Легкое облачко мельчайшего песка на одной из полянок привлекло мое внимание. Облачко и темная продолговатая тень, скользнувшая над песком. Уцепившись рукой за камень, я присел на корточки, присмотрелся. Нет, ничего не видно. Поднял голову: возле самой моей маски колыхались на камне удивительные оранжевые, пестрые цветы. Они, как на черенках, росли на твердых известковых трубочках. Я чуть шевельнулся — и цветы… завяли. Нежные лепестки шмыгнули в трубочки и затаились там. Нет, это не цветы. Это морские многощетинковые черви. Цветы и черви. Какое странное сочетание слов! Но ведь это море. Здесь, в подводных садах, живут черви, прекрасные, как цветы. Немного успокоившись, цветок опять расцвел пышным султанчиком — это выскользнули из твердой трубочки наружные жабры червя.
Взглянув на песок, я опять увидел густую овальную тень, скользящую над самым дном. А, это рыба-язык! Небольшая, длиной в ладонь, и совершенно плоская рыбка. Сверху все ее тело густо испещрено желтыми и оранжевыми полосками. Там же, наверху, два глаза и странно скособоченный рот. По всему краю тела нежные бахромчатые плавнички. Стоп! Рыбка опустилась на песок, чуть взмутила плавничками воду, и мелкие песчинки припорошили ее. Рыбка как бы одела чудесную шапку-невидимку: мгновенно слилась с песком. Исчезла из глаз. Наклонившись, я вытянул вперед свое копье: такого вида в музее, пожалуй, нет. Так, но где же она? Ага, вот… вот два темных блестящих пятнышка. Это ее глаза, наверно, Я ткнул копьем в песок, а рыбка… рыбка метнулась в сторону в полуметре от наконечника.
Всплыв, я отдышался и вновь погрузился под воду. Я плыл между валунами над песчаными полянками, по которым скользили солнечные блики, и почти на каждой полянке видел совершенно иных рыб, нежели на предыдущей. Вот здесь пасется небольшой табунок ярко-оранжевых усатых барабулек. Они очень похожи на наших обыкновенных речных пескарей. И образ жизни у них тот же: рыбки плывут над самым дном И своими чуткими усиками обшаривают песок, Boт усики что-то учуяли. Рыбка встала торчком и начала разбрасывать песок головой и грудными плавничками. А, червяк попался! Рыбка потянула его, но червяк был большой и упругий, он сжался, и рыбку, словно резинкой, дернуло к песку. Отчаянно затрепетав своими плавничками, она снова потянула червяка за хвост, тот вытянулся тонкой кишкой… на помощь барабульке бросились другие рыбешки, и общими усилиями они выдернули извивающегося червяка из песка. Тотчас вся стайка набросилась на него и немедленно разорвала в клочки.
Краб ползет куда-то. Ищет падаль, трудолюбивый подводный санитар. Все, что упадет мертвым, бездыханным телом на дно, все достанется крабам. Они все подчистят и косточки, плавники перемелют своими крепкими челюстями.
Чем дальше от берега, тем меньше песчаных площадок. На песок наступают водоросли. Они раскачиваются в сонном, подводном танце… очень плавном, без определенного ритма и такта. Выставив из воды кончик трубки, и словно лечу над водорослями, всматриваюсь в их жизнь. Скат проплыл. Может, хвостокол. Не разобрал, есть у основания длинного его хвоста белая зазубренная игла или нет. В начале рейса нам попался громадный скат с размахом плавников около трех метров. Один из матросов подошел к нему слишком близко, скат резко повернулся и своей костяной пикон распорол голенище кожаного сапога. Он уже издыхал, тот скат. А то ударом этой пики мог бы пробить ногу насквозь. Африканские негры раньше использовали шипы скатов для наконечников своих стрел и дротиков. Страшное оружие.
А вот рыбки-хирурги. Стайка их неторопливо скользит над водорослями. Рыбки совершенно шоколадные. Только на стебельке хвостового плавника ярко желтеет пятно. Оно как бы предостерегает всех хищников от близкого знакомства с хирургами. На пятне есть узкие с двух сторон хвостового стебля щели. Там, словно в ножнах, таится по кинжальчику. Каждый кинжал очень острый, изогнутый. В момент опасности кинжалы выскакивают из ножен, и хирург ожесточенно хлещет врага своим хвостом, нанося ему глубокие раны. И проглотить такую рыбку опасно: растопырит в предсмертных судорогах хирург свои кинжалы, и застрянут они у хищника в горле. Вот почему у этих рыб врагов в океане очень мало. Да, так уж устроен подводный мир; каждый вооружает себя, чтобы напасть на соседа, и каждый вооружает себя, чтобы защититься от соседа. Такова здесь жизнь, подчиненная неумолимому закону борьбы за существование. Отчаянной, ожесточенной борьбы.
Чувствую, что уже пора на берег. Взглянуть бы на обитателей рифов, но времени нет да и страшновато. Совсем глупо было бы натолкнуться на какую-нибудь зубастую мурену или стайку морских щук барракуд. Те живо до косточек обглодают. Нет уж. Не стоит.
Пора, пора! Пора расставаться с необыкновенным миром. Наверно, и корифены уже проснулись. Уже не отвлекаясь, плыву к берегу. Становится мельче, вода теплее. Надо, пожалуй, горгонарий нарвать. Я дергаю оранжевый упругий веер, но пальцы мои скользят по его твердым веточкам. Тогда я подковыриваю веер клинком копья и снимаю с камня. Тотчас в желтоватой мути серебряными стрелками замелькали мелкие рыбки: они вылавливали едва приметных глазу червячков, которые жили под «корешком» горгонарий. Наковыряв целый пучок оранжевых, белых и красных «вееров», я выбираюсь на горячий песок пляжа.
— Какого черта! — раздается из-под пальм возмущенный Валин голос — Забирай свою флягу и пошли!
— Ну что ж, пошли так пошли…
И снова я бреду позади всех. Во фляге бултыхается формалиновый раствор, и я нет-нет да и отвинчу металлическую крышку и бросаю в раствор моллюск или рыбешку, выброшенную приливом на жгучий песок. Потом флягу забирает Петр, и я, как ищейка, начинаю носиться вокруг отряда: то забегаю вперед, то спешу к кустарникам, которые все больше притискивают нас к берегу, или отстаю, выковыривая из песка красивую ракушку. В одной луже обнаруживаю целый отряд маленьких раков-отшельников, разместившихся в белых и розовых спирально закрученных раковинах. Наверно, в них жили моллюски турителлы. Рачки ползают по дну, карабкаются друг на друга, а некоторые, составив свои домики ровным рядком, миролюбиво поглядывают вокруг. Понаблюдать бы. Но где там. Фигурки корифенцев уже скрываются за мысом. Зацепив целую пригоршню раков вместе с их домиками, в которых они прячут свои нежные брюшки, я спешу по взрытому ногами моих друзей песку. Раки-отшельники копошатся в кармане шортов, куда я их насыпал, и больно пощипывают тело сквозь ткань. Конечно, там душно. Но что поделаешь? Впереди их ожидают еще большие неприятности. Вон уже Петр оборачивается и на ходу отвинчивает крышку фляги.
— На вот тебе подарок, — говорит он и вытаскивает из-за своей яркой набедренной повязки засохшего краба-паука, — лежал на камне. Загорал, наверно. Заснул и весь высох. Как железный. Это стригун. Клешни у него узкие, длинные, словно лезвия ножниц. Живые крабы все время раскрывают и закрывают их. Словно стригут невидимые волосы или траву. А ножки у краба тонкие, длинные. Похожие на паучьи. Очень интересный краб, превосходный экземпляр. Обмотав его пучком сухой травы, я осторожно опустил в свой бидон. Только бы ножки не поломались.
Солнце стало понемногу сползать с небосвода. Тени наши разрослись и теперь бодро вышагивают рядом. А вот мы идем значительно медленнее, нежели утром. Устали. Да и берег резко изменился. Песчаная полоса исчезла, весь берег завален гигантскими красноватыми глыбами. Они, словно страшной оспой, изуродованы глубокими дырками, впадинами. Некоторые глыбы насквозь светятся отверстиями. Пальм становится все меньше и меньше. С одной из последних пальм мы сняли почти все орехи и, связав их гибкими хвостиками вместе, взяли с собой. Да, пожалуй, мы сделали правильно: Вскоре пальмы совершенно исчезли, ушли в глубь материка. Туда, где на холмах зеленой стеной высятся могучие деревья, где все переплетено, перепутано лианами, а каждое пустое местечко между стволами заняли обсыпанные цветами кусты. Кусты только на вид красивые. Их твердые ветви вооружены острыми с палец колючками и густо переплетены упругими, ползучими растениями. И кактусы. Между ноздреватыми глыбами плотными рядами встали ярко-зеленые лапчатые кактусы. Их желтые острые колючки выглядели весьма внушительно, и поэтому мы кружились между глыбами, прыгали с камня на камень. При каждом прыжке в моем бидоне булькал раствор, и однажды чуть и самые кактусы не угодил… Хорошо бы я выглядел, если бы сел на эти колючки.
