Прокурор — И. Соронин».

Прокурорский бред о японских шпионах, вооруженном восстании и свержении советской власти был бы забавен, если бы обвиняемых не расстреливали. Но два грузовика с арестованными заключенными уехали в сторону Куйбаса. Исполнение приговора для Золотовского временно отложили. Он томился в тюрьме.

— Золотовский — добрейший и безобидный человек, — вздыхал Гейнеман. — Он всегда был далек от политики, не был знаком ни с одним троцкистом. Кому нужна его смерть? Изя — хороший бухгалтер. Как вы умудрились из него нарисовать руководителя восстания?

— Не знаю, дело вел Пушков. Но они вину признали сразу, без нажима. Даю тебе честное слово — их не пытали, — объяснил Порошин.

Ни прокурор, ни начальник НКВД не понимали, что жизнь и деятельность колонии нуждались в организации. Органы НКВД несколько раз подряд выгрызали всю внутреннюю структуру управления лагерем. Гейнеман метался, все работы останавливались, наступал паралич. Господи, что уж рассуждать о колонии? Придорогин и Соронин умудрились арестовать сразу сорок доменщиков. И одна из домен остановилась, на другой произошла авария.

Отец Гейнемана писал из Москвы: «Миша, что происходит? Может, в органы НКВД пробрались враги народа? Может, они таким образом сеют ненависть к нашей родной советской власти?» На письма отца, на его вопросы Гейнеман не отвечал. И поговорить ему, кроме Порошина, было не с кем. Аркадий за последний год поутратил свой ультрапатриотизм, все чаще задумывался, соглашаясь в спорах с другом. С интересом выслушал он и предложение Гейнемана устроить побег Фроське.

— Как ты, Миша, видишь это в деталях?

— Очень просто. Она выпьет снотворного. Фельдшер у меня из зэков — мой друг. Мы оформим акт о смерти гражданки Меркульевой, вывезем ее с трупами. Ты сделаешь для нее документы, отправишь ее в другой город.

— А вы по ошибке проткнете ей грудь ломом.

— Не шути так мрачно, Аркаша. Фросе ведь нельзя оставаться здесь, она ждет ребенка.

Фроська задумку Гейнемана осмеяла, не приняла план побега:

— Снотворного пить не стану, с мертвяками не лягу!

— Можно вывезти тебя в бочке водовоза, — предложил Гейнеман. — Оформим смерть на другом трупе.

Но Фроська и от бочки отказалась:

— Привезите мне из дому мое корыто. Боле ничего не надо. А как я из колонии исчезну, то уж не ваше дело.

Гейнеман и Порошин в корыто не поверили. Ну, допустим, умеет она фокус продемонстрировать с гипнозом. Обманет одного, другого. Вспорхнет якобы на своем чертовом корыте. А часовые для чего стоят на сторожевых вышках? Они же стрелять начнут. И полетят щепки от корыта. Не очень серьезно, просто шуточки.

— Аркаша, привези мне корыто, — настаивала Фроська.

— Наверно, в корыте высверлены полости, а в них укрыты золотые монеты, — подумал Порошин. — Она подкупит охрану и улизнет.

— Привези ты ей, Аркаша, корыто. Она хоть рубашки стирать нам будет. У нас на всю колонию три тазика, — поддержал Фроську Гейнеман.

Порошин жил в доме Меркульевых, деревянное корыто стояло в сенях, привезти его на машине было не так уж трудно. Но для чего оно потребовалось Фроське? Какая тайна может быть в почерневшей, треснувшей колоде? Аркадий Иванович на другой же день тщательно обследовал корыто, поскоблил торцы и бока, отыскивая тайник. В дереве ведь легко спрятать драгоценный камень: бриллиант, изумруд. Если бы Порошин обнаружил сокровище, он бы передал его Фроське. Но в корыте богатства не содержалось. Оно было вырублено из тополя довольно аляповато и грубо. И потемнело по древности. Возможно, Фроська хотела заполучить этот предмет по мотивам психологическим, чтобы ощутить связь с домом родным.

Аркадий Иванович привез корыто в колонию. И Фроська обрадовалась, устроила стирку. Она установила свое долбленое чудо на два чурбака, во дворе — под окнами лагерной конторы. День был воскресным. Аркадию Ивановичу разрешили отдохнуть. И он впервые явился к любимой днем, не таясь. Она заставила его натаскать воды из пожарного чана, натянуть шнур для сушки белья между двумя корявыми карагачами. Весна была ранней, теплой. Холмистая округа зеленелась травой. Возле загороди из колючей проволоки желтел лепестками подснежник. Порошин видел цветок этот второй раз в жизни. Прошлой весной, когда еще не сошел снег, Фроська нашла такой же подснежник. Но тот цветок был удивителен тем, что вырос под коркой льда. В сугробе была полость с проталиной до земли. Сверху — тонкая, прозрачная линза льда. И под ледяной коркой, как под стеклом в парнике, цвел подснежник. Порошин не мог поверить в такое ухищрение природы, ткнув пальцем в ледяную линзу. Лед хрупнул, рассыпался.

— Зачем ты назлодействовал, Аркаша? Теперь он замерзнет ночью. Погибнет, бедненький, — укорила Фроська.

Порошин не знал названий трав и цветов. И завидовал Фроське, когда она показывала и объясняла ему:

— Медуница, чабрец, болиголов, сон-трава, цветок-одолень, мать-и-мачеха, смертянка, колдуница, синь-трава, солодуха...

В каждом этом названии, в травинке и цветке было больше смысла и значения, чем в таких понятиях, как — мартен, соревнование, социализм, партия, прокуратура... До прозрения Порошину было еще далеко, но разочарование и безверие иногда закатывались в его душу. Подснежник за колючей проволокой бросал в подсознание знаки — немые, но ищущие слово, обретение.

— Каждый цветок, каждая травинка на земле — это божья метафора, — тихо, сам для себя сказал Порошин.

Фроська озолотела за корытом от юного румянца и весеннего солнца. Она стряхнула с рук мыльную пену, выполоскала белье, развесила его для просушки.

— Подснежник, — кивнул на цветок Порошин.

— Тут много подснежников, — вздохнула Фроська. — По всей зоне подснежники.

Из-за колючей проволоки женского отделения лагеря на Фроську и Порошина смотрели с грустью и завистью потускневшие молодицы в отрепьях и чунях. Стирка белья заворожила их. И они, голодные, подавленные безысходностью, думали не о куске хлеба. Они лишены были радости — стирать белье для мужей и братьев, для отцов и детей.

— Белье постирать — счастье, — улыбнулась Фроська.

— Почему там так много молодых? Это же девчонки, дети — всматривался Аркадий Иванович в невольниц.

— Есть и старухи, — уклонилась Фроська от разъяснений. — Одной графине девяносто лет.

— Что она делает?

— Землекопка. А девчонки — дочки врагов народа, вредителей. Из раскулаченных много. Мрут они, как мухи.

Порошина скоробило: какая от них угроза советской власти? Изможденные голодом и горем девочки. Аркадий Иванович отвернулся от забора с колючей проволокой, начал разглядывать корыто. На торце колоды проявился от намокания какой-то рисунок. Резцом или лезвием ножа была вырезана карта незнакомой местности: озерко, три сосны, слий двух речушек, избушка и крест.

— Почему же я не заметил рисунка? Я ведь осматривал корыто внимательно, ощупывал, простукивал.

— Што глядишь? — загородила Фроська торец корыта подолом юбки.

— Меня заинтересовал пейзаж, рисунок на корыте. Уж не карта ли это?

— Угадал, Аркаша: на корыте — указание.

— Я так и подумал. Там, где крест, можно раскопать схорон.

— Да, схорон, Аркаша.

— Могу сказать, что спрятано.

— Попробуй, угадай.

— Там в дубовой бочке пулемет, маузер, патроны.

— Вам одни пулеметы видятся.

— Скажи, что утаено?

— Бочки есть, ты угадал. А пулеметов и маузеров нет. А што укрыто в схороне, тебе ведать не положено. Ты не казак, не нашего роду. И на тебе нет креста.

— А может я в бога верю.

— Што ж молитвы не творишь?

— А я тайно верю. Даже от себя втайне.

— Тайной верой облегчение ищут, а не душу спасают.

— А ты истинно веришь в бога, Фрося?

— Верую истинно.

— Если веришь, зачем сатанинством связана? На корыте летаешь.

— Я, Аркаша, с дьяволом не повязана. Мы по роду колдуньи из третьего круга, из третьего куреня.

— Что означает третий круг? Каковы функции первого и второго круга?