Лосиный остров был обширен, через узкий перешеек соединялся еще с одной землей, более лесистой. В междулесье чернелись хорошо распаханные сохами поляны. Лошадей у староверов не было, пахали на лосях. Дикого сохатого нельзя приручить. Домашнего лося можно только вырастить. И у всех трех скитов были жердянные огороди с домашними лосями. Кузьма не упоминал о коровах, но на острове паслись шесть коров и два быка. В одном ските обитала семья старовера Акима, в другом — Онуфрия. Добротно рубленый из лиственниц дом деда Мухомора прятался в стороне, возле кедров, на самом выгодном низовье с родником. Ключевая вода струилась по деревянному лотку, падая на берег озерца, бежала дальше — в болото.

В скитах Акима и Онуфрия порядки и устои были строгими, с поселенцами Поганой избы они не общались, не разговаривали. И обратиться к ним можно было только через деда Мухомора, Малашу или ее брата Сергия. Правда, дочка Акима — Феня прибегала изредка тайком в Поганую избу послушать о диковинках мира — самолетах, паровозах, танках и пушках, о волшебном радио, которое якобы перебрасывает слова по воздуху за тыщу лосиных переходов и боле.

Майкл встречался часто с Малашей Мухоморовой. Он, видимо, нравился ей. Она учила его пахать, управляя упряжкой сохатых. Поганой избе староверы выделили черноземную поляну под рожь и гречиху, снабдили семенами. Мол, по весне сейте хлеб, вскопайте огород под картошку, никто не станет кормильцем вашим окромя земли. Дед Кузьма на Лосином острове прожил неделю, взял у Гришки Коровина за провод через болота десять тысяч рублей, отбыл домой верхом на сохатом, пообещав доставить к Васюганью следующим летом двенадцать мешков пшеницы, два пуда соли, товару красного.

— Через топи хлеб и соль сами потащите, на своих лосях. А я подъеду обозно на Купалу к Малому болоту, — сказал он Мухомору.

Запасы хлеба на Лосином острове были значительны. Порошин понял, что зерно завезла Малаша в обмен за соболей, куницу, беличьи шкурки.

— Без налога живем — богато! — посмеивался Майкл. — Без НКВД живем — весело, как русские говорят!

Но жить было трудно. Деньги из ограбленной сберкассы не пригодились, деньги никто не брал, хоть в печку их бросай. И приходилось с утра до вечера выпиливать плахи, собирать кедровые орехи, бруснику и морошку, валить на дальнем острове лес, дрова рубить. И все это за хлеб, за полушубки, валенки и шапки. Зима подпирала, а пришельцы были одеты легко. И давила всех оторванность от мира. Порошин горевал, думая о Вере и Дуняше. Он почему-то надеялся на близкую встречу. Но завыли вьюги-метели, заволокло Васюганьи болота буранами, остановилось время, будто окоченело. Затихла околдованно вся великая Россия под белыми снегами.

Изба иноверцев, где жили Порошин, Майкл, Коровин и Держиморда, была гораздо богаче, просторнее и новее скитов. Срубили дом, баню и конюшню казачьи офицеры, которые укрылись здесь после разгрома большевиками повстанческого движения на Урале и в Кургане. Да не усидели они в глухомани, лезли в мятежи во время коллективизации. И почти все погибли. В доме были дорогая утварь, посуда, ковры, иконы. Русскую печь выкладывал Серафим Телегин. Вторую печь — круглую голландку с каминчиком для горницы — поднял и обшил медным листом Кузьма. Спать в избе можно было и на печи, и на полатях, и на двух деревянных кроватях в горнице. Была в избе керосиновая лампа, но заправить ее было нечем, обходились самодельными свечами. На грубой этажерке лежала Библия, которую никто не читал. Коровин и Порошин установили сразу в общине военную дисциплину: мыли полы и проводили уборку по очереди. Майкл стал поваром. Держихаре это не по нутру было. Он злился, пытался бежать с острова, но корка вроде бы застывшего болота не выдержала, и он провалился, чуть не погиб. Все грязевое и водное пространство вокруг Лосиного острова подогревалось горячими ключами-источниками, пузырилось часто горючим газом.

Зимнее безделье по вечерам подтолкнуло Порошина к чтению Библии. Он знал эту книгу хорошо, но взялся снова перечитывать ее. Его привлекали особо первые слова Бога: «Да будет свет!». Бог произнес это, а что он сделал, исполняя свою волю, свой замысел? Конечно же — «и отделил Бог свет от тьмы». Трагедия человека в том, что он часто не отделяет, не отличает света от кромешной тьмы. Бог увидел, что свет хорош, прекрасен, поэтому он и отделил его от мертвой тьмы. Ленин, большевики были в революции тьмой. Русский народ не отличил тьму от света и жестоко поплатился за свою слепоту. Но ведь и большевики — не первопричина зла. Они не увидели, что Маркс — это тьма. Богом стать невозможно, но в первую очередь надо стремиться к тому, чтобы отделять тьму от света.

Порошин обратил внимание на то, что заповеди излагаются священниками без должного внимания к Библии. Что сказал Господь Моисею?

— Сойди и подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его! — вслух прочел Аркадий Иванович.

Итак, первая заповедь: «Не порывайся увидеть Бога!». За такой порыв Господь поражает! Из текста вытекала вторая заповедь: «Не сотвори себе кумира». Третья заповедь: «Не греши, ибо Господь наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Четвертая заповедь: «Не упоминай имя Бога всуе». Пятая заповедь: «Не работай в субботу». Шестая заповедь: «Почитай отца и мать». Седьмая: «Не убий». Восьмая: «Не прелюбодействуй». Девятая: «Не укради». Десятая: «Не произноси лжесвидетельства». Одиннадцатая заповедь: «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его... ничего, что у ближнего твоего».

Аркадий Иванович подумал:

— Хорошо бы начертать на стенах Кремля: «Не злодействуй, ибо господь наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Если Бог есть, то должны сгинуть или быть несчастными дети всех этих Лениных, Троцких, Дзержинских, Сталиных, Бухариных, Молотовых, Кагановичей...

— Бога нет! — рыкнул Держихаря, видя, что Порошин читает Библию.

— Ты не русский, — ответил Аркадий Иванович.

— Почему ж это я не русский?

— Достоевский так выразился: кто не православный, тот не русский!

Держихаря Достоевского не читал.

— Кто такой твой Достоевский? Писатель?

— Писатель, хорошо он сказал: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».

— Я бы продал душу дьяволу за четверть водки. Да ить дьявола нету.

— Родителей своих ты хоть помнишь?

— Немножко помню. Отец из рабочих, на фронте погиб. Мать померла.

— Беспризорником рос?

— Да, сначала побирался, потом воровать стал.

— Пошел бы работать, — сказал Коровин.

— За гроши вкалывать неохота. Лучше уж грабануть — пожить всласть.

— Я на мартене получал хорошие деньги, — вспомнил Гришка о родном городе. — Можно было жить. При хорошей работе душа радуется.

— От работы кони дохнут. И на кого работать? На большевиков? Они в машинах раскатываются, жиреют. Нету справедливости, потому нету и совести. Все люди — хичники! Одни — рабы, другие — господа. Не хочу быть рабом.

Двери избы распахнулась, из сеней вырвалось морозное облако, вошла Феня Акимова, держа в руках большой берестянной туес.

— Тятя браги вам налил, пейте на здоровьице. И просит он круподерку нам изладить.

— Окей! Смастерим круподерку. Ермак-мололку, как русские говорят, — принял Майкл у Фени туес браги.

— Бог есть! Бог все видит! — повеселел и Гришка Коровин.

— Бог поможет, самогонку будем иметь, — радовался и Держихаря.

Порошину были неприятны эти радости дикарей, упоминания имени Бога всуе. Он с каждым днем все больше и больше проникался верой, христианским пониманием божьего мира. Но староверы его душу не устраивали, слишком примитивными казались они ему. Обыкновенные сектанты, изгои русской империи. Для них вера была выше России. А православие объединяло душу с Богом, с народом, с родиной. Порошину хотелось начать жизнь заново — с венчания в церкви. И он представлял, как идет в храм с Верочкой Телегиной, слышал звон колоколов, пение хора на клиросе. А на Верочке белое платье, белая фата. Но за окном застилала мир белая пурга. И заметало снегом скиты, тропинки, следы сохатых и затерянные судьбы.