— Ап! — Корин не дал ей присосаться к «Корифене». Выхватил рыбу из воды, крутнул раз, другой, еще и…
— Ой! — послышалосьиз лодки. Корин крутнул рыбу слишком низко, а Валентин не успел наклониться, и рыбина накрепко пришлепнулась, присосалась к его Плечу. Валька сунул под рубчатую нашлепку мизинец — рыба отпала… Черепаха совсем рядом… еще взмах, всплеск… леса туго тянулась. Есть!..
— Петя, выключай! Под винт затянет!..
Скачков торопливо крутнул ручку газа, двигатель хрюкнул и стих. Вместе с Валентином мы уже помогали Корину: из воды к поверхности всплывала черепаха. За нашими спинами суетился Скачков, вязал петлю из капроновой веревки. Вода взбурлила, черепаха вынырнула и отчаянно замолотила своими передними ластами. Прилипала намертво присосался к панцирю животного и судорожно то открывал, то закрывал свои жаберные крышки.
Свесившись за борт, Петр накинул петлю на морщинистую черепашью шею, вторую петлю мы подвели ей под брюхо. Бенка пронзительно верещал на мачте. Он отвязывал рыбин и бросал в нас. Он очень боялся этого страшного, костистого животного. Бенка никогда не видел раньше ничего подобного и страшно переживал.
С большим трудом мы перевалили черепаху в лодку и, шумно дыша, расселись кругом. Корин снял с панциря рыбу, отвязал все лески и отпустил. Она свое дело сделала.
Черепаха, неуклюже приподнимаясь на ласты и задние плоские лапы, пыталась куда-то ползти. Но, натолкнувшись на борт, замирала и то чуть втягивала под панцирь, то высовывала свою голую, в костяных пластинах голову.
— Не сдохнет? — обеспокоено спросил Петр.
— Нет, Она очень долго может обходиться без воды. Черепаха, наверно, была очень старой. Панцирь ее во многих местах потрескался и весь зарос белыми раковинками усоногих рачков балянусов. Я сковырнул один ножом. Под ним оказалось углубление: балянусы выделяют какую-то ядовитую слизь, которая разрушает панцирь животного,
— Что с ней делать будем? — спросил Валентин.
— Убьем, — предложил Корин, — я бы хотел иметь такой панцирь на стене своей комнаты, парни…
Валя постукал черепаху по панцирю. Та медленно повернулась к нему своей клювастой, с выпуклыми мокрыми глазами головой.
— Плачет… — вздохнул Петр, — ну ее, выпустим.
— Выпустим, — поддержал я его.
И черепаха бултыхнулась в воду. Обратно в океан. В свою стихию.
Солнце наконец-то сдвинулось с мертвой точки и начало клониться к горизонту. Стало немного легче дышать. Откуда-то пахнуло свежим ветерком, пробежала по воде синяя рябь. И снова все стихло. Лишь мотор нашей лодки озабоченно лопочет. Если свеситься с кормы, то можно увидеть стремительно вращающийся винт. От него к поверхности бежит множество белых пузырьков.
Тишина и покой. Изредка с легким дождевым шумом из-под самого носа «Корифены» выскакивают летучие рыбки. Мелочь прыскает от лодки во все стороны. Крупные рыбы поднимаются на крыло поодиночке. Прежде чем взлететь, они долго мчатся перед стальным форштевнем лодки, а потом, оставляя на воде зигзагообразную полоску, покидают воду. Летят они секунд сорок пять. И, отлетев подальше, шлепаются в воду. «Летучки». Конечно, правильнее бы их назвать планерками. Ведь они не летят, не машут крылышками-плавничками. Они просто планируют, используя разгон в воде и теплые потоки воздуха, поднимающиеся от океана.
Тишиной и покоем дышит наступающий вечер. Кажется, что мир царит в этих спокойных водах. Мир ли, покой? Нет, конечно. Тишина над океаном обманчива. В тихих, спокойных сейчас водах ни на минуту, ни на секунду не прекращается борьба за существование, в которой более сильный губит более слабого и в которой победитель может пасть жертвой еще более сильного и смелого врага.
— Косяк!..
Голос Скачкова отвлек меня от мыслей. Что там еще за косяк? Чей? Да, Петр не ошибся; прямо по курсу на воде темнеет большое фиолетовое пятно, вспыхивающее ослепительными искорками. Вода по краям пятна и в середине его кипит. Порой из океана выскакивают какие-то рыбины и падают обратно. Над кипящим пятном с пронзительными криками носятся узкокрылые чайки. Они падают в воду, выхватывают из нее что-то и вновь, оглашая океан своими скрипучими голосами, взмахивают вверх.
Через несколько минут мы врезаемся в фиолетовое пятно и, свесившись с бортов, смотрим в воду: в ней кишит мелкая, с мизинец, рыба. А, это анчоус! Из нее во многих странах мира изготовляют прекрасные консервы. Нежная, вкусная рыбка. Конечно, и в океане до жирных анчоусов много охотников. Не обращая внимания на нас, кругом лодки шныряют в воде, выпрыгивают из нее и обрушиваются на головастых рыбешек тунцы. Это пятнистые тунцы. Под грудными плавниками на серебристом плотном теле виднеются по три темных пятна. Падением своего тела тунец глушит анчоусов, а потом быстро, жадно пожирает полуживых рыбок. И чайки крутятся здесь же. Живых, подвижных рыбок им не поймать, а вот оглушенных они успевают выхватить из воды.
Своим сачком мне удается подцепить нескольких анчоусов. Скачков включает двигатель, и мы покидаем место побоища; к нему подлетают вес новые и новые чайки, а под водой спешат, торопятся тупцы, макрели, акулы…
Да, нет мира, нет тишины и покоя в океане, Как вообще и во всем животном мире, во всей природе нашей планеты…
А солнце уже повисло над самым горизонтом. Фиолетовая полоса могучим магнитом притягивает вишневый шар. Еще десяток минут — и станет темно-
Нарушая судовой порядок, мы ужинаем пораньше, пока еще солнце не закатилось. Пока еще светло. Никто не страдает отсутствием аппетита, только уж очень пить хочется. Мне кажется, что из меня за день испарилась вся влага, какая только была в моем организме. Десны саднит, на языке мелкие больные ранки. Наверно, ведро воды выпил бы сейчас, может, больше… Опустил бы голову в ведро и пил бы, пил…
— Что-то сейчас на «Марлине», — нарушает тишину Петр, — соскучился. Люблю я его… этого океанского бродягу. Думаю о нем, и вот тут сосет, что-то беспокоит. Помню, и на берегу также: если не уезжаю из города в отпуск, то все время тянет в порт. Посмотреть на «Марлина», как идет ремонт, покраска. Ни одного отпуска не догулял. Не могу, чтобы кто-то другой вместо меня ушел на "Марлине".
— Станции надо делать, — ворчит Валентин.
— Промысловики ждут, а мы тут подпекаемся, — помогает Стась.
— …прохлаждаемся, — сердито заканчивает Валентин, — курортники!..
— Брось ты! — обижается Стась. — Хорош курорт! Ха… по мне уже анатомию изучать можно. Смотри, весь скелет наружу. Ух, доберусь я до судового камбуза. Там так всегда вкусно пахнет манной кашей. На молоке…
— Ну вот, завздыхали. Кашку вспомнили. Не будем об этом, ребята. Давайте о чем-нибудь другом. О значительном. Запомнившимся на всю жизнь. О своих мечтах… Подожди, Стась. Ты будешь опять о папке-дипломате и синеглазых девчонках… Давай, Коля.
— О мечтах? Гм, о мечтах… собственно говоря, мечта моя осуществилась. Я всегда мечтал о море. И вот я в море. В океане… А сейчас мечтаю о береге. О твердой земле под ногами. У меня все время так: на берегу думаю о море, в море — о береге. Наверно, так у каждого… Еще я всегда мечтал о приключениях, путешествиях. И опять все осуществилось: работал на Камчатке, Чукотке, Курилах. Теперь в тропиках…
— Брось ты, Коля: "мечтал о море… путешествиях…". Все это из далекого розового детства. Просто случай столкнул час с берега на палубу судна. Я, например, по конкурсу не прошел в институт и подался в училище. Петю в мореходку друзья затащили. Валя стал гидрологом потому, что у него отец тоже гидролог… Ха, а ты — «мечта». Тоже мне, мечтатель! Ребеночек…
— Напрасно ты так, Стась. Может, у тебя случай… А я не случайно. Нет. С детства стремился к этому. Может, потому, что жил возле моря, в Ленинграде. На Петроградской. Там, бывало, утром распахнешь окно — и в лицо тебе ударит свежий солоноватый ветер, С залива… Корабли на Неве… их гудки. Чайки над асфальтом, бородатые парни с иностранных судов… А в блокаду, может, я и выжил потому, что кроме как о куске хлеба мечтал еще о жарких странах, о море синем-синем, в солнечных брызгах… А ты, Стаська, прикидываешься: ты ведь тоже мечтатель… Жюля Верна-то до сих пор почитываешь… а?
