Макаров отвечал, что завещание было, но незадолго до своего последнего путешествия в Москву весной 1724 года государь его уничтожил, а новое не написал, хотя несколько раз говорил ему, Макарову, о своем намерении таковое составить. Макаров объяснял отсутствие завещания тем, что Петр опасался, как бы его последняя воля не подверглась оскорблению со стороны неблагодарных подданных. «И если, закончил Макаров, якобы передавая слова Петра, этот народ чувствует, чем обязан ему за его труды, то будет сообразовываться с его намерениями, выраженными с такою торжественностью, какой нельзя было бы придать письменному акту».

Читатель, помня совещание Екатерины, Меншикова, Макарова и Бассевича, понимает, что и вопрос, и ответ были заготовлены заранее; Макаров, выступая в роли беспристрастного передатчика воли Петра, наводил слушателей на следующую мысль: Петр, хотя не написал нового завещания, намерения его, «выраженные с такою торжественностью» (намек на торжественную коронацию Екатерины), для всех должны быть очевидны: они не требуют какого-то особого письменного подтверждения, ибо Петр рассчитывал на верноподданнические чувства «народа».

Сказанное Макаровым звучит не слишком убедительно и логично, но все же крупицы правдивой информации в его словах, скорее всего, есть. Они позволяют немного пофантазировать, отталкиваясь от известного. Из ответа Макарова отчетливо следует, что до весны 1724 года, когда Петр отправился на коронацию Екатерины в Москву, завещание существовало, и, если Петр уничтожил его перед коронацией, следовательно, в нем в качестве наследника престола был упомянут другой человек, не Екатерина. Кто был этот другой преемник, нам теперь не узнать, и без машины времени тут явно не обойтись…

Вернемся на шесть лет назад – в 1719 год, когда проблема наследника, давно мучившая Петра (ведь он считал, что старший, «непотребный», сын Алексей недостоин престола), окончательно зашла в тупик – умер, как уже было сказано, любимый, долгожданный сын Петра и Екатерины, официальный наследник престола Петр Петрович (семейное ласковое прозвище «Шишечка», «Потрошенок») и, следовательно, все взоры обратились на его ровесника, сына покойного царевича Алексея, великого князя Петра, которому еще не исполнилось четырех лет. Иностранные дипломаты сообщают, что великий князь Петр Алексеевич и сестра его великая княжна Наталья были перевезены в Зимний дворец, им выделили апартаменты и приставили большой штат прислуги. Французский дипломат Лави 25 июля 1719 года извещал свое правительство, что это сделано из опасения, как бы недовольные режимом не похитили мальчика в отсутствие государя в стране и не провозгласили его царем.

Новая волна слухов вокруг болезненного для царя вопроса о престолонаследии поднялась в 1721 году. Толчок ей дал приезд в Петербург австрийского дипломата графа С.В.Кинского, который от имени императора Карла VI начал хлопотать о правах великого князя – племянника австрийского императора – на русский престол. Кинский якобы сказал царю, что эту проблему все равно придется решать, и непременно в пользу великого князя – единственного законного наследника, так же думают многие в России, и «эту мысль не искоренят в них никакие распоряжения царя».

Затем Кинский уверял, что выходом из тупика может стать лишь примирение интересов первой и второй семьи Петра посредством… брака великого князя с одной из цесаревен. Отец невесты как глава церкви может, полагал дипломат, разрешить этот брак, вполне допустимый по тогдашним европейским династическим нравам. Возьмем на заметку это немыслимое с точки зрения церкви предложение о браке тетки и племянника – оно еще всплывет позже.

О том же династическом сюжете, волновавшем Петра, Ж.Ж.Кампредону говорил П.П.Шафиров: «Император (австрийский. – Е.А.), некоторые другие державы и даже кое-кто из наших хлопочут о назначении наследником внука царя, чего сам царь, сколько я могу судить, не желает. Отец этого принца покушался на жизнь и престол Его царского величества, большая часть нынешних министров и вельмож участвовала в приговоре (в смысле – подписали приговор по делу царевича Алексея в 1718 году. – Е.А.). К тому же весьма естественно отдавать преимущество собственным детям, и, между нами (говоря), мне кажется, что царь предназначает престол своей старшей дочери».

Это было первое упоминание цесаревны Анны Петровны как наиболее реальной преемницы Петра на престоле. Потом ее кандидатура довольно часто будет встречаться в донесениях иностранных дипломатов. (Отметим попутно, что издание в 1722 году «Устава о наследии престола» вовсе не противоречило варианту с назначением наследницей жены или старшей дочери.) О том, что «молодой великий князь будет обойден в пользу старшей дочери царя», цесаревны Анны, писал своему королю 1 января 1723 года прусский посланник А. фон Мардефельд.

В начале 1724 года Кампредон сообщал секретарю по иностранным делам Франции де Морвилю: «Нетрудно заметить, что из всех дел наиболее озабочивает его (Петра. – Е.А.) вопрос о том, кого назначить в преемники себе: старшую ли дочь свою, как вообще все думали до сих пор, или внука, великого князя, под опекой и правлением царицы». Далее Кампредон пишет, что Петр прекрасно понимает угрозу, исходящую от «партии бояр, если бы он решился посадить на престол свою дочь», и что он думает, как устранить эту угрозу. По мнению Кампредона, да и многих других, все решится во время коронации Екатерины в Москве, когда будет публично объявлена судьба престола. Впрочем, опытный дипломат на сей счет особых иллюзий не питал. Он писал, что «многие думают, что он (Петр. – Е.А.) только в завещании сделает распоряжение о престолонаследии и даже запретит кому бы то ни было сообщать его до своей смерти, дабы оставить в неизвестности как подданных, так и имеющие причины интересоваться этим вопросом державы и тем помешать интригам последних и преждевременным тайным заговорам первых в пользу или против того, кто будет впоследствии их повелителем. Но здесь, как и во многих других странах, люди, наиболее говорящие, часто оказываются наименее знающими дело, так что узнать что-либо достоверно можно только из (самих) событий».

7 мая 1724 года Екатерина была пышно коронована Петром в Успенском соборе Московского Кремля. Кампредон отметил тот примечательный факт, что над царицей «свершен был, против обыкновения, обряд помазания, так что она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга». Подданные принесли присягу в верности императрице.

Почему все-таки Петр, который, по мнению наблюдателей, хотел передать престол дочери Анне, этого, тем не менее, не сделал? И вот здесь возникает любопытный сюжет: Екатерина и Анна – мать и дочь, которые силою обстоятельств обе стали претендентками на российский престол и тем самым – соперницами. Об этом соперничестве, точнее, о стремлении Екатерины оттеснить от престола старшую дочь пишут многие иностранные послы. Накануне коронации прусский посланник Мардефельд сообщил в Берлин, что сама Анна, которую император «сделал бы после своей смерти наследницей короны, если бы это только зависело от его воли (это перекликается с наблюдением Кампредона об угрозе, исходящей от «бояр», в случае объявления наследницей Анны Петровны. – Е.А.), не очень хочет быть наследницей, ибо, во-первых, сочувствует великому князю, а во-вторых, гнушается престолонаследием, в особенности с тех пор, как заметила, что все мысли ее матери направлены на это дело и что она видит в ней соперницу… При этих обстоятельствах, да еще по той причине, что сама мать поддерживает отвращение старшей великой княжны к престолонаследию, сама домогаясь его, дело с браком (Анны и давнего ее жениха голштинского герцога Карла Фридриха. – Е.А.) получило другой оборот. Императрица из-за своих видов начала способствовать целям герцога Голштинского и дала ему, по возможности, случай видеться и разговаривать с великой княжной». Действительно, после объявления в ноябре 1723 года о коронации Екатерины ее внимание к герцогу как потенциальному зятю заметно возросло.