— Товарищ капитан, старший лейтенант Порошин прибыл в ваше распоряжение для продолжения службы!

Придорогину нравился Порошин. Начальник НКВД считал его своим учеником, почти сыном. И ни в какие оговоры на Аркадия Ивановича Придорогина не поверил, когда Порошина арестовали в Челябинске. Придорогин написал своему любимцу блистательную характеристику и потребовал освободить его, вернуть в Магнитку. И вот он приехал. Начальник НКВД шагнул навстречу Порошину, обнял его, похлопал дружески по плечу.

— Садись и ничего не рассказывай, мне все известно. Принимайся сразу за дело. Вчера мы арестовали тут одну московскую скульпторшу. Я чуть не пристрелил гадину. Понимаешь ли, она товарища Ленина нарисовала издевательски. Можно сказать, намалевала его собакой-тигрой. Ордер прокурором подписан, улики неопровержимые, преступница в злодеянии призналась, протокол допроса подписала. Но надо выявить ее сообщников. Дело, знаешь ли, перспективное, интересное, наверное, с выходом на Москву. Твой кабинет снова в твоем распоряжении...

Порошин не стал читать материалы, подготовленные Бурдиным. Он дал указание сержанту Матафонову привести арестованную на допрос. Она вошла спокойно, с каким-то безучастием, равнодушием.

— Присядьте, пожалуйста, — предложил Порошин. — Меня зовут Аркадий Иванович. Я только что из командировки, не вошел в курс дел. Ваши фамилия, имя, отчество? За что вас арестовали?

— Я Мухина Вера Игнатьевна.

— Наслышан. А где вы нарисовали Ленина собакой?

— Какой собакой?

— Я не знаю, Вера Игнатьевна. Поверьте, с вашим делом я действительно не знаком, не листал, не открывал даже папку. Извините, у меня такой стиль. Мне интересно, по какой причине вы задержаны? Слышал краем уха, будто вы изобразили товарища Ленина собакой.

— Я не рисовала Ленина собакой.

— Кем же вы его изображали, Вера Игнатьевна?

— Я Ленина не изображала.

В кабинет вошел сержант Матафонов:

— Аркадий Ваныч, мы токо што Ленина взяли, брыкался — паразит. И пришлось ему наподдавать. В КПЗ местов нет. Куды ево девать?

Порошин понял, что речь идет о бродяге-нищем, который давно будоражит город своей похожестью на вождя мирового пролетариата.

— Отпустите вы с богом этого лысого дурака, — отмахнулся Аркадий Иванович. — Надоел он всем.

У Мухиной глаза округлились, она не могла ничего понять. Порошин решил пошутить:

— Вы не верите тому, что услышали, Вера Игнатьевна? Я пока полистаю ваше дело, а вы подойдите к окну. И сами увидите, как его выведут, отпустят. Тошнит нас от него. Кому нужен он, лысый маразматик?

Вера Игнатьевна встала неуверенно, приблизилась к окну с оглядкой. Из подъезда НКВД, вышибленный пинком, вылетел и упал в лужу... Ленин. Одетый в лохмотья, он не утрачивал величия, жестикулировал обличительно. Порошин прочитал протокол и акт об изъятии у Мухиной контрреволюционного рисунка и... расхохотался.

— С вами что-то случилось? — спросила Вера Игнатьевна.

Порошин закрыл картонную папку, сунул ее подмышку и направился к Придорогину, улыбнувшись Мухиной:

— Вы подождите меня здесь, Вера Игнатьевна. Начальник НКВД слушал Порошина, окаменев. Аркадий Иванович весело разъяснял:

— Мухина арестована по нашей глупости. Рисунок, где Ленин изображен котом, исполнен соратником Владимира Ильича — старым большевиком Лепешинским. Этот дружеский шарж называется «Как мыши кота хоронили». Маркса там нет. Известно, что Ленину рисунок нравился. И шарж Пантелеймона Лепешинского опубликован в его книге «На повороте». Книжка, правда, редкая. Широкому кругу читателей не очень известна. У Веры Игнатьевны Мухиной изъята копия рисунка Лепешинского.

— А может, этот Лепешинский из троцкистов, арестован? — хватался за соломинку Придорогин.

— Нет, Сан Николаич, не арестован Лепешинский. Он сегодня утром выступал по радио. У товарища Сталина он в любимцах.

— Што же делать, Порошин? Мы не можем отпустить скульпторшу. Она же задавит нас кляузами, опозорит перед Москвой.

— Извинимся и освободим. Попросим простить нас за необразованность и глупость.

— А может, мы ее по другому обвинению протащим? Она ляпала статуи врагов народа, — пытался спасти положение начальник НКВД.

Порошин и этот слабый довод разбил:

— Коровин, Калмыков, Трубочист и все остальные прототипы, кроме какой-то девочки, были рекомендованы Мухиной парткомом завода, а ранее — Завенягиным. Вера Игнатьевна не отвечает за выбор.

— Едри твою мать! Ладно уж я глупый дурак: не изучал разных Лопушинских и других шуржистов. Но ить с нами был Соронин, он подписал ордер на арест. Он-то куда глядел? Свинья безграмотная, а не прокурор! Што же делать?

— Я не вижу драмы, Сан Николаич.

— Ты не ведаешь, Аркаша, об одной мелочи.

— Какой именно мелочи?

— Я стрелял в Мухину, в лоб ей стрелял.

— На Вере Игнатьевне нет и царапины.

— А меня толкнули, вот и мимо выстрелил.

— Я все улажу, Сан Николаич. Выстрел можно оборотить шуткой. Мол, слегка попугали. Вера Игнатьевна настроена мирно.

— Выручи меня, Аркаша. Покайся перед ней, задобри ее, купи ей билет на поезд, дай денег на дорогу. У нее шиш в кармане. Эти идиоты с комбината выгнали скульпторшу, не заплатили за работу и копейки. Вот от меня лично деньги — дай ей двести рублей. И главно — уговори слезно, штобы от нее не написалась жалоба. Мы же не звери. Для народу стараемся, для партии. Случаются оплошки, конь о четырех ногах — спотыкается. А с прокурору я сниму шкуру. Кстати, в разбитии мухинских скульптур я не участвовал. Берман кувалдой размахивал.

Придорогин начал звонить Соронину. Порошин вернулся в свой кабинет, где ожидала решения судьбы Вера Игнатьевна Мухина. Как же начать с ней разговор? Она еще не вышла из потрясения, шока.

— Что там у вас за выстрел был в мастерской, Вера Игнатьевна?

— Какой выстрел?

— Говорят, кто-то целился вам в лоб, стрелял.

— Не помню. Такого не могло быть. Я не слышала выстрела. Возможно, стреляли позднее, когда меня увели...

Мухина не лгала, она не слышала выстрела, не помнила, что Придорогин в нее целился, угрожал, кричал.

— Вот вам деньги, Вера Игнатьевна, на дорогу. Билетик до Москвы я вам куплю, провожу вас. Вы уж извините нас, ради бога.

— Спасибо, но мне неудобно...

— Мы должны помогать людям, вы не смущайтесь. У вас же нет денег, нам все известно. Начальник НКВД Придорогин беспокоится о вас. Подпишите, пожалуйста, заявление, что у вас нет к нам претензий...

—Да, я подпишу, с удовольствием. Меня здесь никто не обижал. Правда, ваша камера сыровата. Но я ведь не спала. Я вам благодарна.

— Вы говорите искренне, Вера Игнатьевна?

— Да, чистосердечно. Здесь меня никто не обижал. Убивали меня там...

— Вы огорчены тем, что у вас разбили скульптуры?

— Мне жалко только Фросю и Трубочиста. Я не смогу их восстановить.

В дверь кабинета постучали просительно:

— Позвольте войти?

— Да, войдите! — разрешил Порошин, пожалев об этом через мгновение.

Прошмыгнув мимо дежурного по горотделу, к Порошину закатился нищий в облике Владимира Ильича Ленина. Не зря Придорогин предлагал несколько раз — пристрелить это наваждение. Неудобно перед людьми, особенно перед гостями города, высокими комиссиями из области и Москвы. С лохмотьев оборванца капала грязь.

— Рабоче-крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась! — прокартавил торжественно вошедший.

— Очень интересно! — просветлилась Вера Игнатьевна.

— А вы знаете, кто я? — блеснул косовато оком пришелец.

— Да, разумеется, — не осмелилась Мухина назвать посетителя по имени и отчеству.

— А вы, миленькая, задумывались, для чего мы совершили переворот?

— Для ликвидации частной собственности на орудия и средства производства, для установления диктатуры пролетариата, построения социализма, утверждения советской власти! — отчеканил, шутейничая, Порошин.

— И что мы имеем в результате, молодой человек? Вместо социализма — уродливый госкапитализм! Вместо диктатуры пролетариата — тоталитарный режим Сталина. Полный распад экономики, деградация общества. Вы даже меня, Ленина, бьете под зад пинком, бросаете в лужу. Вы уничтожили, расстреляли всех моих соратников по партии, революции. Вы превратили Россию в страну рабов, лжецов, негодяев, кровососов...