельчайшая коричневая пыль витает в воздухе. Сухие зерна какао звонко лопаются под нашими ногами. Куда ни кинешь взгляд — всюду горы душистых мешков: какао, какао… Но мы смотрим сейчас не на душистые мешки, мы смотрим, как, быстро вырастая на глазах, приближается к пирсу белый «Марлин». На палубе, верхнем мостике, полубаке толпятся люди. Вон кок в белом колпаке. Он вытирает передником руки и улыбается во всю ширь своего добродушного, вечно красного от жаркой печи лица. Рядом поблескивает сединой висков наш суровый, неразговорчивый рыбмастер. Заметив мой взгляд, он улыбается и машет рукой, в которой дымится сигарета. А на крыле мостика Вениамин Огнев. Венька… черт!

— Эй, старик! Как дела? — слышу я его голос и хочу ответить, но ответ застревает в горле…

Капитан тискает нас, прижимает к своей могучей груди, "Я вам дам по Африке гулять…"

Вечером мы уже в море. Сегодня Новый год и вся команда сидит за длинным, от борта к борту, праздничным столом. Посредине его возвышается елка, сооруженная боцманом из реек и прядей сезалевого каната. Елка покрашена зеленкой в ядовито-зеленый цвет и густо намылена. Чтобы «елка» пахла елкой, боцман посыпал ее мелко наструганным хвойным мылом. Радист зачитывает поздравительные телеграммы от начальства, дирекции института, от команд других судов, работающих в тропиках. Потом он раздает личные радиограммы — белые листочки. Белые листки, в которых много теплых слов, любви, нетерпеливого ожидания. Белые листочки… они мелькают над столом. А мне… не забыли ли обо мне?

А вот и мне. Строчки прыгают перед глазами. Я читаю раз, другой. Еще пробегаю глазами по строчкам текста и складываю листок, убираю в карман, а потом вновь достаю. Как жаль, что мое новогоднее поздравление наверняка не успеет к Новому году. Радист с «Полесска» отстукал: "Жив здоров нетерпением жду встречи…" Отстукал, но сказал, что радиоцентр страшно перегружен. И когда дойдет очередь до моего поздравления. Новый год уже наступит.

— Послушай, Коля, — Вениамин трогает меня за рукав, — извини, но я послал Наташе радиограмму. Ну как бы от твоего имени.

— Что ты в ней нацарапал?

— Ну "поздравляю праздником… жив здоров нетерпением жду встречи целую Коля…" Я считал, старик,

— Все правильно. Дай твою лапу… И наливай по полному стакану.

Огненная жидкость прожигает внутренности. Зажмурившись, я сижу несколько мгновений неподвижно. В памяти проскакивают чередой образы, картины. Кипящая вода над рифом… песчаный берег и удаляющиеся фигурки друзей… черная вода и деревья, словно на костылях поднявшиеся из нее… костер, пальмы, девочка а красной юбке… и волны, волны, волны. Море, океан. Вот он совсем рядом, чуть плещется, мерцает колеблющимися отражениями звезд. Сколько раз он был грозен, сколько раз вселял в сердце страх и желание бежать от него подальше, на берег. Где твердая земля не колышется под ногами, где много пресной воды и люди не страдают от жажды. Уйти на берег? Покинуть тебя?.. Нет, старина, мы еще встретимся не раз. Мы еще поплывем. Мне еще рано на берег. Не могу…

Тропики. Гвинейский залив. Над нами черное небо в ярких дырочках звезд, месяц остроносым челном и тонкое посвистывание небольших птиц, серыми тенями скользящих над мачтами. На палубе стол от борта к борту, намыленная елка посреди него. Шум, смех, музыка. А из иллюминатора ходовой рубки торчит унылая физиономия Петра Скачкова. Что поделаешь? Вахта.

Мы встречаем Новый год.

В свой порт приходим поздно ночью. Сильный, пронизывающий до костей ветер насыщен снегом. Мы пятеро: я, Стась, Валентин, Веня и Петр Скачков — сидим в каюте, курим, коротаем время. Порой то я, то Валентин или Веня выскакиваем на палубу. Смотрим: не видно ли пирса? Только Стась и Петр не поднимаются из-за столика. Корин, как видно, не рассчитывает, чтобы какая-либо из его большеглазых знакомых пришла встречать белый теплоход, вернувшийся из тропиков, а Петр знает совершенно точно: на берегу его никто не ждет.

— Только вот девочка соседская. Лялька… может, она, — говорит он, не обращаясь ни к кому, — я ей всегда что-нибудь привожу. Да, она мне всегда рада, Лялька…

…Ветер. Снег. Ну и погодка! Глубокая ночь. Пустынный пирс надвигается на теплоход. Махнув рукой, уходит в каюту Валентин, разочарованно насвистывает что-то Петр. Да, никого нет. Только снег большими хлопьями сыплет и сыплет на пирс, палубу судна.

— Наташа где-то здесь, — упрямо говорю я, — она меня всегда встречает. Всегда…

Валентин пожимает плечами и, зябко поежившись, открывает железную дверь. Мягко стукнувшись бортом, «Марлин» застывает возле пирса: вот мы и дома…