Сложила из кусочков воображения пазл собственного мира. В нем живут ее маленькое сердечко и большая душа. Именно живут, а не прячутся. Она создала жизнь там, где все цветет. В реальности присутствует лишь оболочка Гюльсюм. «В своем мире я не плачу, не грущу. И он совсем близко: закрываю глаза, оказываюсь там...» В мире бабочки нет ночи, холода, грома, молний. Нет брошенных, отверженных, обделенных. Нет слез, боли, злости. На каждого приходится одна настоящая любовь. В обязательном порядке... Там у нее есть домик в заповедном лесу – с карамельными стенами, окнами из фруктовых леденцов, крышей из лепестков фиолетовых тюльпанов. Живет бабочка в окружении болтливых троллей, неуклюжих великанов, карликовых мишек-толстопузов. «А деревья в моем лесу не простые – вечно зеленые, без корней. Они ходят большими шагами, сотрясая шоколадную землю»...

Гюльсюм злится, если кто-то отказывается верить в существование волшебных миров. Поэтому и перестала рассказывать кому-либо о чудесах. «Нусрет говорит, что надо жить настоящим, а сказки – удел книжек. Что значит жить в настоящем? Почему взрослые сажают себя в клетки? Зачем взрослые смотрят пустые сны?» Задумываюсь. Мне не пришлось искать свою сказку в другом мире – я разыскал ее в реальности. Гюльсюм – тоже героиня этой сказки. Конечно, случаются дни, когда вера в сказку меркнет. В такие дни мое состояние отражает коротенький диалог из «Амели», где очаровашка Одри на вопрос соседки: «Вы верите в чудеса?» – отвечает: «Не сегодня...»

Гюльсюм боится вырасти: «Когда дети становятся взрослыми, сказки заканчиваются». Я стараюсь переубедить бабочку. «Не всегда, малышка. Есть взрослые, которые не покидают своих детских сказок. Вот хотя бы я, Зейнеп... И ты не потеряешь свою сказку, раз она родилась в твоей душе. И не важно, в каком ты будешь мире – в своем или реальном. Для сказок не существует преград».

Мы проходим мимо стенда с киноафишами – бабочка пристально рассматривает рекламный плакат «Золотого компаса». Только вчера на него ходили. Украдкой вздыхает: «Знаешь, мне так хочется найти боевого медведя Йорека Бирнинсона, вместе мы бы победили зло... Отыскали бы мам брошенных детей... Ты не знаешь, из Стамбула на Северный полюс летят самолеты?»

Очищаю бархатисто-душистые плоды от кожуры. По столу разбросаны желтые спирали, наполняющие кухню тонким осенним ароматом. Прабабушка Пярзад называла айву «золотым яблоком». «В мои времена беременные женщины спали на подушках из сушеной айвовой кожуры. И дети рождались здоровые, без патологий. А вот греки в античные времена считали айву символом любви. Перед свадьбой невеста обязательно съедала айвовую дольку, чтобы брак был долговечным... Это сейчас молодежь воротит нос от айвы, мол, она крепкая, безвкусная. Едят экзотическую ерунду – всякие бананы, киви...» В дымке воспоминаний разрезаю очищенные плоды на четыре части. Вырезаю сердцевину. Нарезаю кубиками. Достаю из шкафа пакет с сахарным песком, мешочек с молотой корицей, баночку с лимонной кислотой. Пора готовить сироп. В течение двух часов в нем нужно варить нежно-желтые кубики...

Сегодня проснулся рано, поспешил на базар: айву нужно покупать с 8 до 10 утра. В этот период у нее обостряется аромат – так легко определить свежесть. Если аромат вялый, плод легко протыкается ногтем, значит, айва лежалая. Если аромат яркий, фрукты свежие. Купил 10 килограммов «золотых яблок». Сварю айвового варенья, его обожает Гюльсюм. Готовлю много, чтобы досталось и остальным ребятам приюта...

Зейнеп к варенью равнодушна, да и айву не любит ни в каком виде. Пярзад говорила: «У айвы сложный характер. Нужно ею восхищаться. Только тогда не утратит вкус при готовке, сохранит душистость...» Поэтому, зная отношение любимой к айве, я решил лично заняться сладким...

Полупустая столовая приюта. Здесь еще пахнет чечевичным супом, которым кормили в обед. Откуда-то доносится стеклянный стук. Видимо, моют посуду. Гюльсюм сидит напротив меня. Рядом с ней, как всегда, книжка – на этот раз «Приключения Эмиля из Леннеберги» Линдгрен. С наслаждением облизывает пиалу с остатками варенья. Запивает чаем. Наблюдаю за ней. «Тебе еще положить?» Вертит головой. «Нет, завтра поем. Надо экономить, чтобы надолго хватило...» Мне смешно от ее серьезности. «Еще сварю, не волнуйся...» Она отставляет пиалу. Несколько минут смотрит на меня, затем задает вопрос: «Мне тебя как называть – братом или... папой? Как-то неуважительно обращаться к тебе по имени...» Смущаюсь. Не знаю, что ответить. «М-м-м... Тебе еще чаю принести? Заодно и я с тобой попью...»

В ее сны приходит белокожая женщина с увядшей розой в густых русых волосах. Незнакомка прикрывает ладонями глаза, словно боится быть узнанной. Молча приближается к Гюльсюм, садится рядышком. Стыдливо опускает голову. Время от времени вздыхает, что-то бормочет. «Кажется, ругает себя, за какой-то проступок. Переживает, ищет прощения. Вчера во сне я положила руку ей на плечо и сказала: “Прощаю”. Не знаю, за что простила. Просто хочу, чтобы она больше не грустила...»

Я внимательно слушаю бабочку. Уверен, что женщина с розой в волосах – мать Гюльсюм. Видимо, ее мучают угрызения совести. Боится взглянуть дочери в глаза. Не открываю бабочке своих предположений: наверное, в глубине души и она знает, кто эта женщина из снов. Скорее всего в силу возраста не осознает всю жестокость поступка родительницы. Ей легче простить. Так свободно. По-детски...

Редко заговаривает о матери. Во время прогулок по городу души бабочка останавливает взгляд на ухоженных женщинах. Подолгу наблюдает за ними, затем спрашивает: «Как думаешь, моя мама красивая?» – «По-другому быть не может, солнце. Ведь ты такая красотка...» Иногда у Гюльсюм вырываются откровения. «Знаю, мама привезла меня в приют. Но не бросала – просто на время оставила здесь. И... забыла. Во сне зову маму, напоминаю о себе. Повторяю адрес нашего детского дома. Вдруг она найти не может...» При всей своей врожденной мудрости Гюльсюм остается ребенком. Я не разрушаю иллюзий бабочки. Пусть верит. Надеждами живут не только взрослые, но и дети...

Любит рисовать. Никому не показывает рисунков, кроме меня. На них изображены женщины с детьми. Она не рисует звезд, деревьев, птиц, животных. Только себя и маму. Она назвала ее чудесным именем. Melek[53]. Значит, бабочка все еще ждет. Не просиживая ночи на подоконнике – ждет в более укромном месте. В душе...

В мусульманской стране c категоричными семейными традициями детские дома должны пустовать. Это по логике. На практике ситуация далеко не оптимистичная: детские дома в Турции переполнены. Большинство из воспитанников подброшены. Жестоко, удивительно. Как женщина, воспитанная в строгих правилах ислама, способна отказаться от дара Аллаха? Думаю, именно строгие правила ломают ослабленных обстоятельствами людей. Если человек сломлен, он не способен отвечать за содеянное. Сломленный – не душевнобольной. Это значительно глубже...

Юная мать из провинции, решившая избавиться от нежеланного ребенка, подбрасывает его в любой из детских домов Стамбула. Не станет же оставлять его в местном приюте какого-нибудь захолустного городка. Во-первых, есть вероятность огласки. Во-вторых, стамбульские интернаты благодаря крупным компаниям-спонсорам обустроены лучше, чем провинциальные. В-третьих, в городе души процент усыновления сирот достаточно высокий. К счастью. Как правило, матери заглушают голос совести именно такими соображениями. Оставляют малышей на холодных порогах приютов с надеждой на то, что Аллах направит дитя в состоятельную семью Стамбула. Однако лишь 20 из 100 ребят, покинувших приют с наступлением 18-летия, определяются в жизни. Остальные теряются, будучи изначально потерянными. Жестокая статистика. К сожалению...