– МГБ, откройте! – раздалось из-за двери.

Лестничная площадка с трудом вмещала всех пришедших визитеров. Здесь было с десяток милиционеров в черных кожаных куртках и низко надвинутых фуражках, люди в штатском – в темных шерстяных пальто и костюмах всех оттенков серого, здесь был даже сосед снизу, усатый Саша, в белой майке без рукавов с пятнышком борща на груди и стеганых спортивных брюках. Из-за спин милиционеров появился следователь Пупик, допрашивавший меня недавно, и бодренько затараторил.

– Здравствуйте. Цупик. А что это мы не спим? Подъехали, смотрим – свет горит. Что такое? Бессонница? Или предупредил кто? – весело и дружелюбно спросил он.

Я не нашелся что ответить на этот вопрос, лишь сложил лицо в вежливую гримасу «чем обязан?».

– Анатолий Петрович, у нас санкция прокурора Центрального района на ваш обыск, – сказал следователь. – Обыск и, чего уж нам скрывать, арест в зависимости от результатов обыска. Вы не будете препятствовать работе следственной группы?

Я все продолжал думать о том, какую роль в следственной группе играет мой добродушный сосед Саша, в майке с пятном и трико с полосками, но, видно, какая-то часть моего существа была полностью готова к обыску и говорила «можете начинать работу», «квартира в вашем распоряжении».

Я все хотел спросить у Саши: «И ты, Брут?» – но не решался, а Саша пропустил всех этих людей вперед, в мою квартиру, и остался стоять на площадке, а когда я подошел к нему, молча подошел, пожаловался: «Разбудили. Сказали: „Понятым будешь“. А чего тут за шухер у тебя? Мне на работу в полседьмого вставать. Надолго это?» Я развел руками – голосом выразить что-то вроде «мне очень жаль, сколько будет длиться, не знаю, меня подозревают в убийстве, помнишь, как мы с тобой в домино прошлым летом зарубались?» было бы сложно.

Милиция и штатские разбрелись по комнатам и обстоятельно перерывали, переставляли, опрокидывали, прощупывали, выворачивали, разнимали вещи, поставленные на свои места еще отцом. В их действиях было что-то от отцовского интереса к природе вещей, но составные части, например, будильника интересовали сыщиков не для того, чтобы понять, как его сделать, но – для того, чтобы понять, что он может в себе таить. Папа мог разобрать и собрать ВАЗ-2107, эти же могли бы его только разобрать, раскидав запчасти по земле. Двухметровый детина в милицейской форме доставал по одной книжке из шкафа, быстро их пролистывал, держа даже не перед глазами – перед носом, и кидал себе под ноги. Не клал и даже не «ложил», а именно кидал – так, что переплеты хрустели, страницы рвались и сминались, и я, не выдержав, присел рядом и стал оттаскивать их, как раненых бойцов с поля боя, в сторону, разравнивать смятые страницы и ставить одну на другую, ровными стопочками: Салтыков-Щедрин, Чехов – собрания сочинений, семейная гордость, неразрезанные страницы, а милиционер скосился на меня, не прекращая своей работы, так, будто я умирающий, пытающийся затащить с собой на тот свет комод с мельхиоровой посудой. Мне захотелось объяснить ему, Лиза, что книги – не то же самое, что мельхиор, что с ними так – не надо, что их, даже если меня сейчас загребут, можно сдать в их библиотеку, прямо в МГБ, и вот этот милиционер сможет посмеиваться, читая едкого Щедрина, но сказал я только одно слово:

– Зачем?

А он как будто специально так их швырял перед собой, чтобы я спросил, и с удовольствием, по первому этому требованию, выдал:

– Если вашим личным вещам в результате обыска нанесен вред, вы можете обратиться в суд с требованием компенсации. – И, запустив очередной том («Айвенго» Вальтера Скотта), как плоский камушек-скакун в воду, в дальний угол, где тот хряснулся о стену, добавил: – Когда отсидите, конечно.

Несколько человек хмыкнули: чувствовалось, что это не первый их обыск за ночь, а количество шуток ограничено, и еще пару объектов назад они бы поддержали коллегу хохотком, но сейчас, в пятом часу ночи, будут экономить силы.

– А почему Пятый отдел всегда проводит обыски по ночам? – спросил я у двух жутко скрипучих кожаных курток, вскрывавших колонки моей аудиосистемы.

– Днем много оперативной работы, – басовый динамик был взрезан перочинным ножичком, прорезиненная тростниковая бумага, еще недавно умеющая быть скрипкой, флейтой, бас-гитарой, свесилась вниз, как рука покойника.

– Может, я вам помогу? – предложил я двоим мужчинам, срывавшим заднюю крышку телевизора, позабыв открутить один из шурупов, и пластмасса дала трещину.

– Василий, займись, – кивнул на меня один из них, по всей видимости, в большем, чем Василий, звании.

Василий, стоявший на моей стремянке и проверявший плафоны люстры и зашедший в своем рвении так далеко, что даже приспустил розетку, скрывавшую уходившие в потолок провода, грузно спустился вниз, похлопал себя по брюкам, стряхивая побелку, и приказал мне следовать за ним. Он отвел меня на кухню, где попросил выложить все из карманов на кухонный стол, затем прощупал швы на одежде, вывернул карманы наизнанку, а я смотрел на этого полноватого, с неожиданно острым клювиком носа короткостриженного человека и удивлялся его умению производить такие движения с моим телом, ни разу не заглянув мне в глаза.

Он вертел и выворачивал меня так, как если бы я был подарком, а он – профессиональным упаковщиком, руки которого уже приучились отрезать, завернуть, приклеить, отмерить декоративной полоски, рубануть, скрепить, сделать бант, и все это – думая уже о своем, никак не сообщаясь душевно с предметом. Сына нужно отдать в секцию по боксу. Жена хочет новую машину. Очень тянет на рыбалку, но он не дурак рыбачить на льду. Руки поднимите. С другой стороны, подледный лов – он тем хорош, что, когда пробиваешь лунку, рыба туда сама прет, на свет просто. Ногу согните вот здесь. Сидишь и буквально одну за одной таскаешь. А если еще с друзьями, да сразу после этого – костерок, да по сто пятьдесят! Молнию расстегните.

– Есть! – закричали из спальни.

Туда сразу же затопотали ноги, тяжело, по-хозяйски, – да, конечно, все они «работали», не снимая обуви, привыкнув к тому, что там, где они, со своей неспешной «работой», там уже – не до церемоний, они и дома-то, похоже, обувь снимают с легким удивлением, отмечая, что здесь нельзя почему-то сбрасывать книжки с полок, нельзя вскрывать, ломать и плющить, нужно аккуратно, а руки – руки чешутся профессиональным азартом, и так хочется взять за шею фаянсового пса с секретера – подарок тещи на новоселье, и долбануть его головой о кухонный стол, и обнаружить там, с профессиональным удовлетворением, – записку от любовника, мамины наветы дочке против мужа или еще что.

– Понятые! – снова из спальни, и шаривший по мне кивнул, все думая о чем-то своем, и негромко сообщил в сторону коридора: «Сам – чистый».

Я, уверенный в том, что там, в спальне, – какая-нибудь дурость вроде забытой банки с кофе, принятой за молотый гашиш, с легким закатыванием глаз, готовый усмехнуться, ускорить их осознание, что – ошиблись, не попали, пошел в спальню, а там уже их было много-много, и лицо Саши съехало в сторону, он смотрел на меня по-другому, усики, до того порхавшие, как будто приземлились и сложили крылья.

«Пиши, – кто-то тянул его к протоколу. – Вот здесь. Да поразборчивей. На третьей полке платяного шкафа в спальной комнате обнаружен свитер, синий, весь в бурых пятнах, предположительно – крови», – и – как визуальный ряд, снабжающий эти странные слова, которых не могло быть в моей квартире, – нетронутый пока синий свитер, тот самый, пропавший в ночь нашей ссоры, с надписью «bear bears bear», сложенный так, что надпись пока не видна, лежащий действительно – на третьей полке платяного шкафа, куда я никогда бы его не положил ни в сознательном, ни в бессознательном виде (что он тут делает?!), потому что полка эта – для грязного нижнего белья, но не для трикотажа, и действительно – это уже подойдя ближе – весь в бурых пятнах, крупных буро-черных, как шкура медведя, пятнах, черт, кровь ведь красная, а тут – какая-то бурая субстанция, но я ведь не видел, никогда до этого не видел…